Миссис Говард вскоре заметила, что ее единственный ребенок, любимица София, оказывала принцу больше внимания, чем остальным гостям, посещавшим их дом; но по своей сердечной доброте она скрыла это открытие от своего мужа, опасаясь, что тот стеснит любовь Софии каким-нибудь строгим, решительным запретом. Твердый, непреклонный мистер Говард решил бы, конечно, образумить свою дочь от ребяческих грез, безжалостно бы разрушил ее девические мечты, заглушил бы эту любовь в зародыше, если бы увидел, что эти чувства не могут ничего хорошего дать его дочери, кроме несчастья и страданий. А это последнее было неизбежно, так как он сам несколько раз предсказывал принцу Наполеону, что тот будет обладать французским престолом; а доверить своего единственного ребенка человеку, претендующему на корону, было, по его мнению, вершиной безумия. Он говорил, что еще одно восстание - и Людовик Филипп не устоит, престол орлеанского дома рухнет. И неужели София, единственная его дочь, протянет руку этому наследнику престола? Действительно, девушка стояла на краю пропасти, даже не подозревая этого.
Говард чувствовал гибель своей дочери, и он так ясно и решительно высказал свое мнение по этому поводу, что супруга лишилась всякой надежды когда-нибудь изменить его взгляд. К тому же принц еще не произнес ни одного серьезного слова, касающегося ее Софии. Он был внимательным, любезным, но что касается до истинной любви, то на нее не было даже ни малейшего намека. Итак, в тихое семейное счастье Говардов вмешался посторонний, который, смотря по обстоятельствам, мог окончательно его разрушить.
Положение принца в это время было крайне критическим. Материальные средства его до того истощились, что все друзья и старые знакомые быстро отвернулись от него, давая этим понять, что не намерены его больше снабжать деньгами. В этих стесненных обстоятельствах он обратился к богатому мистеру Говарду, а тот, в свою очередь, будучи честным человеком, не сказав ни слова жене и дочери, одолжил принцу громадную сумму денег, которая спасла и выручила его.
Софи получила превосходное образование и больше всего любила музыку; она пела и виртуозно играла на рояле, развлекая по вечерам небольшой кружок знакомых говардского дома. С принцем она общалась очень охотно, болтала с ним о Германии, Франции и Америке, слушала его рассказы о театре и литературе и с каждым днем привязывалась все больше и больше к умному, любознательному молодому человеку.
В таком положении были дела, когда мистер Говард с женой и дочерью отправились на док. Мисс Говард была очень задумчива; сидя рядом с родителями, Софи мечтала о принце, чувствуя, что ее любовь перешла в страсть, которая отодвигает собой родителей на второй план и что она готова сделать для Людовика все, все, что только он потребует.
Ревизия дока, удавшаяся как нельзя лучше, быстро закончилась, и мистер Говард находился в отличнейшем расположении духа. Его опасения относительно неисправности оказались безосновательными, и ничто не могло развеселить его так, как это событие.
- Все в порядке! - вскричал мистер Говард, садясь снова в лодку. - Я всегда необычайно счастлив, когда дела идут как по маслу. Ну, двинемся теперь в обратный путь!
Наступил вечер. На прибрежных улицах зажглись фонари; монотонный говор корабельных работников смолк; по реке сновали лодки; изредка слышалась матросская песня, да раздавались с кораблей оклики часовых. Миссис Говард и Софи не обращали внимания на окрестности, каждая из них была занята своими мыслями, только когда Говард снова сел в лодку и гребцы дружно принялись за свою работу, они стали намного внимательнее, потому что Элиас, стоя на носу лодки и обозревая окрестности, делал вслух некоторые замечания. Говард интересовался жизнью на воде, знал многое и любил рассказывать об этом.
Лодка быстро скользила по волнам; нужно было проплыть приличное расстояние до улицы Кинг, где находился дом Говардов. На Темзе стало тихо и пусто, темнота опустилась на воду, они миновали множество мостов, проезжая под их пилястрами.
В этой оживленной части города, в особенности на мостах, был страшный шум и толкотня. С середины реки видны были только контуры берегов и подобно звездам мерцали вдали фонари. Когда лодка Говардов доплыла до поворота Темзы, который образует эта река возле моста Ватерлоо, большая часть пути была уже пройдена.
Проехав Вестминстерский и Ламбетский мосты, они заметили вдали темную массу деревянного Цельзийского моста. Когда лодка поплыла по направлению к этому мосту, все сидящие в ней поразились, услышав дикий, отчаянный крик, молящий о помощи; это был хриплый, захлебывающийся голос умирающего или утопающего.
- Слышите, на той стороне моста гибнет человек! - закричал мистер Говард. - Быстрей, ребята! Поспешим на помощь к несчастному!
Миссис Говард тоже услышала этот крик, и на ее лице выразилось сострадание; Софи была тронута не меньше других. Гребцы последовали указанию Говарда, и лодка стрелой полетела под мост, на другой стороне которого царила непроницаемая темнота, так как левый берег Темзы не был освещен фонарями.
- Ничего не видно, - проговорил мистер Говард, - а между тем голос о помощи послышался именно отсюда!
Ни лодки, ни одной человеческой души не было видно поблизости, и ко всему этому страшный, непроницаемый мрак покрывал волны! Лодка приблизилась к тому месту, где за несколько минуту перед этим Олимпио погрузился в воду. Если бы мистер Говард приплыл минутой раньше, то, без сомнения, спас бы испанца, теперь на спасение надежда была слабой, так как Олимпио погрузился в воду вторично.
- Там, о Боже мой! - вскричала неожиданно мисс Софи, показывая рукой вдаль, где что-то чернело. - Там что-то плывет по волнам, скорее, спасем несчастного!
Взглянув в том направлении, куда показала дочь, Говард рассмотрел белую руку, распростертую на воде, он развернул лодку и устремился на помощь тонущему.
Миссис Говард была в страшном волнении, она боялась, что ее муж, спасая несчастного, подвергнет себя страшной опасности, потому что Элиас, стоя на носу лодки, полностью перегнулся за борт, хватая утопающего за руку.
- Элиас, ради Бога! - закричала она, закрывая лицо руками.
- Отец мой! Несчастный гибнет! - вскричала София.
Говард перегнулся за борт лодки; подвергая свою жизнь опасности, он принялся загребать руками воду, которая вторично поглотила Олимпио. Он, вероятно, схватил его за платье, потому что лодка, из-за дополнительной тяжести безжизненного тела, пойманного Говардом, быстро стала в неудобное положение.
Это была самая критическая минута для миссис Говард, у нее захватило дух от ужаса, между тем Софи бросилась к отцу, решив чем-нибудь ему помочь.
- Стой! - скомандовал Говард, и лодка быстро остановилась на месте. - Я его держу! Скорее, два человека на помощь, чтобы втащить беднягу в лодку!
Софи вернулась успокоить свою мать, в то время как два гребца поспешили на помощь к Говарду, который хотя и держал Олимпио, но не в состоянии был один его вытащить. С помощью сильных, дюжих гребцов утопленника с трудом затащили в лодку. Он положительно походил на мертвеца! Неподвижный, раздутый, в мокром платье и с растрепанными волосами, лежал несчастный на дне лодки.
- Может, нам удастся его спасти, - проговорил мистер Говард, и гребцы с ним согласились. - Это он просил о помощи, и мне кажется, что его легко будет привести в чувство!
- Но каким образом попал этот несчастный в Темзу? - спросила Софи, только что сообщившая матери, что все обошлось благополучно. - Одежда указывает, что он знатного происхождения!
Мистер Говард возвратился к утопленнику и внимательно принялся осматривать его.
- Он высокий и плечистый, - проговорил Говард, - стало быть, неудивительно, что он не смог удержаться на воде; такие крупные тела никогда не всплывают. Вперед, ребята! Я возьму спасенного к себе домой! Там, может, и удастся нам привести его в чувство! Мне уже кажется, что он двигается; во всяком случае, мы выполним нашу обязанность!
Исполнять свои обязанности было целью всей жизни Говарда. Будь на месте знатного Олимпио простой нищий, он с такой же готовностью спас бы и его, да еще, кроме этого, если бы тот пришел в чувство, снабдил бы его необходимой суммой денег. Отец Софи был человеком, для которого звание и чин были не главное, он каждому оказывал помощь, на какую только был в состоянии.
Миссис Говард тоже приблизилась к Олимпио, посмотрела на него и сострадательно промолвила:
- Несчастный человек! Возьмем его к себе домой, он возбуждает мое полнейшее участие. Хорошо еще, что мы подоспели к нему на помощь вовремя! Какой у него странный вид. Я опасаюсь, что наши старания возвратить его к жизни окажутся бесплодными.
- Не беспокойся, - возразил Говард, услышав слова своей супруги, - нам, как никому больше, удастся возвратить его к жизни. Положись в этом на меня, я настолько сведущ и опытен в этом! Довезти бы только его до дому, а там с помощью всевозможных средств нетрудно будет привести его в сознание.
Лодка тронулась, чтобы доставить на улицу Кинг семейство Говардов и неожиданного гостя - утопленника. Олимпио между тем не проявлял ни малейших признаков жизни; казалось, что он никогда уже больше не очнется.
Но вот и пристань. Два матроса поспешно перенесли утопленника в дом мистера Говарда. Там его положили на постель и с помощью приглашенных врачей прибегли ко всем средствам, употребляемым в подобных случаях.
Мистер Говард действительно был человеком, способным на всевозможные жертвы, лишь бы только возвратить несчастного к жизни. Его старания увенчались полным успехом. Олимпио открыл глаза и спросил, где он находится, но снова впал в забытье, которое казалось всего опаснее. На быстрое спасение и выздоровление незнакомца Говарды не могли надеяться. В его платье, которое с него сняли, чтобы его закутать в шерстяные одеяла, не нашли никаких документов, свидетельствующих о его личности. Казалось, что незнакомец впал в тяжелую и продолжительную болезнь, потому что на следующий день у него началась горячка. Больной бредил на иностранном языке, в котором мистер Говард узнал испанский. В этом бреду первую роль играли имена Евгении и Долорес; он произносил их по очереди, воображал себя то в монастыре, то в борьбе с христиносами, то в темных, холодных волнах реки. Имена Филиппо и Клода тоже часто повторялись в бреду, но они были неизвестными, и никто не в состоянии был объяснить, кому именно они принадлежали.
Олимпио в доме мистера Говарда пользовался отличным уходом и заботой. Положение его все еще было опасным; хотя он и избавился от гибели в холодной воде Темзы, но заболел горячкой, и долгое время жизнь его висела на волоске.
Представив только, что семейство Говардов не знало спасенного им человека, можно оценить бескорыстные услуги, оказываемые Олимпио, которого тщетно разыскивали маркиз и Валентино. Они не могли напасть на его след. Навести справки в таком громадном городе, как Лондон, было совершенно невозможно, когда же нашли труп Филиппо, то решили, что и Олимпио, вероятно, сделался такой же жертвой чьей-нибудь мести.
Положение Клода де Монтолона было весьма критическим; прежде чем он найдет Олимпио, он ничего не должен предпринимать для спасения Долорес, потому что он мог сильно ей навредить. Валентино же был неутешен и беспрестанно уверял, что Олимпио Агуадо сделался жертвой происков Эндемо.
Смерть Филиппо произвела сильное впечатление на маркиза; когда он похоронил своего друга вместе с Жуаной, им овладело невольное, тоскливое чувство одиночества, потому что с ним не было Олимпио. Сколько сражений и опасностей переносили они вместе, но никогда не были так жестоко разъединены, как в настоящее время. Клод дал себе слово, что, как только он разыщет Олимпио, немедленно покинет этот проклятый Лондон. Тогда легче будет спасти Долорес и забрать с собой. Куда именно они поедут, решит Олимпио и графиня Евгения, которую он намеревался вырвать из отвратительного круга ее матери. Маркиз проклинал Лондон и несчастного Эндемо, которого он так же, как и Валентине, подозревал в злых происках.
Филиппо умер; осталась еще одна надежда увидеть живым Олимпио; но и эта надежда не имела решительно никакой почвы под собой, так как о нем не было абсолютно никаких известий. Мистер Говард считал за особую честь для своего дома возможность ухаживать за спасенным им чужестранцем. Употреблены были всевозможные средства, чтобы победить нервную горячку, овладевшую доном Олимпио. Но такого рода болезнь необыкновенно опасна и продолжительна.
Скоро в гостеприимном доме мистера Говарда все вошло в обычную колею. К величайшей радости мисс Софи, снова появился принц Наполеон и по-прежнему принимал участие в семейных разговорах, обедах и еще старательнее завлекал девушку. Резкий и практичный отец скоро заметил склонность своей дочери и решился переговорить по этому вопросу с супругой, которой вверил воспитание Софи.
В то время как Софи удалилась в свою спальню, между мистером и миссис Говард произошел следующий разговор.
- Элиас, ты, конечно, не захочешь разрушать надежды и счастье нашего ребенка! Софи любит принца Людовика и решительно заявила мне, что не в состоянии жить без него.
- Ребячество, - проговорил Говард серьезно, - и я не обращаю на это внимание! Не передавая мне, ты могла сказать дочери, что я не ожидал от нее таких мыслей и не ожидал, что она, не подумав и не взвесив все, причинит нам столько горя. Не может жить без принца! Глупые взгляды на любовь! Никогда не соглашусь я на этот брак Софи и не сделаю для него ни малейшего шага.
- Ты черствый и бесчувственный, Элиас, наш ребенок молод и неопытен. Что бы случилось с Софи, если бы она услышала твои жестокие слова? Она так пылко, так горячо любит принца.
- И она обязана заглушить эту любовь, потому что он никогда не протянет ей своей руки.
- Он беден, у нас есть значительное состояние! Я готова пожертвовать им ради счастья нашего ребенка; если мы предложим принцу большую сумму в приданное, то он, не колеблясь, сделает Софи принцессой! Слышишь, Элиас, наша дочь может быть принцессой.
- Никогда еще ты не была так близорука, как на этот раз, - с удивлением проговорил мистер Говард. Неужели ты не понимаешь, что брак с принцем влечет за собой неминуемую гибель Софи? Если принц действительно согласится назвать ее своей женой, в чем я, впрочем, сомневаюсь, то пропасть, разделяющая их, которую не в состоянии заполнить никакие деньги, рано или поздно, но непременно раскроется, я никогда не соглашусь погубить нашего ребенка; ты, вероятно, тоже не захочешь этого! Ты моя добрая, верная жена - протяни мне руку и давай поможем Софи победить эту девичью страсть. Неужели ты думаешь, что я стал бы противиться истинному счастью нашей дочери? Ты всегда была такой осмотрительной и обычно предвидела все последствия своих поступков, а теперь не хочешь понять, что брак этот пагубен для Софи. Я вполне согласен, что тебя прельщает и титул принцессы, я бы сам охотно породнился с важным лицом, но на этот брак никогда не соглашусь, ни за что на свете - это мое последнее решение.
- Элиас, помилуй! - вскричала миссис Говард. - Ты погубишь Софи и сделаешь ее несчастной.
- Пусть будет несчастной она теперь, эти несколько месяцев, чем потом, когда мы, пожертвовав всем состоянием, обречем ее на нищету и голод в будущем. Не старайся меня смягчить, я тверд и непоколебим в своем решении, так как я знаю, что делаю! Софи молодая, неопытная, она не предвидит своего горя. Прошу тебя, передай мое решение Софи!
- Но оно убьет нашу дочь! Я знаю ее. Она страстно и до безумия любит принца.
- И она одолеет эту безумную страсть из любви к нам, - твердо проговорил Элиас.
- Я вижу, что тебя смягчить невозможно, - ответила миссис Говард, обычно вначале противящаяся решениям своего супруга, но в конце концов вечно соглашающаяся с ним. - Ты всегда заботился о нашем счастье и на этот раз, вероятно, будешь тоже совершенно прав! Считаю своей обязанностью передать твою волю дочери и не намекну ей ни словом о том, что просила тебя за нее.
- Вот это будет умно, - вскричал мистер Говард, обнимая свою супругу. - Я счастлив, что имею такую спутницу жизни. Дай Бог, чтобы Софи была похожа на тебя и последовала по избранной тобой дороге и чтобы она любовью осчастливила своего будущего мужа, как осчастливила ты меня, дорогая моя жена.
Миссис Говард, превосходная мать и супруга, ответила на поцелуй и объятия своего мужа.
Говард не сообщил жене и дочери, что Наполеон был ему должен большую сумму денег и что он смотрит на него как на человека, неподходящего для его Софи. Неужели сделать ее жертвой пустого, громкого имени? Он не желал видеть в дочери принцессу, а только счастливую женщину, и миссис Говард в этот же вечер согласилась с ним.
Но Софи подслушала разговор своих родителей. Страшная злоба овладела ею, когда она узнала окончательное решение своего отца.
- И если все вы будете против меня, - шептала она, сверкая глазами, - то и тогда мое намерение будет непоколебимо! Мне остается выбрать между вами и принцем, и я с радостным сердцем протягиваю ему руку, даже в том случае, если это причинит вам горе! Я не в силах, не могу иначе, а там - будь что будет. Пусть даже весь мир воспротивится, я не изменю своего решения.
Мистер Говард с супругой и не подозревали, какой хаос диких мыслей был в голове их дочери. Да и как могли они знать, что их до сих пор послушное и любящее дитя взлелеяло в эти дни и ночи такое страшное, неестественное намерение, от которого содрогнется наша душа, когда мы узнаем о нем из последующих событий.
Софи намеревалась пожертвовать всем ради принца Наполеона и только потом, когда прошла ее безумная страсть, она раскаялась в этом намерении, но к несчастью, было уже поздно. Она жестоко пострадала за свою горячую, необузданную страсть, дорого заплатила за несколько минут блаженства и счастья, построенного на таком шатком фундаменте, как горе ее родителей.
Безумная, она хотела выиграть, купить любовь честолюбивого принца, надеялась им обладать, вырвавшись из-под опеки родителей. Но железная рука справедливости, которая часто наказывает даже тех, кто с миром и навеки отходит на небо, настигла и ее.
XIII. СВИДАНИЕ
Наконец Олимпио после долгой борьбы между смертью и жизнью начал поправляться. Вначале он никак не мог понять, что с ним произошло и где он находится. Когда же мистер Говард осторожно объяснил ему, где он его нашел, Олимпио все яснее стал припоминать, что произошло с ним в тот ужасный вечер.
Он понимал, что нашел действительно хорошее попечение и прием в доме семейства Говарда, и не знал, как отблагодарить их, но все-таки скучал без своих друзей, которые считали его убитым и пропавшим бесследно.
Мистер Говард всеми силами старался развлечь своего гостя, узнав, что он знатного рода и испанец по национальности. Часто целыми часами, насколько позволяла его служба, просиживал он у постели выздоравливающего Олимпио.