- Быть не может. Мушкетер что-нибудь не так понял или над ним пошутили! - усомнился Людовик.
- Скажите, что вы слышали, барон Витри? - обратился де Люинь к мушкетеру.
- Я хорошо понял, что мне говорили, и тут не было никакой шутки масок, - ответил Витри. - Принца Генриха Конде сейчас отвезли в Бастилию в карете для государственных преступников, которая стояла у бокового подъезда.
- Я действительно не вижу больше принца в залах, - сказал Люинь. - Вы знаете, кто отдал приказ арестовать его высочество?
Король внимательно вслушивался.
- Господин маршал Кончини, по приказанию ее величества и сам наблюдал за исполнением его!
- Это неслыханная вещь! - воскликнул король. Люинь пожал плечами и сделал знак барону Витри уйти.
- Для маршала все возможно, - шепнул он, видимо, сильно взволнованному королю,
- Я должен удостовериться, выяснить в чем тут речь, - пылко вскричал Людовик. - Ступайте сейчас же к ее величеству и передайте нашу просьбу поговорить с ней.
Люинь покорно поклонился рассерженному королю и поспешил в другой конец зала к Марии Медичи, которой Кончини только что доложил об аресте принца.
Граф передал королеве-матери желание ее сына. Из того, что король прислал Люиня, Мария Медичи заключила, что дело идет о чем-то очень серьезном…
Она решила ласково обойтись с сыном, и приветливо ответила де Люиню, что несмотря на поздний час, примет короля у себя в кабинете, так как собирается покинуть бал.
Граф де Люинь передал ответ Людовику. Тот сейчас же послал сказать своей супруге, что собирается проводить ее к себе, как того требовал придворный этикет.
Люинь не без удовольствия отметил, что Людовик очень взволнован и сердит. Эта ночь должна совершить переворот в государстве! Более благоприятного случая не могло представиться.
Король ушел с Анной Австрийской. Королева-мать, не тревожа гостей, тоже отправилась к себе. Ей было очень любопытно узнать, зачем ее сыну вдруг понадобилось говорить с ней. Долго ждать не пришлось. Едва она вошла к себе в кабинет, как явился Людовик с мрачным выражением лица.
Мария Медичи подошла к нему и сделала знак свите оставить их вдвоем.
- Очень рада видеть ваше величество, - сказала она, протягивая Людовику руку, чтобы подвести его к креслу. - Давно уже вы не выражали желания поговорить наедине с матерью! Меня глубоко огорчает ваша холодность. Боюсь, что и королева, ваша супруга, имеет основание жаловаться".
- Теперь не время для подобных объяснений, ваше величество! Я пришел по гораздо более серьезному делу.
Марию Медичи поразил этот тон. Никогда еще король не говорил с ней так сухо.
- Я говорю с королем Людовиком или с моим сыном Людовиком? - спросила она.
- Король Людовик всегда будет для вас благодарным сыном, ваше величество. Мне кажется, вы уже имеете доказательства этого! Но к делу. Сейчас я услышал, что осмелились арестовать нашего дядю, принца Генриха, во время бала, да еще в нашем Луврском дворце. Знаете вы об этом, ваше величество?
- Конечно, государь, - твердо ответила Мария Медичи, - его арестовали по моему приказанию!
- Неужели это правда, ваше величество? Я не хотел сначала верить тому, что подобные приказания отдаются без моего согласия. В подобных случаях прежде должны доложить мне и получить мое утверждение!
- До сих пор я считала своей материнской обязанностью, как можно дальше отодвигать от вашего величества заботы и тяготы правления, - сказала Мария Медичи, бледнея.
- В таком случае я должен просить ваше величество впредь оставлять за мной решение подобных дел…
Марию Медичи покоробило,
- Мой августейший сын не потребует, конечно, чтобы оставались безнаказанными дерзкие шутки в мой адрес? - гордо и холодно произнесла она.
- Кто же позволил себе подобные шутки?
- Принц Генрих Конде, которого я за это велела посадить в Бастилию. Недавно он осмелился явиться мне ночью, в галерее, под видом призрака покойного короля. Это профанация, ваше величество, которая не только оскорбляет меня и вас, но и дерзко унижает высокую память вашего отца-короля!
- Я ничего об этом не знал!
- Я хотела скрыть от вас эту проделку, оскорбляющую самые святые чувства, и избавить от излишних переживаний, ваше величество.
- Благодарю вас за слишком большую заботу обо мне, ко впредь, ваше величество, прошу оставить это! Я уже не ребенок. Я король, и сам сумею наградить и наказать, когда сочту нужным. Из всего сказанного вы понимаете, конечно, что отныне я намереваюсь сам нести все тяготы и заботы правления. С этой надеждой желаю вам покойной ночи.
Людовик любезно поклонился королеве-матери и вышел из комнаты.
Мария Медичи неподвижно стояла, глядя ему вслед. Когда шаги его затихли в приемных, она вдруг гордо вскинула голову, нахмурилась, словно грозовая туча.
- Это дело рук моих врагов. Так Людовик никогда еще со мной не говорил, - прошептала она дрожащим голосом. - Но пока что все в моих руках. Если он не покорится и не согласится с моими планами, горе ему и его советникам. Лишь один из нас должен стоять во главе государства - или он, или я.
Было далеко за полночь, когда король вернулся к себе от королевы-матери.
Его комнаты не были столь пышны и здесь не толпились придворные, как в апартаментах Марии Медичи. В приемных Людовика скучало только несколько камергеров и адъютантов. Он не любил блеска и был очень нетребователен. Даже по этой разнице в обстановке видно было, кто глава Франции. У Марии Медичи постоянно бывали вельможи и дипломаты, ее приемные всегда были полны сладко улыбающихся, почтительно кланяющихся камергеров, льнувших к той стороне, откуда могли ожидаться почести и деньги, и живо отходивших прочь, как только власть переходила в другие руки.
У себя в кабинете, слабо освещенном свисавшей с потолка лампой, король нашел графа де Люиня, который, видимо, ждал его. Мрачный вид комнаты вполне соответствовал характеру ее хозяина. Полумрак, в котором тонула расставленная по стекам мебель, увеличивался за счет темно-малиновых шелковых обоев и темных портьер.
Люинь видел, что король взволнован и не в духе. Он надеялся в эту ночь окончательно склонить его к осуществлению своих честолюбивых замыслов.
Граф был бледен, а его взгляд - каким-то особенно напряженным и пытливым. Черная бородка a la Henri IV и черные волосы еще больше оттеняли бледность лица. Король с досадой бросил шляпу и сел в кресло у круглого стола посреди кабинета.
- Дядя Генрих скверную шутку со мной сыграл, - сказал он, опустив голову на руки. - Его правильно арестовали!
Метнув быстрый взгляд на короля, Люинь решился спросить:
- Ты сейчас от ее величества, Людовик?
- Я знаю, Шарль, что тебе ненавистно все, что касается королевы-матери, но, мне кажется, ты преувеличиваешь. Ее величество действительно хотела избавить меня от забот и неприятностей. Знаешь ли ты, как дерзко подшутил над моей матерью Генрих Конде?
- Знаю, Людовик. Знаю также, что под этой шуткой скрывается страшный, серьезный смысл. Враждебная партия с ужасом поняла его, и за это-то так быстро и бессовестно устранили принца!
- Генрих Конде позволил себе явиться под видом призрака моего отца, разве это не провокация, Шарль?
- Он имел серьезную цель. Призрак явился напомнить виновным об их злодействе, - сказал де Люинь, неподвижно стоя и наблюдая за воздействием своих слов.
Король быстро взглянул на него.
- Что это значит, Шарль? Ты говоришь загадками. Насколько серьезной могла быть цель этой комедии?
- Это было предостережение! Но те, кому оно адресовалось, не захотели его услышать, не захотели, чтобы им напоминали их вину. Для них главное - не выпустить из рук руля, и они устранили принца в безумной надежде, что с ним вместе растворится и все дело.
- Призрак короля Генриха был предостережением… - мрачно повторил Людовик. - Ты часто говорил мне непонятными намеками о прошлом. Я хочу знать, что тебе обо всем этом известно!
- Не спрашивай. То, что я тебе скажу, может разбить твою жизнь, Людовик, а мне - стоить головы. Лучше тебе не знать ничего!
- Так я приказываю тебе! - вскричал король, вскочив с места. - Я готов выслушать все, что бы ты не сказал.
- Позволь умолчать, меня могут обвинить в государственной измене.
- Даю тебе слово, что никто не узнает о том, что ты мне скажешь!
- Я и с твоей стороны могу оказаться в немилости!
- Не бойся ничего. Ты меня знаешь, Шарль! Я сумею перенести все, что бы ни узнал, и никогда не буду несправедлив к тебе.
- Ты требуешь… Ну, хорошо, слушай, однако с этой минуты ты перестанешь любить людей, окончательно утратишь светлый взгляд на жизнь. Я боюсь, чтоб ты не стал проклинать меня!
- Довольно предисловий. Говори!
- Когда шесть лет тому назад твой августейший отец умер от руки низкого убийцы, ты, Людовик, был еще мальчиком, и вряд ли хорошо помнишь тот день.
- Ошибаешься, Шарль. Я, как сейчас, вижу моего дорогого отца, облитого кровью. Ты возбудил во мне страшные воспоминания. Я надеялся, что эта тяжелая рана моего сердца когда-нибудь залечится наконец, она меня терзает, Шарль, мешает мне жить. Воспоминание об этом дне словно мрачная тень лежит на моей жизни. Ты растравляешь эту страшную рану!
- До сих пор все думали, - продолжал Люинь, - что Равальяк, умерший на эшафоте, совершил убийство в припадке сумасшествия, что его смерть смыла преступление. Теперь только принцу Конде удалось узнать, что Равальяк был подкуплен, что Генрих был жертвой не сумасшедшего, а заговора при его Дворе!
Людовик неподвижно глядел на любимца, спокойно и холодно стоявшего перед ним.
- Заговора… - повторил он в замешательстве. - Ты больше знаешь, Шарль, не скрывай от меня. Кто виновники?
- Они получили богатую награду и высокие почести за свое кровавое дело и до сих пор остаются самыми могущественными людьми в государстве.
- Назови мне их, я хочу знать их имена!
- Равальяка подкупил маршал Кончини со своей женой.
- Как, Шарль, они ведь… они в числе приближенных королевы, ты лжешь!
- Они убили короля, чтобы забрать в руки власть, обогатиться и самим управлять государством.
- И моя мать не знала о страшном преступлении этих негодяев?
- Знала, - ответил Люинь.
Король вскочил, как ужаленный. Любимец следил за каждым его движением.
- Молчи, как ты смеешь, негодяй! - вскричал сильно побледневший Людовик.
- Я говорю правду, ваше величество. Королева-мать знала об убийстве и наградила убийц.
- На эшафот тебя, проклятый!
- Я заранее знал, ваше величество, что на меня обратится ваш гнев, - холодно сказал Люинь, - но высказал то, чего вы требовали.
- Доказательства, давай доказательства… или, клянусь честью, ты поплатишься за эти слова.
- За эти слова я могу быть назван государственным преступником, оскорбителем величества, государь, но в сущности я только человек, который решается, наконец, обличить страшное преступление, обагрившее кровью ваш трон.
- Я требую доказательств, граф Люинь, доказательств! - кричал в порыве отчаяния король. - Вы осмелились обвинить мою мать и ее советников в самом ужасном преступлении.
- И я дам вам эти доказательства, ваше величество, - холодно и гордо ответил Люинь, - я предупреждал вас. Вы требовали, чтобы я говорил!
Людовик стоял, как безумный, широко раскрыв глаза и сжав кулаки, губы его дрожали…
- Шарль, ты ответишь мне за свой , слова, - сказал он, помолчав с минуту. - Берегись, если тебе нечем будет подтвердить их! Мне остается тяжелый выбор - между моей матерью и тобой. Я любил тебя, как брата, слушал твои советы, жал тебе руку. Теперь мне приходится ненавидеть или тебя, или мою мать, от кого-нибудь из вас двоих отказаться.
- Успокойся, будь благоразумен, - уговаривал Люинь, - кому не приходилось в жизни хоронить любовь, Людовик. Я думаю, нет ни -одного человека на земле, который не скрывал бы в душе горе. Я сочувствую тебе, разделяю твое страдание, потому и не хотел говорить.
Король закрыл лицо руками и зарыдал.
Люинь подошел и нежно обнял его одной рукой за шею, как будто действительно под влиянием искреннего участия и доброго порыва сердца. А между тем, в этом злом гении короля, так безжалостно открывшем ему правду, чтобы только привлечь его на свою сторону, не было и следа любви и искреннего уважения.
Людовик переломил себя, поднял голову, мрачная решимость выражалась на его лице.
- Ты представишь мне доказательства твоего обвинения, - сказал он, отойдя от любимца. - Я надеюсь, ты в состоянии будешь сделать это.
- То, что я сейчас открыл, не тайна, ваше величество. Принц Конде нашел патера, которому Равальяк на исповеди назвал своих сообщников! За то, что принц нашел этого патера и узнал от него тайну, его посадили в Бастилию.
- Но патер еще жив? - спросил король.
- Надеюсь, ваше величество. Только он может представить доказательства, которых вы требуете. Для меня было бы ужасно, если б креатурам маршала Кончини удалось отыскать и устранить этого старика.
- Я хочу видеть его и говорить с ним, - сказал Людовик. - Ты обязан отыскать его и привести ко мне. Ступай, я хочу остаться один.
Люинь достиг своей цели. Он поклонился и пошел из комнаты, но, не дойдя до дверей, опять вернулся, подошел к неподвижно стоявшему королю, и, как бы под влиянием искреннего, глубокого участия, протянул ему руки…
Людовик махнул рукой. Тогда только Люинь ушел. Король неподвижно стоял посреди комнаты. Страшная борьба кипела в его груди. И без того мрачная душа его в эту ночь потеряла последние остатки любви и доверия к людям. Он услышал от Люиня такие ужасные вещи, что в его сердце вдруг все опустело, оно разом превратилось в безотрадную голую степь, выжженную беспощадно палящим солнцем. На его долю выпало самое ужасное страдание: он лишался любви и уважения к матери, ему пришлось бы ненавидеть и презирать ее, если б слова Люиня оказались правдой…
Могильная тишина комнаты окружала одинокого Людовика. Неподвижно глядя в одну точку, он, казалось, понемногу терял рассудок от представившихся ему страшных видений. Бледное, искаженной мукой лицо его подергивалось.
После такой душевной борьбы в его сердце ничего не осталось, кроме мрачной подозрительности, смертельной ненависти к людям и непреодолимой жестокости. Горе сломило Людовика. Он прижал лицо к подушкам дивана…
Король Франции, богатый могущественный монарх, один знак, одно слово которого могли сделать тысячи людей счастливыми или погубить, - содрогался от безудержных рыданий.
XIX. ФЛОРЕНТИЙСКИЙ ПРОДАВЕЦ СОКОЛОВ
Был праздник святого Михаила. На улице Сен-Дени и по соседним переулкам и площадям гуляли толпы народа, рассматривая разложенные в подвижных лавках всевозможные товары.
Со всех концов съехались в Париж торговцы, позаманчивее расположив в своих палатках пестрые шелковые ткани, оружие и блестящие латы, посуду и зеркала, настоящие и поддельные бриллианты, дорогие перья и клетки с редкими птицами. Повсюду играла музыка и демонстрировались диковины далеких стран: великаны и карлики, фокусники и факиры, а в деревянном бараке укротитель Джеймс Каттэрет показывал своего ручного медведя и свирепого с виду льва.
Шумная, любопытная толпа, теснясь и толкаясь, переходила от лавки к лавке. Люди бренчали монетами, громко торговались, спорили, шумели и веселились.
Уже наступал вечер, а народ все прибывал. Тут были мастеровые и солдаты, дамы и девушки, нищие и знатные вельможи. У одного из домов на улице Сен-Дени сидела, скорчившись, какая-то женщина, похожая на нищенку, в старом коричневом платке, из-за которого было не разглядеть - старуха она или молодая.
Она, казалось, совершенно безучастно смотрела на веселящуюся поодаль толпу. Иногда к ней подходила какая-нибудь богатая дама и бросала ей золотую монету. Нищенка слегка наклоняла голову, и только поэтому видно было, что она живое существо. Уже почти стемнело, когда нищенка увидела неподалеку троих людей, горячо о чем-то спорящих. Они подошли, наконец, так близко, что их можно было рассмотреть.
Это были двое нищих, один из которых вел другого, и третий - мужчина в длинном, широком плаще и низко надвинутой шляпе с пером. Один нищий говорил знаками, как немой, и оба, видимо, с большим уважением относились к своему знатному спутнику, потому что беспрестанно кланялись и так истово выражали усердие, что тому приходилось унимать их и напоминать об осторожности.
- В котором доме был мушкетер? - спросил мужчина в плаще.
- Мой брат отлично видел, господин, как он вошел в один из этих домов, - с подобострастием произнес тот, что умел говорить, а другой указал на дом, у которого сидела женщина.
- Не заметили вы, чтоб оттуда выходил какой-нибудь патер или знатный вельможа?
- Вчера, очень поздно вечером здесь проехала карета.
- Может быть, из этого дома увезли какого-нибудь старика? - поспешно спросил мужчина в плаще.
- Нет, господин, брат говорил мне знаками, что в дом привезли несколько ящиков.
- Что же в них было?
- Он не мог разглядеть, но у нас есть свои догадки…
- Говорите все, вы же знаете, я хорошо заплачу вам.
- Сегодня рано утром из этого дома вышел какой-то торговец в черном бархатном камзоле и занял одну из лавок на ярмарке. У него, кажется, соколы в ящиках.
- Торговец соколами, старый он?
- Брат говорит, что старый. Мы знаем, господин, что вы ищете какого-то патера Лаврентия, так ищите его в этом доме. Уйти он не мог - мы все время караулили. Недаром сюда приходил молодой мушкетер. А другой, которого вы называете маркизом, живет вот там, дальше, в конце улицы.
- Вы следили за ним?
- Все время. Теперь у него сидят еще трое мушкетеров.
- А вы видели, куда пошел торговец соколами и где его лавка?
- Нет, господин, этого нам нельзя было узнать, но вы очень легко найдете его на площади.
- Тише, отойдите, - вдруг перебил спутник нищих и оттащил их в тень, падавшую от противоположного дома, - вы верно напали на след. Это ни кто иной, как граф де Люинь. Черт возьми, надо предупредить его. Он нас не видит. Убирайтесь живее! Вот вам кошелек.
В то время, как человек в шляпе шепотом говорил с Жаном и Жюлем, приказывая им уходить, граф де Люинь подошел ближе. Он, по-видимому, не обратил внимания на стоявших в тени нищих и их спутника. С ним был какой-то гвардейский офицер или кто-то из придворных.
Нищие, крадучись, отошли.
- Они ищут дом, - пробормотал их спутник, оставшись один и следя за Люинем. - На этот раз патеру не уйти от меня.
Сидевшая у дома нищая, все видевшая и слышавшая, вздрогнула, когда граф де Люинь прошел мимо нее.
- За что они преследуют бедного патера? - прошептала она. - Он, наверное, и есть торговец соколами, пойду предупрежу старика.
У лавок, освещенных фонарями и лампами, шло самое оживленное движение. Толпы пьяных с песнями и криками разгуливали по площади. И лишь богатые и любопытные останавливались у слабо освещенной лавки флорентийского торговца соколами, который, молчаливо сидя в глубине ее, смотрел на бурлящий вокруг праздник.
На нем был черный бархатный берет и широкий черный плащ, резко контрастирующие с седой бородой и очень бледным лицом.