Тристани подавал самый деятельный пример в этой ужасной работе. Никто им не мешал. Ночь была темная, безлунная, ни одна звездочка не осветила ее мрака. Вокруг пустота, кое-где торчал кустарник или дерево, как призрак, возносило к небу свою вершину. Поднявшийся ночной ветер тихо пел в телеграфных проводах, шелестел высокой травой, росшей по обеим сторонам железной дороги, пригибал ее к земле, и эти звуки заглушали шум работы карлистов.
Вдруг Тристани поднял голову, прислушиваясь. Ему показалось, будто кто-то вскрикнул. Но вокруг опять все смолкло, верно, прокричала какая-то птица. Они продолжали свою работу, и скоро все было готово. Поезд, подойдя на всех парах к мосту, перед которым у самого обрыва, круто уходящего к реке, были сняты рельсы, сорвется и полетит вниз с насыпи!
Тристани хорошо выбрал место, тут уж несчастным не было спасения! Выпрямившись, он довольным взглядом окинул дело своих рук. В эту минуту далеко-далеко впереди показался слабый свет… Изидор осклабился…
- Два часа, - сказал он, - поезд идет!
Отойдя с помощниками в сторону, он наслаждался картиной произведенного разрушения и пристально вглядывался в свет фонарей локомотива, приближавшихся как два огненных глаза.
Это огромное чудовище, пыхтевшее и свистевшее среди ночного безмолвия, было еще далеко, но с каждой секундой приближалось ксвоей гибели, к гибели и смерти всех тех, которые доверились ему…
Поезд подходил ближе и ближе…
II. Последняя ночь в монастыре
Прежде чем продолжать рассказ, вернемся к тому дню, когда Амаранту, в присутствии графа Кортециллы, пытали водой, чтобы заставить отречься от дона Карлоса.
Мы видели, что она выдержала пытку и ее, потерявшую сознание, снова отнесли в мрачный каземат.
В коридоре за колонной стоял молодой патер не в обыкновенной монашеской рясе, а в широком черном одеянии. Он увидел искаженное страданием лицо Амаранты, когда ее понесли в подземную келью, и сердце его сжалось от сострадания…
Это был патер Антонио. Он узнал Амаранту и решил непременно помочь ей. Помимо того, что подруга молодой графини могла подсказать ему, где скрывается Инес, чувство сострадания к несчастной призывало его помочь ей. И он остался на время в монастыре, чтобы обдумать свой план действий.
У патера Антонио всегда и прежде была келья в монастыре, и он отправился туда сказать старшему в этот день патеру о своем прибытии.
Патер удивился, что Антонио, так давно служивший во дворце графа Кортециллы, снова очутился в монастыре. Он сообщил о его возвращении великому инквизитору, но тот, оказалось, уже знал об этом.
Антонио держался в стороне от других монахов и большую часть времени проводил в заглохшем монастырском саду, углубившись в свои книги.
Старый привратник Эзебио, которого он знал много лет, рассказал ему, что Амаранта медленно поправляется от мучительной пытки, но так слаба, что едва может подняться с постели.
Через несколько дней Антонио ночью позвали в аббатство. Он еще не ложился и при свете маленькой лампы читал в своей келье, размышлял и думал об Инес.
Дежурный брат привел его в круглую комнату башни, где происходили заседания трех инквизиторов.
- Ты вернулся в монастырь, брат Антонио, - серьезно начал великий инквизитор, - ты ушел из дворца графа Кортециллы после того, как порученная твоему надзору графиня внезапно и бесследно исчезла… Тебя подозревают в том, что ты знал о бегстве и способствовал ему.
Антонио серьезно покачал головой.
- Нет, достойнейшие отцы, - сказал он, - это подозрение безосновательно, я ничего не знал о намерениях графини.
- И не знаешь, куда она ушла?
- После того как граф бросился на меня со шпагой и велел мне оставить его дворец, я сделал все, чтобы отыскать молодую графиню, но мне не удалось, достойнейшие отцы! Теперь я решил остаться на некоторое время в монастыре, а затем снова продолжать свои поиски, иначе мне не будет покоя!
- Ты получишь наши указания на этот счет! А вот почтенный брат Бонифацио говорит нам, - с угрозой в голосе продолжал великий инквизитор, - что ты позволяешь себе недостаточно почтительно разговаривать! Не забывай, что ты дитя Ордена и не имеешь иной воли, кроме той, которая руководит тобой в этой благочестивой общине! Ты знаешь строгость святых обетов…
- И не нарушу их, достойнейшие отцы, но надеюсь, что вы не сделаете их невыносимым бременем для меня! Не мешайте мне уходить, когда меня тянет отсюда!
- Ты принадлежишь Ордену и должен быть глубоко благодарен ему, патер, потому что он заменил тебе отца и мать, приняв к себе бессловесным младенцем, воспитав тебя и дав такое положение, которому многие завидуют!
- Если уж ты сам затронул этот темный пункт моего прошлого, достойнейший отец, позволь задать тебе несколько вопросов, которые так сильно волнуют меня! Однажды я уже слышал от тебя подобные слова, и они заронили в мою душу горькое чувство. Ты говорил, что мои родители, давшие мне жизнь, оттолкнули меня от себя! Скажи, правда ли это? Неужели меня отдали в монастырь, в чужие руки, когда родители еще были живы? Неужели они не захотели слюбовью взглянуть на свое дитя?
- Да, они были живы в то время, - отвечал великий инквизитор, - и отдали тебя в монастырь, зная, что здесь ты получишь лучшее воспитание и достойную цель в жизни. Что может быть выше той цели, которую они определили для тебя?
- Но как же сердце позволило им оттолкнуть от себя и отдать чужим родное дитя, не умевшее еще говорить? Так я могу заключить из твоих слов, достойнейший отец, и сознание этого причиняет мне горе. Они при жизни отдали меня! А теперь они живы?
- Не наше дело доискиваться этого, молодой патер!
- Ты этого не знаешь, а мне хотелось бы знать, достойнейший отец! Хотелось бы взглянуть на них, несмотря на то, что они отказали мне в своей любви. Кто они? Как их зовут?
Этот вопрос Антонио, казалось, сильно удивил трех инквизиторов и даже вызвал их негодование.
- Ты забываешь, что у тебя одна мать - церковь! - вскричал Бонифацио, строго взглянув на него. - Ты - дитя церкви и отказался от всего остального. К чему спрашивать о тех, кто совершенно тебе чужд, кто должен быть чужд тебе с той минуты, как ты вступил в нашу общину? Или ты изменил первым условиям нашего Ордена?
- Я знаю, что должен забыть отца и мать, братьев и сестер, достойнейший отец, знаю, что теперь между мной и ними стоит непреодолимая преграда, но мне хотелось бы знать имя моих родителей и хоть раз увидеть их!
- Это безумное, суетное желание! Вообще ты, кажется, очень любишь мир, - сказал великий инквизитор, начиная сердиться, - ты беспрестанно возвращаешься к прошлому и, доставляя себе напрасные страдания, упускаешь из виду обязанности, налагаемые на тебянастоящим!
- Прости, достойнейший отец, это не так! Я верен своему долгу и своим обетам, но если иногда в уединении и в тишине у меня является желание узнать свое настоящее имя…
- Разве тебя не удовлетворяет прекрасное имя Антонио? - прервал его Доминго.
- Да, оно прекрасно, но мне хочется знать имя, которое я получил от своих родителей, хочется услышать что-нибудь о них, увидеть место, где я родился…
- И это грешные желания! - вскричал Бонифацио. - Их не допускают твои обеты и отречение от всего мирского!
- Жестоки твои слова, достойнейший отец! Я знаю, ты имеешь право высказать мне это, но, тем не менее, это жестоко, в человеческом сердце есть чувства, которые невозможно искоренить. Мы должны отречься от всего, что нам было дорого, считать чужими отца и мать! Когда я произносил это, достойнейшие отцы, я был молод и так предан науке, что не думал о чувствах и не подозревал об их существовании. Да, я был ребенком, невинным ребенком, не спрашивающим о своем прошлом, о том, что было! Но наука породила во мне вопросы… много вопросов… из них возникли чувства… и, наконец, появилось желание узнать, кто мои родители!
- Так докажи свою нравственную силу, поборов в себе эти желания и чувства, молодой патер! Задача достойна тебя! Оставайся в своей келье, молись и кайся, чтобы одолеть суетные мысли. Тебе, видимо, предстоит высокое назначение, если ты покажешь себя достойным его! Углубись же в себя, молодой патер, вернись в келью и жди там нашего решения.
Антонио молча исполнил приказание. Он не возобновлял больше своих настойчивых расспросов и вернулся в крошечную комнатку, в которой провел юность.
Через несколько дней, сойдя в подземелье, патер Антонио вошел в мрачный каземат, где Амаранта лежала на скудной соломенной подстилке, уже немного окрепшая после пыток. Увидев патера, она заломила руки…
- О, сжальтесь, отдайте мне мое дитя! - вскричала несчастная.
Антонио подошел к ней со словами утешения, сказал, кто он, и обещал избавить ее от заточения. Затем он спросил, знает ли она, куда девалась графиня.
- Инес ушла? - вскричала Амаранта… - Еще один удар для меня! Теперь я понимаю, что она мне тогда сказала…
- Она ушла, чтобы избежать брака с доном Карлосом! Я везде искал ее, чтобы ей помочь, так как она теперь совершенно одинока и беззащитна, но нигде не мог найти…
- Не нашли!.. Бедная Инес! Я не знаю, куда она могла пойти!
- Я вас освобожу, и мы вместе отправимся на поиски. Хотите помочь мне в этом, Амаранта?.
- От всей души, патер Антонио! Но вы подвергаетесь страшной опасности из-за меня!
- Обо мне не думайте и не беспокойтесь. Не бойтесь ничего, не тоскуйте! Может быть, объединив усилия, мы сумеем найти графиню Инес!
- Да, вы правы, патер Антонио, это моя святая обязанность!
- Вдвоем нам удастся напасть на ее след. Будьте же готовы в одну из следующих ночей уйти со мной из монастыря. Предоставьте мне позаботиться обо всем, и я избавлю вас от заточения! Не возбуждайте только подозрений привратника и не горюйте, помощь близка!
Амаранта поблагодарила его со слезами на глазах. Тут только Антонио увидел, как страшно она изменилась.
Привратник не знал о том, что молодой патер посетил келью Амаранты, потому что ключи от подземелий висели в столовой, чтобы патеры могли свободно входить к монахам, осужденным на тяжкое заточение, утешать их и выслушивать их исповедь.
Когда Антонио вернулся в монастырь, повесив ключи на прежнее место так, что этого никто не заметил, к нему вошел старший патер.
Инквизиторы поручили ему расспросить Антонио - у них, по-видимому, было для него какое-то важное задание, и они хотели его испытать. Антонио долго беседовал с патером, прохаживаясь взад и вперед по монастырскому двору.
Результатом их разговора было появление в келье Антонио патера Бонифацио; тот сообщил Антонио, к немалому его удивлению, что ему опять поручена миссия вне монастыря. На другой день ему велели готовиться к отъезду, а на следующий - патер Доминго сам пришел в его келью и объявил, что он избран для выполнения важной миссии. Завтра же ночью ему предстояло уехать на север, к дону Карлосу. Обязанность его состояла в том, чтобы всюду сопровождать принца, не выпускать его из виду и доносить обо всем происходящем.
Великий инквизитор дал ему письмо к дону Карлосу и пропускное свидетельство, открывающее дорогу всюду во владениях карлистов, затем большую сумму на проезд и приказание патерам всех монастырей оказывать брату Антонио всевозможную помощь и содействие.
Настоящая цель поездки должна была оставаться тайной для всех, а главное, Антонио должен был уехать ночью так, чтобы никто не знал.
Все это как нельзя более соответствовало его планам.
Зашив, согласно приказанию, необходимые бумаги и деньги в рясу, под которой совершенно скрывалось его обычное платье, Антонио простился вечером с великим инквизитором и старшим патером.
Он должен был уйти из монастыря по окончании полночной мессы, когда все кругом заснет.
Брат-привратник получил короткое приказание в назначенный час отворить ворота брату Антонио. Все было готово к отъезду, и молодой патер ждал только случая освободить Амаранту, чтобы вместе уйти из монастыря. Никто и не подозревал о его планах.
После полночной мессы, на которой он присутствовал с другими патерами и братьями в монастырской капелле, монахи разошлись по кельям.
Все стихло, благочестивые братья улеглись на свои жесткие постели, все огни погасли, только внизу, у портала, грустно и тускло горел фонарик привратника. Поверх своей дорожной рясы Антонио надел еще одну и тихонько прокрался в столовую, где в этот час ночи, конечно, никого не было.
Взяв ключ от подземелий, он пошел в аббатство.
На монастырском дворе было тихо, только ночной ветер шептался с листьями каштановых деревьев.
В коридорах аббатства тоже царило молчание. Конечно, можно было случайно встретить патера или дежурного брата, шедших на тайное заседание инквизиции в круглую комнату или возвращавшихся оттуда.
Но Антонио этого не боялся. Он хорошо знал все ходы и выходы и шел теперь по темным как могилы коридорам, ощупывая руками стены. Выйдя на старую широкую лестницу, он поднялся по ней и пошел к той, которая вела вниз, в комнаты пыток и в подземелья.
Но в ту минуту, как он уже собирался спуститься по скользким ступеням, под сводами коридоров послышался шум и вдали показался приближающийся свет.
Кто-то шел из подземелья - без сомнения, старый Эзебио.
Старик не должен был видеть его здесь в такой час, иначе завтра утром тотчас узнают, что Амаранту освободил Антонио.
Если ему удастся спрятаться, то осмотр келий старым привратником пойдет еще и на пользу молодому патеру; старик сможет тогда подтвердить, что после полуночи выпустил из монастыря патера Антонио, и никому в голову не придет заподозрить его в освобождении Амаранты.
Но как спрятаться в коридоре от Эзебио, когда тот с фонарем?
Антонио, не долго думая, вернулся и проскользнул в один из узеньких, темных боковых коридоров, куда редко кто заходил. Подождав здесь, пока Эзебио удалился, он вышел из своей засады и теперь еще смелее пошел к подземельям. Времени терять было нельзя!
Тихонько подойдя к двери и нащупав замок, он вставил в него ключ и осторожно повернул. Дверь отворилась.
- Кто здесь?.. Кто вы такой? - робко спросила Амаранта, в темноте не видя входившего.
- Вставайте! Это я, Антонио! Я пришел вывести вас из монастыря.
- Это вы!.. О святая Мадонна!.. Я боюсь до смерти… нас увидят…
- Не бойтесь, идите за мной!
- Из-за меня вы подвергаете себя опасности, патер Антонио! Лучше оставьте меня в моей тюрьме!
- Если вы не сбежите сегодня, то не выйдете отсюда никогда!
- Инес права! Вы благороднейший человек!
- Торопитесь, пора! Где вы? Тут так темно, хоть глаз выколи!
Амаранта протянула к нему руки.
- Я здесь, - прошептала она.
- Наденьте вот это, - сказал Антонио, накинув ей на плечи захваченную им вторую рясу, - она вам еще пригодится.
Теперь никто не догадался бы, что с патером идет женщина. Капюшон Амаранта надвинула на лицо.
- А мое дитя… - робко прошептала она, - что будет с моим мальчиком, которого у меня отняли?..
- Не горюйте, оставьте его пока здесь, за ним хорошо присмотрят, - отвечал Антонио. - Я сам воспитывался в монастыре с самого раннего детства.
- Я больше не увижу его…
- Никто не может отнять его у вас, если вы не захотите отдать его сами. Послушайтесь меня, оставьте дитя пока здесь! Пойдемте же!
Патер запер келью и, взяв Амаранту за руку, повел ее к лестнице. Поднявшись по ней в совершенной темноте, они осторожно и неслышно вышли, наконец, из аббатства. Антонио провел Амаранту к дальней стене; тут, в тени каштановых деревьев, никто не мог ее увидеть.
- Подождите минуту, - шепнул он молодой женщине, оставляя ее одну.
Сердце ее сильно билось… Ей так хотелось на свободу… Она вполголоса читала молитву.
Антонио вернулся с маленькой лестницей, приставил ее к широкой толстой стене и взобрался наверх, за ним последовала и Амаранта. Тогда он опустил лестницу по другую сторону стены, шепнув Амаранте, чтобы она спускалась, а он присоединится к ней чуть позже.
Амаранта спустилась на улицу; тогда Антонио подтянул лестницу и, опустив ее в монастырский двор, сошел вниз, отнес лестницу на место, а ключ от кельи Амаранты - в столовую и вернулся во двор монастыря. Теперь молодая женщина была в безопасности.
Он постучал у двери привратника, который без слов с поклоном отворил ему и пошел со связкой ключей к наружным воротам. Отворив ворота, он еще раз поклонился.
- Да сохранит тебя Бог, брат мой, - сказал Антонио.
- Да не оставит Он и тебя вовеки своей милостью, - отвечал привратник.
Патер был на улице. Ворота за ним заперли. Когда шаги дежурного брата затихли на монастырском дворе, Антонию подошел кожидавшей его Амаранте, и два монаха направились по улице Гангренадо, окутанной безмолвием ночи.
III. Тайна герцогини
После описанного нами кровопролития ночлежку дукезы велено было закрыть. Старуха притворилась очень удивленной, когда альгвазилы объявили ей это. Затем в продолжение некоторого времени полиция являлась неожиданно, по ночам, чтобы удостовериться, соблюдается ли ее приказание, и, не находя больше ничего подозрительного, перестала тревожить дукезу.
Старуха перенесла этот жестокий удар безропотно и очень спокойно. У нее были уже другие, новые планы, для осуществления которых не хватало какой-нибудь тысячи дуро, но была уже готова очень крупная сумма.
Однажды, когда дукеза только что успела позавтракать в знакомой нам уже первой комнате домика, где она пересчитывала деньги, к воротам подъехал экипаж.
Осторожно выглянув в окно, она увидела несколько старомодное, но еще очень приличное ландо с хорошо одетым кучером.
В экипаже сидела или, лучше сказать, полулежала какая-то сеньора; на вид ей можно было дать от сорока до шестидесяти лет, но вообще, глядя на черный цвет ее крашеных волос и сильно набеленное и нарумяненное лицо, возраст ее определить было трудно. На ней была модная парижская шляпка с дорогими французскими цветами, огромная яркая, пестрая шаль и до того пестро убранное платье, что не было возможности определить его настоящий цвет. Рядом с этой сеньорой сидел маленький человечек, напоминающий хомяка своим красненьким, безбородым лицом с длинными бакенбардами. Он был в белом жилете, таком же галстуке и нарядной летней накидке.
Увидев, что сеньор вышел из экипажа и подошел к воротам, дукеза поспешно оправила свое старое атласное платье и взглянула в маленькое туалетное зеркало. Оно дало ей удовлетворительный ответ. В это время у двери раздался резкий голос, спрашивающий, дома ли дукеза Кондоро?
- Дома, сеньор, - отвечала Сара, отворяя сама за неимением прислуги.
Крошечный господин в модной, гладкой как зеркало . шляпе вернулся к ландо и ловко, несмотря на свои годы, помог выйти даме. При этом она кокетливым движением руки, обтянутой сиреневой лайковой перчаткой, приподняла платье, так что можно было видеть богато вышитые белые юбки и хорошенькие ботинки. Затем, оглядев невзрачный домик и узкую, низенькую калитку, она жеманно спросила супруга, пропустившего ее вперед:
- Туда ли мы пришли, Капучио?
- Да, душечка, дукеза отворила дверь и отвечала на мой вопрос.
- Сама? - удивленно спросила сеньора, спуская немного с плеч темно-красную шаль.