VI. Покинутая
По темной улице Толедо быстро продвигалась похоронная процессия. Печальное шествие направлялось от Еврейского переулка к городским воротам.
Четыре высоких худощавых носильщика несли узкий простой гроб без всяких украшений. На нем не было ни венка, ни цветка, ни крепа.
Носильщики, разговаривая без зазрения совести, поспешно продвигались по шумной улице. Ведь они хоронили бедную женщину, и нечего было обращать внимание на горе провожавших ее родственников, нечего было торжественным мерным шагом нести прах ее на кладбище, как то делалось с богатыми. К тому же времени у носильщиков было немного, им сегодня предстояло схоронить еще нескольких бедных за такую же ничтожную плату.
За гробом, с поникшей головой, шла молодая девушка в старом черном платке, под которым она что-то несла.
Девушка эта была Амаранта, а в гробу лежала ее бедная мать, которую не могли спасти ни заботливый уход дочери, ни щедрая милостыня графини.
Конечно, Инес во многом облегчила последние минуты больной, но смерть уже выбрала свою жертву и унесла ее в могилу, оставив Амаранту совершенно одинокой. Единственное живое существо, которое еще любило и жалело ее, теперь навеки было разлучено с нею. Мать понесли на кладбище, и бедная, несчастная дочь провожала ее с ребенком на руках. Рядом с Амарантой шел патер, вызвавшийся прочесть молитву над могилой.
Инес уже несколько дней не приходила на улицу Толедо, и хотя Амаранта в глубине души своей была искренне благодарна прекрасной незнакомой донье, она начинала думать теперь, что нищета и несчастия, должно быть, оттолкнули ее.
Кроме патера и Амаранты, никто не шел за гробом бедной вдовы, никто не хотел помолиться на ее могиле или бросить горсть земли на нее. Никто не сказал Амаранте ни одного слова любви, сочувствия или утешения; она одна проливала горькие слезы над усопшей.
Равнодушно проходили прохожие мимо гроба; понурив голову, шла за ним Амаранта, будто отчужденная от всего земного.
Когда носильщики вышли за ворота, Амаранта робко оглянулась на то место, где в последний раз она видела изменившего ей любовника, и дрожь пробежала по всему ее телу при одной мысли об этом свидании. Она отвернулась, плотнее прижала к себе ребенка и последовала за гробом на бедное кладбище за городскими воротами.
Наступала последняя минута прощания с дорогим прахом матери, и небо, казалось, омрачилось и покрылось тучами, чтобы не быть свидетелем этой раздирающей душу картины.
Могильщик повел носильщиков к вырытой могиле. Гроб поставили около нее.
Амаранта опустилась на колени. Веревки заскрипели, и побледневшая девушка смотрела, как гроб начали опускать в темную могилу. Патер благословил усопшую и прочел молитву. Глухо стуча о гробовую крышку, посыпалась в могилу земля.
Девушка продолжала неподвижно стоять на коленях; носильщики уже давно ушли, патер тоже удалился, а она не замечала этого. Она стояла как во сне и не могла больше плакать: слезы ее иссякли.
К ней подошел могильщик, видимо, для того, чтобы посмотреть, что с ней.
- Ступайте домой, - сказал он, - скоро вечер, и будет гроза.
Машинально, не отвечая на его слова и не взглянув на него, Амаранта встала, и тут только заметил могильщик, что под платком своим она держит ребенка.
Он пристально посмотрел на женщину, на лице которой забота и нужда оставили неизгладимые следы, и хотя сострадание почти чуждо было его зачерствевшему сердцу, при взгляде на нее он почувствовал жалость. А Амаранта, шатаясь, пошла дальше; она оставила кладбище и направилась к высоким деревьям, росшим на берегу реки. Дождь уже начинал накрапывать, и поднялся сильный ветер.
Мансанарес, протекающий по Мадриду, здесь, вне города, был широк и глубок, высокие берега поросли сочной травой, кустарником и большими каштановыми деревьями.
Амаранту неудержимо тянуло к шумящему потоку; его ропот манил ее, как музыка. Оставив кладбище, она шла вдоль берега, и лицо ее как будто просветлело, отчаяние уступило место надежде, светившейся теперь в ее живых, больших темных глазах. В эту минуту бедная Амаранта казалась прекрасной, настолько прекрасной, что ее с трудом можно было узнать. Застывшие черты ее лица оживились, в них появилось выражение, даже воодушевление. Но осенивший ее свет был неземным, и такова же была ее красота: ничто уже не связывало ее с этим миром. Она устремляла свои взоры к небу, и, казалось, необыкновенное спокойствие снизошло на нее. Она развернула своего ребенка и поднесла его к губам. Она поцеловала свое сокровище, это невинное маленькое существо, которое еще не успело изведать никаких забот и печалей и которое теперь, не успев отведать жизни, должно было погибнуть вместе с нею в холодных волнах потока…
Погибнуть? Нет! Спастись, воскреснуть! Лишь там, за могилой, есть мир и спокойствие, здесь же, на земле, нет ничего, кроме горя, нужды и несчастья! Для Амаранты и ее ребенка не было больше надежд и желаний, поэтому так радостно смотрела она на бегущую реку, в которую хотела теперь броситься вместе со своим младенцем.
Она не слышала приближавшегося грома, не видела молнии, уже несколько раз блеснувшей за деревьями. Она прощалась с землей, мысленно благодаря добрую графиню Инес и прощая все своему неверному любовнику; она хотела с миром отойти в лучшую жизнь. Но вдруг вся сила ее любви проснулась в ней при одной мысли о возлюбленном, и она в отчаянии воскликнула:
- Туда! Туда! Там мир и свобода! Прости мне, Мадонна, мое прегрешение! Спаси меня и дитя мое! Я должна спастись, а другого спасения, кроме смерти, я не вижу!
Амаранта, заливаясь слезами, целовала свое дитя.
Но вдруг, в ту самую минуту, как она уже ступила на край бездны, раздался страшный удар грома, ослепительная молния блеснула перед глазами Амаранты, и она, лишившись чувств, упала на землю, держа младенца в своих объятиях. Оглушающий грохот, страх и изнеможение - все это вместе послужило причиной обморока. Бедная девушка лежала на берегу Мансанареса под развесистыми деревьями, и непрестанные раскаты грома не будили ее. А между тем гроза отходила дальше и уже в отдалении продолжала грохотать, постепенно стихая.
В то время как Амаранта без всякой помощи, оставленная целым светом, лежала без чувств на берегу, Инес собралась потихоньку сходить на улицу Толедо. Последние дни она не приходила к бедной вдове лишь потому, что сама была больна. Теперь же, когда она поправилась, первой ее мыслью было "поскорее отправиться на чердак знакомого ей дома, чтобы помочь, чтобы утешить несчастных.
Собрав все свои личные деньги, Инес торопливо направилась к отдаленному Еврейскому переулку. Гроза прошла, и наступил уже вечер.
Инес, дойдя до нужного ей дома, только хотела подняться по лестнице, как одна из живших в этом доме женщин остановила ее.
- Должно быть, идете к больной вдове, сеньора? - спросила она. - Старушку сегодня унесли на кладбище. Уж вам придется там поискать ее.
- Значит, я пришла слишком поздно! - прошептала Инес.
- Два дня тому назад она умерла, а сегодня ее вынесли за ворота…
- А где Амаранта?
- Дочь-то? Дочь пошла провожать ее. Только она еще не вернулась, да и вернется ли, Бог весть! - продолжала женщина. - Кто ее знает… Может, с ней приключилось что-нибудь, а может, она сама… она была так несчастна!
- Пресвятая Мадонна! Что это вы говорите! - в испуге воскликнула Инес. - Ведь я обещала помогать ей, сколько возможно!
- Это хорошо… Только уж не поздно ли теперь, сеньора… А может быть, она еще на кладбище.
Молодая графиня быстро направилась к городским воротам, чтобы как можно скорее отыскать могилу бедной вдовы. Инес нарочно, чтобы не возбуждать любопытства, оделась весьма просто, но ее походка, ее манеры и речь выдавали ее.
Могильщик уже запирал калитку, когда она подошла к кладбищу, но несколько мелких монет помогли убедить его впустить Инес.
Она попросила указать ей свежую могилу старушки. Помолившись на этой могиле, но не найдя там Амаранты, она спросила о ней у могильщика. Тот не видел, куда она пошла с кладбища. Инес отправилась по следам, оставшимся на мокром песке дорожки и терявшимся во мху у берега Мансанареса.
Страшная догадка мелькнула в голове графини, когда она подошла к берегу. Может быть, не случилось бы такого несчастья, если бы она пришла хоть несколькими минутами ранее?!
Инес в ужасе всплеснула руками. Она тут же пообещала себе не пожалеть ничего, чтобы вернуть Амаранту к жизни, если только ей удастся найти ее. Она хотела быть ей сестрой, другом и боялась только одного: что пришла слишком поздно. Страх и отчаяние овладели ею при мысли, что Амаранта, видя себя всеми оставленной, может быть, лишила себя жизни. Инес упрекала себя в том, что слишком поздно вспомнила о ней, и металась по берегу, ища глазами несчастную.
Вдруг она радостно вскрикнула - неподалеку, на самом краю обрыва, лежала женщина. Инес бросилась к ней. Это была Амаранта с ребенком на руках.
Слезы навернулись на глаза Инес, она с благодарностью простерла руки к небу, потом наклонилась над бесчувственной девушкой. Инес не опоздала. Амаранта была жива!
Слегка коснувшись Амаранты, Инес нежными словами старалась привести ее в чувство. Наконец несчастная открыла глаза, а спавший ребенок проснулся и заплакал.
Амаранта поднялась, боязливо осматриваясь кругом.
- Я с вами, Амаранта, вы узнаете меня? - спросила Инес, подавая ей руку.
- Это вы, донья Инес? Вы здесь? Что же случилось… Мне кажется… Я видела ужасный сон…
- Опомнитесь, прошу вас. Вот вам моя рука. Я свято обещала себе обходиться с вами, как со своей сестрой.
- Вы так добры, донья, чем я заслужила это? Теперь я вспомнила, - продолжала Амаранта, - я знаю, что случилось. Я теперь одна, совсем одна.
Амаранта хотела встать, но Инес опустилась возле нее на траву.
- Подумайте о вашем ребенке и не откажитесь принять мою руку и помощь, - просила Инес, - доверьтесь мне, как сестре, как подруге.
- Вы благородная донья, а я бедная простая женщина…
- Вы несчастны, и я хочу облегчить ваше положение. Я люблю вас, Амаранта, и хотела бы, чтобы чувство это было взаимным.
- О, как приятно мне это слышать, донья Инес!
- Дайте мне вашу руку и посмотрите мне в глаза. Вы прочтете в них желание вернуть вас к жизни.
- Моего счастья мне не может вернуть никто! Оставьте меня, благородная донья. Мое горе непоправимо. Предоставьте меня моей судьбе, никто не в силах мне помочь.
- Бедное, несчастное создание! - сказала Инес, и в голосе ее слышались слезы. - Как мне жаль тебя! Но не говори, что я не могу помочь тебе, что я должна предоставить тебя твоей судьбе. Доверься мне во всем. Может быть, есть еще средство спасти тебя, может быть, мне удастся еще сделать тебя счастливой!
- Счастливой, донья Инес? Как бы я была счастлива, если бы мои надежды сбылись. Я видела такой прекрасный сон, слова любви так нежно звучали в моих ушах, но это был только сон, и теперь все пропало…
- Если он клялся тебе в любви, то он вернется. Разве может найтись человек, который захотел бы сделать тебя несчастной!
- Нет, он не вернется, донья Инес. Какой-то внутренний голос говорит мне это. И все же я люблю его всей душой, больше жизни! О, как нежно он умел говорить со мной, как все больше и больше разжигал пламя моей души! Каждый вечер я виделась с ним у городских ворот на пустой дороге… Он был прекрасен, добр и так нежен! Он обещал жениться на мне и только просил немного подождать. Я верила ему, его любви, и он клялся мне в верности и звал меня своей невестой… но в один прекрасный день я тщетно прождала его…
- Так ты знала, как его звали и кто он такой?
- Нет, - потупясь отвечала Амаранта, - он говорил мне только, что его зовут Жуаном… С тех пор он больше не показывался. Сосед наш, Изидор, бывший капрал, стал носить мне его письма. Потом я еще раз его видела, но он был уже совсем другой, такой беспокойный, и говорил, что только проездом здесь… В последний раз я видела его несколько дней тому назад, когда вы впервые пришли к нам. Тогда я встретила его за городскими воротами, но я не могу повторить вам того, что он сказал, не могу без содрогания вспомнить этих слов, они так ужасны!
- Я все еще не верю, что он хотел обмануть и покинуть тебя. Но если этот несчастный действительно решил это сделать, то он не заслуживает твоей горячей, преданной любви. Расскажи же мне все, Амаранта!
- Он оттолкнул меня, закричав: "Что хочет эта женщина? Прочь!", - с трудом вымолвила несчастная.
- И ты уверена, что это был тот самый человек? Он узнал тебя?
- Да! Это был он, и он узнал меня, - подтвердила Амаранта.
Инес с минуту молчала.
- Мы должны отыскать его, - сказала она наконец. - Ты покажешь его мне, и пусть тогда он повторит свои слова. Если же он обманул тебя, он достоин презрения, и ты забудешь его! Покажешь мне его, Амаранта?
- Я вижу, что вы моя спасительница! - воскликнула Амаранта, покрывая руки Инес горячими поцелуями. - Я сделаю все, что вы хотите!
Молодая графиня прижала несчастную к своему сердцу и поцеловала ее в дрожащие губы.
- Зови меня своей сестрой, и я буду твоей опорой. Небо благословит нас! У меня еще есть надежда! Мы найдем его, и тогда все объяснится, только полюби меня, Амаранта!
- Ты ангел, посланный мне Богом! - воскликнула Амаранта и, зарыдав, упала на грудь Инес, которая, как сестра, утешала и целовала ее. Они вместе покинули пустынный берег.
VII. Монастырские развалины
Шум на улицах Мадрида затих. Ночь опустилась на высокие купола Сан-Изидора и Сан-Франциска, на улицы и площади города.
Глубокая тишина царила кругом. Одни ночные сторожа стояли у высоких стен или гулкими шагами своими нарушали ночное спокойствие.
Иногда проходил одинокий рабочий, пробираясь домой, а время от времени тишину нарушал грохот запоздавшего экипажа.
Ставни домов были закрыты, и дворцы, казалось, тоже спали. Луна ярко освещала город, наводя темные тени на улицы и площади; тут и там на пустых бульварах и в садах еще сидели на скамейках где нищий, где пьяный, где бездомный скиталец.
Два всадника в темных плащах звонким галопом промчались по улицам по направлению к городским воротам. Они свернули на дорогу, ведущую из Мадрида на Ла-Манчу.
Недалеко от ворот начиналась огромная пустынная равнина, со всех сторон окружающая испанскую столицу. Всадникам открылось обширное голое пространство, покрытое песком и острыми камешками. Они поехали тише, потому что дорога здесь шла в гору.
Миновав небольшую капеллу, куда мадридцы часто ходят на поклонение, всадники повстречались с погонщиками, шумно гнавшими мулов в горы севернее Мадрида.
Всадники оставили в стороне большую дорогу и поехали вверх по течению Мансанареса, спускавшегося с вершин, покрытых вечными снегами.
- Вы все обговорили с принцем, граф? - спросил один из них.
- Да, отец мой, - отвечал другой, - договор заключен, и в день бракосочетания, которое, конечно, совершите вы, как первый испанский епископ, дочь моя примет титул герцогини Мадридской!
- Я заранее поздравляю вас с этим союзом, - снова заговорил почтенный патер Доминго. На нем, как и на графе, был темный плащ и круглая шляпа с большими полями. - Я нисколько не сомневаюсь в том, что испанская корона через год будет наконец возложена на единственного законного, благословенного монарха.
- Я тоже надеюсь на это, отец мой, - ответил Кортецилла.
Они приближались к горам. Дорога шла круче, тут и там мелькали на пути высокие сосны. Лес становился гуще по мере того, как всадники поднимались вверх.
- Знаете ли вы, кто нынче будет на ночной встрече? - помолчав, спросил патер Доминго.
- Ближайшие друзья принца, но кто именно, не знаю.
- Где теперь принц?
- Тут, недалеко от леса, в гостинице Сан-Педро, - ответил граф Кортецилла, но вдруг внезапно замолчал и придержал свою лошадь.
Патер Доминго вопросительно посмотрел на него.
- Видите? - шепотом произнес Кортецилла и указал на дорогу, которая, извиваясь, огибала гору.
- Это всадник, кажется, - тихо отвечал патер.
- Что это значит? Кроме нас, никто не должен ехать навстречу с этой стороны…
- Не беспокойтесь, граф, должно быть, это еще один из наших сторонников.
- Но кто это?
- Он, кажется, один.
- Догоним его, если хотите, отец мой. Нам нужно непременно узнать, кто это, прежде чем мы направимся к руинам.
Патер утвердительно кивнул головой, и оба пришпорили лошадей.
Холодный ветер дул им навстречу, они выехали из леса, и теперь им стали попадаться лишь иссохшие сосны. Дорога очень круто подымалась вверх, но лошади, казалось, привыкли к трудностям такого пути, они ступали бодро и уверенно, не убавляя шага.
Всадникам стало холодно, и они плотнее закутались в плащи. Впереди, на горных вершинах, блистая в лунном свете, лежал вечный снег, который не таял даже летом.
Гулко раздавались в горах удары копыт по скалистому твердому грунту, и скакавший впереди всадник обернулся и остановился.
Граф Кортецилла и патер Доминго быстро нагоняли его.
- Далеко ли путь держите? - громко спросил Кортецилла, первым подскакав к незнакомцу.
- Если не ошибаюсь, то туда же, куда и вы, - отвечал незнакомец. Он, подобно графу и Доминго, тоже был закутан в плащ, а на голове, как и у них, была большая круглая шляпа. - Вы граф Кортецилла?
- Как!.. Что я вижу! Дон Альфонс!
- Он самый, мой благородный дон!
Кортецилла снял шляпу перед младшим братом дона Карлоса, и патер Доминго тоже почтительно поклонился ему.
- Я не знал, принц, что вы здесь и будете нынче присутствовать на встрече, - произнес граф.
Дон Альфонс был молодой человек лет двадцати, с веснушчатым лицом, рыжей бородкой и неприятным, то злым, то высокомерным выражением лица.
Все трое теперь продолжали свой путь вместе.
- Я еду из гостиницы Сан-Педро, где мы с братом остановились под чужими именами, - начал дон Альфонс. - Через несколько дней мы возвращаемся к своим войскам на север, а там перебьем этих подлецов, которые договорились с маршалом Серрано о капитуляции. Надо взыскать с них, чтобы другим неповадно было.
- Вы были в Мадриде, принц? - спросил Кортецилла.
- Нет, я подожду лучшего времени, а в эту ночь мы ускорим ход событий, - отвечал дон Альфонс. - Позвольте задать вам один вопрос, граф, - продолжал он. - Герцог Медина теперь в Мадриде? Как поживает герцогиня Бланка Мария? Я когда-то часто бывал у ее отца.
- Герцогиня прекрасна, а герцог - старый, болезненный человек, - отвечал Кортецилла,. пожав плечами, - этим все сказано.
- Это удивительно, однако, что Бланка Мария решилась отдать свою руку этому ничтожному человеку! Любить его, во всяком случае, она не могла!
Разговаривая таким образом, всадники приближались к вершине горы. По сторонам кое-где торчали покрытые снегом ели, и вокруг повсюду лежал снег. Глубокая ночная тишина царила здесь.
Несколько минут спустя всадники увидели древние руины, наполовину занесенные снегом. Темные серые стены были необыкновенно толсты и неуклюжи. Еще уцелевшие оконные ниши указывали на то, что прежде здание это было монастырем. Теперь же от него остались одни развалины, в которых свирепствовал ветер.