У входа в эти бухты и приказал высадить себя доктор, после того как прибыл сюда из Гравозы. Здесь доктора поджидал быстроходный катер с электрическим мотором, которому предстояло доставить его в самую дальнюю бухту. Обогнув мыс Остро, пройдя мимо Кастель-Нуово, мимо городов и часовен, мимо Столиво и Перасто, знаменитого места паломничества, мимо Ризано, где далматские наряды уже смешиваются с турецкими и албанскими, пройдя озеро за озером, доктор достиг амфитеатра гор, в глубине которого расположен Катаро.
"Электро-2" стоял на якоре в нескольких кабельтовых от берега, среди уснувших тёмных вод, на которых в этот прекрасный июньский вечер не было ни малейшей ряби.
Но доктор решил не ночевать на этом судне. Видимо, по каким-то соображениям ему не хотелось, чтобы стало известно, что судно принадлежит ему. Поэтому он высадился в самом Катаро, намереваясь вместе с Матифу устроиться в какой-нибудь гостинице.
Доставивший их на берег катер тут же скрылся в ночной мгле и пошёл направо от порта, в бухточку, где мог остаться незамеченным. Доктора в Катаро никто не мог узнать, и в этом отношении он считал себя в такой же безопасности, как если бы укрылся в самом отдалённом уголке земли. Жители этой богатой далматской провинции, славяне по происхождению, даже и не заметят иностранца.
Когда смотришь на город с моря, кажется, будто он построен в тесной расселине горы Норри. Его первые дома тянутся вдоль набережной, отвоёванной у моря, в глубине бухты, углом врезающейся в горный кряж. В самом углу этой бухты, берега которой радуют взор прекрасными деревьями и пышной зеленью, находится пристань, принимающая океанские пакетботы, преимущественно компании Ллойда, и большие каботажные суда, бороздящие Адриатику.
Доктор сразу же стал искать гостиницу. Матифу всюду следовал за ним, даже не осведомившись, где они высадились. Будь то Далмация, будь то Китай - ему было совершенно безразлично. Как верный пёс, он шёл туда, куда направлялся хозяин. Он был просто инструментом, послушным орудием, готовым вертеться, сверлить, буравить, и доктор собирался пустить его в ход как только понадобится.
Они прошли по аллее вдоль набережной, миновали крепостную стену и направились по узким крутым улицам городка, где живёт около пяти тысяч человек. Это было как раз время, когда запирают Морские ворота, открытые только до восьми часов вечера, за исключением тех дней, когда прибывают пакетботы.
Доктор вскоре убедился, что в городе нет ни одной гостиницы. Следовательно, надо было искать человека, который согласился бы сдать помещение, что, впрочем, местные домовладельцы делают весьма охотно, так как это приносит им хороший доход.
Хозяин такой нашёлся, нашлась и квартира. Вскоре доктор расположился в нижнем этаже домика, на довольно чистой улице, в помещении, вполне подходящем для него и его спутника. Сразу же условились, что Матифу будет столоваться у домовладельца, и хотя последний заломил неслыханную цену, - которая, впрочем, оправдывалась диковинными объёмами его нового постояльца, - сделка была заключена к полному удовольствию договаривающихся сторон.
Сам же доктор оставил за собою право питаться вне дома.
На другой день, предоставив Матифу распоряжаться временем по его усмотрению, доктор пошёл на прогулку и прежде всего заглянул на почту, куда должны были поступить письма и телеграммы, адресованные ему на условные инициалы. Корреспонденции ещё не было. Тогда он отправился за город, желая ознакомиться с его окрестностями. Вскоре он набрёл на довольно сносный ресторан, где обычно собирается катарское общество, австрийские чиновники и офицеры, которые считают пребывание здесь за изгнание, а то и вовсе за тюремное заключение.
Теперь доктор выжидал только подходящий момент, чтобы приступить к действиям. Вот каков был его план.
Он решил похитить Петера Батори. Но схватить его и перевезти на яхту, пока она стояла в рагузском порту, было бы затруднительно. В Гравозе молодого инженера все знали; общественное внимание было приковано к "Саварене" и её владельцу; поэтому, даже если допустить, что похищение удалось бы, - оно сразу же получило бы огласку. А ведь яхта была всего-навсего парусником, и пустись за ней вдогонку какой-нибудь пароход, - он быстро нагнал бы её.
В Катаро же похищение могло осуществиться гораздо легче. Завлечь сюда Петера Батори не представляло никакой трудности. Можно было не сомневаться, что он примчится по первому же вызову доктора. Здесь его никто не знал, как не знали и доктора, а едва только Петер окажется на "Электро", - судно выйдет в открытое море, и тут юноша узнает всю правду о прошлом Силаса Торонталя, и образ Савы померкнет в его сердце, заслонённый образом покойного отца.
Таков был, в сущности очень незамысловатый, план. Ещё два-три дня, - последняя отсрочка, назначенная доктором, - и замысел будет приведён в исполнение: Петер будет навеки разлучён с Савой Торонталь.
На другой день, девятого июня, пришло письмо от Пескада. Он сообщал, что в отношении особняка на Страдоне нет решительно ничего нового. Что же касается Петера Батори, то Пескад не видал его с того самого дня, как он ходил в Гравозу, за двенадцать часов до ухода яхты.
Между тем Петер не мог уехать из Рагузы; вероятно, он просто не выходит из своего домика. Пескад предполагал, - и он не ошибался, - что перемена в поведении молодого инженера вызвана отплытием "Саварены", ибо после ухода яхты он вернулся домой крайне расстроенный.
Доктор решил приступить к делу на следующий же день, а именно послать Петеру Батори письмо с приглашением немедленно приехать в Катаро.
Но неожиданное событие нарушило планы Антекирта, хотя в конечном итоге привело к той же цели.
Вечером, часов в восемь, когда доктор прогуливался по набережной, было получено сообщение о прибытии пакетбота "Саксония".
"Саксония" шла из Бриндизи, где она приняла на борт пассажиров. Теперь она направлялась в Триест, с заходом в Катаро, Рагузу, Зару и другие порты на австрийском побережье Адриатики.
В сумерках доктор стоял у сходен, глядя, как высаживаются на берег пассажиры, как вдруг он вздрогнул и замер на месте при виде некоего пассажира, багаж которого выносили на набережную.
Человек этот, на вид лет сорока, с надменным, даже наглым взглядом, отдавал громким голосом распоряжения. Это был один из тех субъектов, в которых дурное воспитание сказывается даже тогда, когда они вежливы.
"Он? Здесь? В Катаро?"
Эти слова едва не сорвались с уст доктора, но он вовремя сдержался и притушил гнев, вспыхнувший у него в глазах.
Этот пассажир был Саркани. Пятнадцать лет прошло с тех пор, как он работал счетоводом в доме графа Затмара. Теперь это был - если судить по платью - уже не тот авантюрист, которого мы в начале этой повести застали бродящим по Триесту. На нём был прекрасный дорожный костюм, лёгкое пальто самой последней моды, а многочисленные чемоданы, сверкавшие медными застёжками, говорили о том, что бывший триполитанский деловой посредник привык к комфорту.
И действительно, огромная сумма, полученная им за предательство, позволила ему все эти пятнадцать лет жить в своё удовольствие, ни в чём себе не отказывая. Что оставалось у него от этого громадного состояния? Даже лучшие его друзья, если таковые имелись, не могли бы ответить на этот вопрос. Во всяком случае, лицо его носило следы забот, даже тревоги, причину которой трудно было бы выяснить, до того замкнут был этот человек.
"Откуда он приехал?… Куда направляется?" - спрашивал себя доктор, не теряя его из виду.
Откуда ехал Саркани - это легко было установить, расспросив помощника капитана "Саксонии". Оказалось, что он сел на пакетбот в Бриндизи. Но где он был раньше - в Северной ли, в Южной ли Италии, - этого никто не знал. В действительности же он ехал из Сиракуз. Получив телеграмму марокканки, он немедленно покинул Сицилию и направился в Катаро.
Этот город уже давно был намечен ими как удобное место встречи, - там и ждала его эта женщина, после того как исполнила всё, что ей было поручено сделать в Рагузе.
Иностранка стояла тут же, на набережной, поджидая прибытия пакетбота. Доктор заметил её и увидел, как Саркани направился прямо к ней; доктор, знавший арабский язык, даже расслышал, как она сказала Саркани:
- Медлить нельзя.
Саркани в ответ только кивнул головой. Потом, предъявив багаж для таможенного осмотра, он пошёл с марокканкой направо, видимо намереваясь обогнуть городскую стену, не заходя в город через Морские ворота.
В первый момент доктор растерялся. Неужели Саркани ускользнёт от него? Идти ли за ним следом?
Повернувшись, он увидел Матифу, который, как истинный зевака, наблюдал за высадкой и посадкой пассажиров "Саксонии". Доктору достаточно было кивнуть, и Геркулес оказался около него.
- Видишь этого человека? - сказал он, указывая на удаляющегося Саркани.
- Вижу.
- Если я прикажу тебе схватить его, ты это сделаешь?
- Сделаю.
- А если он вздумает сопротивляться, справишься с ним?
- Справлюсь.
- Имей в виду, что я хочу получить его живым!
- Получите живым.
Матифу не любил краснобайства и выражался весьма определённо. Доктор мог вполне положиться на него. То, что ему прикажут, будет исполнено!
С марокканкой будет нетрудно справиться - достаточно её связать, заткнуть ей рот и куда-нибудь её запрятать. Прежде чем она успеет поднять тревогу, Саркани окажется на борту "Электро".
Темнота, правда, ещё не особенно глубокая, должна была содействовать осуществлению этого замысла.
Тем временем Саркани и чужестранка продолжали свой путь вдоль крепостной стены, не замечая, что за ними наблюдают и идут им вслед. Они ещё молчали. Они не хотели приступить к разговору, конечно, потому, что направлялись в такое место, где им никто не помешает. Так дошли они до Южных ворот, у которых начинается дорога, ведущая из Катаро в горы, к австрийской границе.
У этих ворот бывает большой базар, куда сходятся черногорцы. Здесь они продают и покупают всевозможные товары, ибо в город их впускают лишь в очень ограниченном числе и лишь после того, как они сдадут оружие. По вторникам, четвергам и субботам горцы являются сюда из Ниегу или из Цетинье, пройдя пешком часов пять-шесть, и приносят с собою яйца, картошку, дичь и даже вязанки хвороста, который очень бойко раскупается.
Саркани приехал как раз в базарный день. Кое-кто из горцев, поздно закончивших сделки, остался на базаре с намерением провести здесь ночь. Их было человек тридцать; они беспрестанно ходили туда и сюда, беседовали, спорили, ссорились; одни уже растянулись на земле, собираясь спать, другие, по албанскому обычаю, жарили на вертеле барашка.
Сюда-то и направились Саркани и его спутница; по-видимому, это место было им уже знакомо. И в самом деле, здесь им удобно будет переговорить, здесь можно провести и всю ночь, вместо того чтобы разыскивать ночлег. Дело в том, что, приехав в Катаро, иностранка не позаботилась найти себе помещение.
Доктор и Матифу друг за дружкой появились на базарной площади, погружённой во мрак. Там и сям потрескивали догорающие костры, уже не дававшие света. В таких условиях похитить Саркани будет нелегко, если только он не уйдёт отсюда ещё до рассвета. Доктор пожалел, что не напал на Саркани по дороге от Морских ворот к Южным. Но жалеть было уже поздно. Оставалось выжидать и воспользоваться первым же удобным моментом.
Во всяком случае, катер стоял наготове за скалами, шагах в двухстах от базара, а немного подальше, в двух кабельтовых от берега, смутно виднелись чёрные очертания "Электро" и мерцавший на нём огонёк.
Саркани и марокканка уселись в одном из самых тёмных уголков, рядом с группой уже уснувших горцев. Здесь они могли поговорить о своих делах, не опасаясь, что их кто-нибудь услышит; но доктор, завернувшись в дорожный плащ, ловко пробрался к группе спящих. Никто не обратил на него внимания. Матифу тоже постарался как можно лучше спрятаться и стоял наготове, ожидая условленного знака.
Саркани и чужестранка говорили по-арабски, вполне уверенные, что их здесь никто не поймёт. Но они ошибались. Доктор прекрасно знал все восточные и африканские наречия, и ни одно слово из разговора Саркани и марокканки не ускользнуло от него.
- Ты получил в Сиракузах мою телеграмму? - спросила женщина.
- Получил, Намир, - ответил Саркани, - и мы с Зироне на другой же день выехали.
- А где Зироне?
- В окрестностях Катании; он набирает там новую шайку.
- Тебе, Саркани, надо завтра же съездить в Рагузу и повидаться с Силасом Торонталем.
- Съезжу и повидаюсь. Но ты не ошиблась, Намир? Мне действительно пора показаться?
- Конечно. Дочь банкира…
- Дочь банкира… - повторил Саркани таким странным тоном, что доктор поневоле вздрогнул.
- Да, дочь Торонталя!
- Как же так? Она даёт волю своему сердцу, не спросясь моего согласия? - насмешливо продолжал Саркани.
- Тебя это удивляет? А между тем это так. Но ты ещё больше удивишься, когда узнаешь, за кого хочет выйти Сава Торонталь.
- Верно, какой-нибудь разорившийся дворянчик, мечтающий поправить дела при помощи миллионов тестя.
- Да, - сказала Намир, - молодой человек очень знатного происхождения, но без средств…
- И как же зовут этого нахала?
- Петер Батори.
- Петер Батори! - вскричал Саркани. - Петер Батори собирается жениться на дочери Силаса Торонталя!
- Успокойся, Саркани! - сказала Намир. - Что дочь Силаса Торонталя и сын Иштвана Батори влюблены друг в друга - для меня это уже не тайна. Но, быть может, Силас Торонталь и не подозревает об этом?
- Это он-то! Не подозревает? - переспросил Саркани.
- Очень может быть. Да он ни за что и не согласится.
- Кто знает? - возразил Саркани. - Силас Торонталь способен на всё… способен даже дать согласие на этот брак, - хотя бы для того, чтобы успокоить свою совесть, если только за эти пятнадцать лет у него пробудилась совесть. К счастью, я тут и постараюсь спутать его карты. Завтра же буду в Рагузе!
- Это хорошо, - одобрила Намир, видимо имевшая на Саркани большое влияние.
- Дочь Силаса Торонталя будет только моею, Намир, и благодаря ей я снова разбогатею.
Доктор узнал всё, что ему было нужно знать, и дальнейший разговор чужестранки и Саркани его уже не интересовал.
Один негодяй приехал сватать дочь другого негодяя и будет домогаться её руки. Вот он - суд божий! Теперь уже нечего опасаться за Петера Батори, ибо нависшую над ним опасность отведёт не кто иной, как его соперник! Итак, незачем вызывать Петера в Катаро, незачем увозить человека, который добивается чести стать зятем Силаса Торонталя.
"Пусть эти мошенники породнятся и заживут одной семьёй, - решил доктор. - А там мы посмотрим".
И он потихоньку ушёл, подав Матифу знак следовать за ним.
Матифу не спрашивал, почему доктор Антекирт собирался похитить пассажира с "Саксонии"; не спросил он и о том, почему доктор теперь отказывается от своего намерения.
На другой день, десятого июня, в девятом часу вечера двери парадной гостиной особняка на Страдоне широко распахнулись, и лакей громко доложил:
- Господин Саркани.
Глава седьмая
ОСЛОЖНЕНИЯ
Прошло уже четырнадцать лет, как Силас Торонталь покинул Триест и поселился в Рагузе, в роскошном особняке на Страдоне. Он был далматинцем и, естественно, уйдя от дел, решил вернуться в родные края.
Тайна была строго соблюдена. Вознаграждение за донос в точности выплачено предателям. Таким образом в руки Торонталя и его бывшего триполитанского доверенного попало целое состояние.
После того как двое осуждённых были казнены в крепости Пизино, после того как граф Матиас Шандор, совершив побег, погиб в волнах Адриатики, последовала конфискация их имущества. Дом и небольшое имение, принадлежавшие Ладиславу Затмару, были проданы за бесценок, не осталось даже денег на содержание его престарелого слуги. После Иштвана Батори также ничего не осталось, поскольку он не располагал состоянием и зарабатывал на жизнь уроками. Зато замок Артенак и его богатые угодья, рудники и леса, покрывающие северные склоны Карпат, - все это достояние графа Матиаса Шандора представляло значительную ценность. Его разделили на две части: одна была конфискована государством и пошла на уплату вознаграждения доносчикам, другая секвестрована, и её должны были выдать наследнице графа по достижении ею восемнадцатилетнего возраста. А если бы девочка умерла, не достигнув совершеннолетия, то капитал окончательно перешёл бы в казну.
На долю доносчиков пришлось более полутора миллионов флоринов, которыми они могли располагать по своему усмотрению.
Сообщники решили, что им прежде всего надо разлучиться. Хитрому Саркани вовсе не улыбалось оставаться подле Силаса Торонталя. У последнего тоже не было ни малейшего желания поддерживать отношения со своим бывшим агентом. Поэтому Саркани уехал из Триеста, захватив с собою Зироне, который, не покинув приятеля в беде, тем более не был склонен оставить его в дни преуспеяния. Оба они куда-то канули, и банкир больше о них не слышал. Куда же они направились? Конечно, в какой-нибудь крупный европейский город, где мало интересуются происхождением человека, лишь бы он был богат, как не интересуются и происхождением его состояния, лишь бы он проматывал деньги не скупясь. Словом, в Триесте никто уже не вспоминал этих проходимцев; да знал-то их в сущности лишь один Силас Торонталь.
Когда они уехали, банкир с облегчением вздохнул. Он думал, что теперь ему уже нечего опасаться человека, который был замешан в его тёмных делах и всегда мог воспользоваться этим. С другой стороны, хоть Саркани и разбогател, полагаться на такого рода людей всё-таки нельзя; легко доставшиеся деньги легко растрачиваются, а прокутив состояние, Саркани не постесняется вернуться к своему былому сообщнику.
Полгода спустя Силас Торонталь, предварительно поправив свои пошатнувшиеся дела, закрыл банкирскую контору и окончательно переехал из Триеста в Рагузу. Он не сомневался, что губернатор - единственный человек, знавший, какую роль сыграл банкир в раскрытии заговора, - безусловно сохранит все в тайне, но этого ему было мало: он хотел удержать за собою весь престиж и воспользоваться всеми благами, какие сулило ему богатство, куда бы он ни переехал.
Быть может, он принял решение покинуть Триест в связи с одним обстоятельством, известным лишь ему самому и его жене. Именно поэтому - только один раз - он имел дело с Намир, об отношениях которой с Саркани мы уже знаем.
Итак, своим новым местопребыванием банкир избрал Рагузу. Он выехал оттуда очень молодым; ни родителей, ни семьи у него не было. Его вскоре позабыли. С тех пор прошло лет сорок, и теперь он появился здесь как лицо, никому не известное.