4
Нетуб Ашра со своими людьми пересидел бурю в пересохшем русле какой-то реки.
Уже несколько недель играли они в кошки-мышки со старым Мозе, хранителем кочующего кладбища, и были столь же измотаны, как и преследуемые ими люди.
Сжав кулаки, Нетуб слушал, как бесновалась буря. Его, впрочем, больше тревожили ее последствия.
Это был молодой мужчина с железными нервами и мускулами, смуглый, с длинными вьющимися волосами, черными и блестящими, с небольшой курчавой бородкой. Он был настоящим человеком пустыни: без грамма лишнего жира, на вид худой, он отличался необыкновенной силой. Его руки, живот, ноги, казалось, были выточены из древесины оливкового дерева; в глазах горел неугасимый огонь. Спал он мало, легко переносил лишения, доводившие до изнеможения его товарищей, чем заслужил всеобщий авторитет. Одни преклонялись перед ним, другие втайне ненавидели. Четыре года он возглавлял банду молодых скотов, жадных и безмозглых. По большей части это были инородцы, смеявшиеся над египетскими богами, над ритуальными обрядами бальзамирования и не испытывавшие суеверного страха, взламывая двери гробницы. Греки, пираты или каторжники с потерпевших кораблекрушение галер, а также пожиратели разной нечисти и выходцы из безбожных племен, питавшихся змеями и личинками. Были там и негры из глубин Африки, жравшие человечину; они втыкали кости в волосы и в проткнутые носы. Все эти жалкие подобия людей хохотали во все горло, когда им говорили, что египтяне почитали некоторые овощи и никогда не ели их, как, например, нут, формой напоминающий голову сокола, а стало быть, являющийся крохотным изображением бога Гора.
Нетуб неустанно поддерживал в них нечестивый дух, пичкая их подобными историями. Так, он рассказывал, как жрецы Собека, бога-крокодила, по утрам с благоговением выпивали чашу воды из пруда, в котором священные крокодилы справляли свои естественные надобности. Поведал он им, как однажды почитатели Бастет, божественной кошки, страдая от страшнейшего голода, предпочли съесть своих детей и жен, нежели зажарить священных кошек, расплодившихся в стенах храма. И тут его люди заходились от смеха, и страх покидал их. Египет казался им страной безумцев, недоумков, погрязших в нелепых предрассудках, и они начинали рассказывать о настоящих богах, их богах, которых следовало бояться, дабы не навлечь на себя их гнев.
Нетуб поощрял их. Его теперь знали во всех сорока двух номах, где он получил прозвище Осквернитель. Он был кошмаром богачей, владык, всех тех, кто с юности готовился к смерти и тратил на строительство гробниц сказочные суммы. Вообще-то египтяне были странным народом, одержимым потусторонним миром до такой степени, что города они возводили из необожженного кирпича, а надгробия - из гранита.
Он ненавидел этих людей и последними словами ругал спесивых принцев, которые при каждом разливе Нила заставляли десятки тысяч земледельцев возводить пирамиду, одну из так называемых "обителей миллионов лет", как выражались жрецы.
Его отец и братья погибли, раздавленные огромными известковыми блоками, которые их заставили катить вверх по утрамбованному земляному накату. Но такова была участь многих крестьян. Что же до наиболее везучих, то с больших строек они возвращались инвалидами - с натруженными спинами, переломанными костями, поврежденными позвоночниками. И эти глупцы, ослепшие от солнечных лучей, отражавшихся от поверхности полируемых вручную плит, еще гордились тем, что участвовали в создании будущей сладкой жизни фараона! Кретины, беззубые псы с облезшими от пинков задами! Проклятое отродье, которое вполне заслуживало щедрых палочных ударов!
Сколько раз в детстве Нетуб Ашра был свидетелем того, как его отца и мать голыми бросали в пыль и били палками царские прихвостни, приехавшие за налогами! Они извивались под градом ударов, словно две половинки червяка; отец защищал руками пах, а мать - груди.
Ах, как же писцы любили бить палками бедняков!
Писцы! Поганцы и презренные твари, которые только и делают, что считают и пересчитывают - в одной руке папирус, в другой бамбуковый калам. Они составляли списки, описи, что-то добавляли… и требовали все больше и больше.
Нетуб Ашра ненавидел их лютой ненавистью. Когда ему было четырнадцать, он ослепил троих, воткнув им в глаза каламы. Кому нужен слепой писец?
Жажда мщения кипела в его жилах, ненависть пожирала его - он знал это. Она толкала его на безрассудные поступки, но это из-за его несчастных, униженных родителей, с которыми обращались как с рабами в стране, кичившейся тем, что в ней никогда не было рабства.
И именно эта ненависть мешала ему обрести покой, и лишь из-за нее его лицо было изможденным, как у отшельника. Прошли годы, но он все еще видел во сне тот день, когда отца и мать притащили на главную площадь за то, что они якобы позволили умереть одному из своих детей. Писец обвинил их в том, что они нарочно удушили младенца, чтобы не кормить его, но Нетуб знал, что это была ложь. Младенец просто умер от голода, потому что паводок в том году был очень низким, муссон не оправдал их ожиданий, а налоги потяжелели. Потому что жизнь всегда жестоко обходилась с бедным людом.
Матерей, заподозренных в детоубийстве, не убивали, потому что, как всенародно объявляли писцы, "фараону нужны все женские чрева, дабы рожать новых рабочих, новых солдат". Их не казнили, нет, но их ставили на колени на городской или деревенской площади, давали им в руки мертвого ребенка, и так они стояли на жаре два-три дня, пока маленькое тельце не начинало разлагаться на груди той, что дала ему жизнь. Писцы считали это хорошим уроком для преступницы.
Когда это произошло, ненависть ослепила Нетуба до такой степени, что соседи вынуждены были связать его, чтобы помешать ему броситься на негодяя и совершить непоправимое.
Да, сегодня его называли Осквернителем, и он гордился этим. В глубине души он осознавал, что золото любил меньше, чем сам грабеж. Ничто не могло сравниться с тем удовольствием, которое он испытывал, переламывая о колено мумию высшего должностного лица и бросая ее руки и ноги в костер.
- Смотрите! - кричал он своим людям. - Они горят получше коровьего навоза. Грейтесь, приятели, оказывается, эти добрые принцы хоть на что-то годятся!
И корсары песков, ощерив редкие острые зубы, заливались смехом почище гиен.
Когда ветер стих, Нетуб и члены его банды вылезли из укрытия. Все они устали и испытывали жажду, так как вынуждены были преследовать Мозе уже несколько недель подряд. Молодой главарь не скрывал своей тревоги: он опасался, как бы фанатизм старого вояки не заставил того отдаться буре, чтобы окончательно освободиться от своих преследователей.
Нетуб Ашра хорошо знал, что настоящий солдат всегда готов к любым жертвам и мечтает лишь о славной смерти. На месте Мозе он бы воспользовался бурей, чтобы насолить преследователям. Подобного поступка вполне можно было ожидать от фанатичных солдат, поскольку среди них в отличие от разбойников было немало людей, презирающих смерть.
Они продолжили путь. Циклон изменил очертания барханов, засыпал некоторые скалистые возвышения, так что все вокруг теперь имело совершенно иной вид.
Люди роптали, неприятно удивленные исчезновением следов каравана. Им во что бы то ни стало нужна была добыча, так как в последнее время неудачи буквально преследовали их. Настроенные наиболее враждебно начинали поговаривать, что удача отвернулась от Нетуба.
Бутака, бывший греческий каторжник с галер, постоянно твердил Нетубу о возможном бунте.
- Нубийцы говорят, что у тебя дурной глаз, - повторял он. - Они считают, что ты плохо обращался со своими богами и навлек на себя их гнев. Они хотят выбрать нового вожака. Будь осторожен с этими хищниками. Если прикажешь, я прирежу смутьянов во сне.
Бутаке отвратительны были каннибалы, которых он считал первобытными существами, вышедшими из великого первоначального хаоса. В те времена боги еще не сотворили ни животных, ни растительности, и эти создания вынуждены были пожирать друг друга, чтобы выжить. Он был не прочь избавиться от них, пока в него не вонзились их остро заточенные зубы, ведь даже спать ему приходилось с мечом в руке.
Нетуб Ашра не прислушивался к нему, но ему самому хотелось побыстрее положить конец череде неудач, обрушившихся на банду в последние месяцы.
- Нет ни одной живой души, - стонал Бутака, вглядываясь в бесконечные пески. - Они удрали, пока мы прятались.
- Нет, - ответил Нетуб. - Буря была слишком сильной, никто не смог бы выдержать ее. Они предпочли быть погребенными заживо, лишь бы не достаться нам. Надо прощупать песок. Они где-то здесь, под ногами наших верблюдов. Смотри лучше вниз, а не на горизонт. Если повезет, мы увидим что-нибудь высовывающееся из песка: кончик копья, кусок веревки, сандалию… Именно здесь надо искать. Иди и скажи об этом остальным.
Теперь все продвигались, глядя по ноги, всматриваясь в песчаную золотистую поверхность; кусочки слюды на песчинках ослепляли их ярким отраженным светом.
Все обрадовались, обнаружив сандалию из папируса. По обычаю ее хозяин велел нарисовать на подошве лицо своего лютого врага и, таким образом, на каждом шагу топтал его. В данном случае был изображен бедуин, оскверняющий саркофаг.
- Прощупывайте! - приказал Нетуб. - Ветер мог отнести эту сандалию на три сотни локтей, но ничем не стоит пренебрегать.
Люди наконечниками копий ковыряли песок. Нетуб слез с верблюда и рассматривал волнообразную поверхность барханов. Отраженный свет, став ярче, резал веки. Достав из кармашка на поясе костяную коробочку со свинцовым порошком, он окунул в нее смоченный слюной палец и обвел глаза жирными черными кругами. Стало легче.
Бандиты с руганью ворошили бархан. По тому, как они кололи копьями песок, можно было подумать, что они напали на лежащего в пустыне великана.
Больше ничего не нашли. Жара становилась невыносимой. Нетуб знал, что дальше идти нельзя, впереди не было оазиса. К тому же буря наверняка засыпала все открытые колодцы. В этом можно было не сомневаться.
Он тоже ругался, проклиная старого Мозе и его последнюю уловку.
Царские останки могли быть где угодно, но ведь невозможно прощупать всю пустыню. Над поглощенным песками караваном мог образоваться бархан, временная пирамида, которую когда-нибудь передвинет другая буря. Через три недели или через тысячу лет…
Нетуб чувствовал, как ненавидящие взгляды бандитов жгут ему затылок. Они возненавидели его после провала в Тетлем-Иссу, в этой ловушке с крокодилами… Он пообещал им богатство, и вот они впустую тычут копьями в песчаную пыль. Три недели бесполезной охоты, мучений от жары и жажды. Три недели преследовали они убегающее кладбище и подкарауливали момент, когда выбившиеся из сил солдаты не смогут оказать сопротивление. А до этого пришлось подкупить немало людей, которые и сообщили им, что в действительности в глиняных кувшинах находились мумии многих принцев в золотых масках. И вот все потеряно, операция завершилась очередной неудачей.
Как и там, в пирамиде, наполненной илом и рептилиями…
Нетуб встряхнулся, гоня от себя неприятные воспоминания. Он понимал, что теряет власть над бандитами, и знал, что главаря-неудачника обычно убивают, чтобы избавиться от злых чар. Поэтому, если он хочет остаться в живых, ему нужно провести блестящую операцию, которая заставила бы забыть о его предыдущих провалах.
Тогда он подумал об Анахотепе, старом номархе, уже тридцать лет разорявшем Сетеп-Абу, чтобы соорудить себе неприступную гробницу. Ходили слухи, что он упокоится там со всем богатством, скопленным за время правления, даже если оставит после себя обескровленную землю. Анахотеп-стервятник, обирала… Возводя его пирамиду, погибли сотни земледельцев.
Он еще не отдал богам душу, - пусть! - но это можно устроить.
- О чем ты думаешь, господин? - спросил Бутака, обеспокоенный неподвижностью своего главаря.
- О нашей скорой победе, - пробормотал Нетуб.
5
Этой ночью Ануне приснился другой сон. Она находилась одна в Пер-Нефере, наклонившись над мумией, в голову которой втирала пахучую камедь, как вдруг вошел Кесму, бог прессов для выжимки винограда, маслин и тому подобного, почитаемый бальзамировщиками.
Кесму, как всегда, был занят поисками голов для раздавливания, чтобы заполнить ими свой пресс, так как был богом, любившим красное: красное вино, красную кровь.
- Мне нужна голова негритянки Ануны! - взвыл он своим окровавленным ртом. - Где она прячется? Я хочу получить череп благовонщицы…
Девушка прижалась к саркофагу, стараясь остаться незамеченной.
- Осирис! - взмолилась она. - Помоги мне…
Но она знала, что глупо было взывать к нему. Единственное средство установить контакт с богом - благовония, надо возжечь их. Почуяв их запах, ни одно божество не сможет отказаться от приглашения.
Так что, схватив кусок ладана со столика для мазей, она поспешно зажгла его.
- Осирис! - залепетала она, как только завитки дыма начали подниматься кверху. - Скажи, почему Кесму хочет моей смерти? Что я сделала плохого?
В этот момент Ануна почувствовала жгучую боль в ладони. Опустив глаза, она заметила, что ее кисть и вся рука… и все тело превратились в ладан; огонь своим жаром охватил ее. Пальцы ее, сперва покраснев, теперь становились столбиками серого пепла.
- Осирис! - еще раз взмолилась она. - Ответь мне, пока все мое тело не истлело…
Рука ее уже напоминала обугленный виноградный побег, огонь подбирался к плечу, шее, поднимался к лицу. Она тлела, не испытывая при этом ни малейшей боли и испуская странный устойчивый аромат. Женщина-ладан, она уже лежала на полу, от ее тела отваливались кусочки, превращавшиеся в золу. Она попыталась подползти к чану с холодной водой, чтобы погасить пожирающий ее огонь. Но Осирис все не отвечал, и ей приходилось терпеть и ждать, пока она не сгорит полностью.
- Осирис… - простонала она, когда ее ноги отвалились.
И вдруг над ней возник Кесму с занесенной над ее лицом ногой. Сандалией он раздавил голову Ануны и растер ее, как головешку потухающего костра. Вскоре от девушки осталось только серое пятно на полу.
Вот такой сон.
Первое, что пришло ей в голову, - это что речь шла о символическом страхе, связанном с боязнью старения, - ведь ей было уже шестнадцать лет, и с некоторых пор осознание этого не давало девушке покоя.
Простые люди жили в среднем тридцать лет, и этот факт принимался всеми. Тридцатилетний цикл земной жизни, в конце которого сокол улетал, чтобы возродиться на закате и раствориться в золоте солнца. Только фараон, его жрецы и писцы перешагивали этот рубеж. Хорошо питавшиеся, ухоженные, избавленные от тяжелых работ и приводящих к смерти непосильных нагрузок, они без труда достигали шестидесятилетнего и даже более преклонного возраста. Нередко фараон доживал до семидесяти, а то и восьмидесяти лет. Но в этом не было ничего удивительного, поскольку в жилах его текла божественная кровь, а внутренние органы состояли из чистого золота - плоть из плоти Ра, - не подвергающегося гниению. В свои шестнадцать лет Ануна прекрасно понимала, что прожила половину своего земного существования. Пора было использовать любую возможность, потому что лет через десять - если только будет еще жива! - она станет старухой.
Сегодня же из-за дурного сна она чувствовала себя хуже, чем обычно, была встревожена и казалась себе лесной мышью, выбежавшей на раскаленный песок, обжигающий ей лапы, тогда как высоко над ней сокол описывает круги, готовясь камнем броситься на добычу.
Утром она пошла к предсказателю, человеку, который растолковывал сны. К нему ходили многие египтяне, и ей пришлось дожидаться своей очереди. Когда она пересказала ему свой сон, святой человек, показалось ей, испугался.
- Большая опасность грозит тебе, - пробормотал он, избегая ее взгляда. - Скоро ты ввяжешься в непосильное для тебя дело. Богам нанесено оскорбление. Кощунство. Потому-то Осирис во сне отказывался тебе отвечать, а Кесму превратил тебя в золу. Твое преступление будет прямо связано с твоим промыслом - благовониями. Будь осторожна, старайся не попасть в западню. Тень смерти нависла над тобой.
6
Запах, издаваемый убийцами, разбудил Дакомона в тот момент, когда ему снился змей Апопи. Рептилия, каждую ночь пытавшаяся помешать плыть лодке Ра, извивалась на песке, своими следами намечая план лабиринта, и эти следы были такими запутанными, что Дакомон плакал от радости. Именно в этот миг вонь проникла в его ноздри. Подобного никогда не случалось в жилище архитектора: запах нечистого тела, пота, к которым примешивался специфический запах матерчатых полос, используемых бальзамировщиками. Но все перебивала кисловатая примесь - от меди кинжалов.
С сильно бьющимся сердцем Дакомон приподнялся на локте. Хотя он и был архитектором, но тем не менее страстно любил ароматы, а нос его был способен уловить самые тончайшие запахи - так жрец читает самые неразборчивые иероглифы. Первым его побуждением было взять флакон с туберозой и поднести к носу, но рука его повисла в воздухе, когда до него дошло, что на этот раз опасность вполне реальна.
Пот выступил у него на лице, но его запах не вызывал раздражения, так как Дакомон регулярно пил настойку мелиссы, поэтому все его телесные выделения были облагорожены этим растением, ценным еще и тем, что оно отпугивало мошкару.
Он посмотрел на умирающее на горизонте солнце. Лодка Ра уходила под землю для ночного путешествия, наполненного опасностями и ловушками. Наступала ночь, а вместе с ней явились демоны мрака, привлекаемые запахом человеческой плоти.
Дакомон перевел глаза на молоденькую обнаженную служанку, вытянувшуюся рядом. На мгновение ему показалось, что он увидел расплывшееся кровавое пятно под ее разрезанным горлом, но то была всего лишь тень, а то, что он принял за зияющую рану, оказалось тонким ожерельем, сплетенным из перекрученных слоновых шерстинок. Впечатление усиливалось яркой притиркой, которой девушка, как этого требовала тогдашняя мода, натерла ладони рук и ступни ног.
Он фыркнул. Решительно разыгрались нервы. Он помнил, что уснул на террасе после любовной игры, помнил, что ему снился Апопи, а потом… Потом на него нахлынул запах.
Запах убийц, присланных фараоном. Безликие головорезы, обматывавшие лицо повязками, походили на мумии, сбежавшие из саркофагов. В этом заключалась одна из коварных уловок Анахотепа, целью которой было повергнуть в ужас своих врагов, заставить их поверить в то, что Анубис наделил его властью над мертвецами, и те по его приказу могли показать места своего захоронения. Об этом говорили с оглядкой, намеками, потому что всем была известна патологическая подозрительность старого номарха. Разве не повелел он недавно нарисовать большие глаза уджа на всех стенах в городе и даже в домах своих министров, чтобы следить за всеми их действиями, в том числе самыми интимными?
Говорили, что магический глаз Гора осведомлял его обо всем, что попадало в его поле зрения, как на улицах, так и в богатых домах чиновников. Было строго запрещено прикрывать эти глаза тканью или замазывать глиной. Ослушавшимся отрезали уши.
Как и все, Дакомон лишь поклонился и изобразил улыбку, когда дворцовые художники предстали перед дверью его дома, чтобы начертать уджа на его стенах.