- А, в бога мать! - взревел Безродный. - Это из-за тебя, Розов, упустили Дьявола. Кто видел его?
Все молчали.
- След ищите!
- Пустое, мы весь снег истоптали. Где тут найдешь?
Охотники зашли в фанзу. Кто сел на нары, кто примостился на полуразрушенный кан, кто опустился на брошенные чурки дров. Стирали с лиц снег и пот, молчали, каждый по-своему переживал неудачу. Федор с трудом скрывал свое торжество. Безродный был бледен, как-то сразу осунулся, опустились плечи. Розов кривил губы не столько от боли, сколько для того, чтобы разжалобить охотников. Все сидели в расслабленных позах. Ружья стояли у стен, навалом лежали на нарах, на кане. Кое-кто из охотников переобувался, другие крутили цигарки.
И тут из-под нар выскочил Черный Дьявол, рыкнул и опрометью бросился в дверь. Безродный сидел у двери на чурке, он непроизвольно выбросил вперед руку, будто хотел задержать своего врага. Клацнули зубы, и Безродный, взвыв от боли, покатился на пол. Все подались назад. Но враз вскочили, начали хватать винтовки, берданы, гурьбой сыпанули к двери, мешали друг другу. Раздались запоздалые выстрелы. А Черный Дьявол уже был за орешником. Бросились за ним. Но куда там: пес нырнул в распадок и скрылся.
Безродный метался среди охотников, кричал:.
- Все вы стервы, гады! Все только и делаете мне назло! Отпустили Дьявола!
- Ну чего кричит человек, - заговорил Гурин, - ведь ты же с нами был. И потом, хотел зверя остановить рукой - чудак… Не ругайся, мы ить до поры до времени терпеливы, можем тоже взорваться.
- Почему никто не заглянул под нары? - не унимался Безродный.
- Кто же тебе самому помешал это сделать? - вскинулся Гурин. - Нет, не родился, видно, еще тот охотник, который убьет Дьявола. И не гады, и не стервы мы. И не в нас дело, а в тебе, Безродный. Ты пострашнее дьявола. Слышал, на Тетюхинском руднике Бринера бунтовали горняки? Так бунтовали, что Бринеру пришлось бежать в город за подмогой. Так что ты думаешь, мы такое сделать не можем? Ведь ты опутал всех долгами, как паук тенетами. Это как называется? Грабеж и бандитизм это. Вот что, мужики, давайте здесь же выскажем Безродному все. Первое - Безродный должен установить твердые цены на пушнину: колонок пойдет по пятерке, соболь по тридцать рублей, белка за два рубля. Панты по той же цене, что и в Спасске. Если вы согласны, то нонче же соберем сход и все обговорим.
Зачесали мужики затылки, глаза отвели в сторону, захмыкали.
Безродный почувствовал, что поддержки ожидать не от кого, взбешенный, вскочил на коня, ускакал домой. Охотники еще долго разговаривали о том, что волновало каждого из них.
- Оно-то так, надо Безродного приструнить, но вся беда в том, что на его стороне пристав с казаками, - сомневались мужики.
- Чудаки, а на нашей стороне все мы - народ. Поймите, если будем молчать и сидеть сложа руки, Безродный скоро на шеи наши петлю накинет. Вот ты, Ломакин, старшина, голова наша, сколько задолжал Безродному? - спросил Гурин.
- Года на два вперед.
- Почему он тебе дал столько в долг? А потому, что не ты ему должен, а он тебе. Твой долг давно тобой оплачен. Вон Козины, Лапохи - все у него в долгу. Не оплати вы давно долги, дудки бы вам дал Безродный.
Вернулись охотники домой вовремя. В Божье Поле приехали ольгинский поп, пристав и уездный начальник. Созвали сход. Уездное начальство хотело в Божьем Поле силами мирян заложить церковь. Гурин и Козин пробились в самую гущу схода. Здесь рыжий попик, потрясая маленькими кулаками, призывал мирян:
- Церковь надобна. Через нее мы донесем до вас божье слово. Грешите вы много. Бог отверг лики своя от вас. Спасать надобно души ваши.
- Верно, батюшка, спасать надобно наши души, - встал рядом с попом Гурин. - Верно, темны они у нас и прокопчены. Потому, сельчане, сказ мой такой: не церковь надобно здесь строить, а школу. И мы, и дети наши темны, как сажа в трубе. От этой темени идут все неурядицы. Нас может легко обсчитать господин Безродный, проходимцы купчишки. Грамота всем нужна.
- Не слушайте, миряне, этого бунтовщика. Церковь приведет вас к душевному смирению, радости и успокоению.
- А нам, батюшка, не надобно успокоения. Застыли мы в своем успокоении, - повысил голос Гурин, - Только школу. И не нужны нам попы, без них перед богом покаемся, когда придет смертный час. Так я говорю, миряне?
Но миряне разделились на два лагеря.
- Истину говорит, истину! - кричали одни.
- Долой смутьянов! Палками их надо гнать отсюда! - ревела другая сторона.
- Погодите, миряне. Будет церковь, не будет школы, а как же дети? Время идет к тому, чтобы каждый знал аз, буки и веди. Кому надо, тот пусть себе бьет лоб дома. А ну, Козин, скажи ты слово. Скажи о себе, - подтолкнул Федьку Гурин.
- А что говорить о себе? Вон сдаю я Безродному пушнину и вместо своей фамилии ставлю крестик. Дело это? Он, может, там записал мне вместо десяти колонков два, я не знаю. А будь я грамотным, смог бы книжки читать, не дал бы обдурить себя Безродному.
- Греховное это дело - читать мирские книжки, от них смятение ума и грехопадение.
- Это как же, батюшка, грехопадение, я же видел у тебя мирские книженции, выходит, и ты в грех впал, - сказал без улыбки Ломакин. - Вот что, братцы, хватит воду в ступе толочь, давайте ближе к делу. Нам такой пришел сказ: ежели проголосуем за церковь - быть церкви, ежели - за школу, то быть школе.
Большая половина сельчан проголосовала за школу.
О Дьяволе как-то само по себе забылось.
Дьявол исчез, как в воду канул. Да и не до него тогда было. Назревали большие события. Будто ветер, заходили по тайге слухи о войне, о том, что бунтует народ по всей России, о большевиках, о Ленине. Шепотком передавали друг другу о том, будто в охотничьих зимовьях скрываются политические беглые с каторги.
3
В тайге пропал Калина Козин. Федька приболел. Калина за него решил сходить и проверить ловушки на колонков. Первый раз пошел в тайгу старик. Пошел и исчез. Ждали Калину день, ждали два, три. Федька позвал с собой Гурина, и они отправились искать старика. Следы Калины привели к речке, около перехода через нее оборвались. Речка Голубая не каждую зиму замерзает, особенно перекаты, а через один из перекатов с осени были положены сходни. Вот с этих-то сходней, видно, и сорвался Калина. Но когда они внимательно осмотрели жерди, то увидели на одной из них капли крови. Припомнились старые угрозы Безродного. Безродный обид не прощает!
- А ведь ни у кого зла на Калину не было, - сказал Гурин. - Точно, это рука Безродного. Встретил Калину и торкнул. Теперь не найдешь.
Федор уехал в Ольгу, чтобы рассказать приставу об исчезновении отца. За день отмахал сто верст, переспал у знакомых и встал в очередь на прием к приставу. Попал в кабинет только к вечеру. За длинным столом сидел пристав.
Федор весь день готовился, что и как сказать. А тут вдруг выпалил:
- Моего отца убил Безродный.
- Безродный? - удивленно вскинул брови пристав Баулин. - Не может быть! А ты видел? Кто видел?
- Никто не видел, он его убил на сходнях, когда отец переходил через речку.
- Ну, ежели никто не видел, то я тебя, сукина сына, за твой лживый язык упеку в каталажку. Все спешат оболгать Безродного. Врал и доносил на него Булавин, а убил Булавина Шишканов. И твоего отца убили такие же смутьяны. Ведь Козин был против них, он сам жаловался, что Гурин сбивает тебя с пути истинного. Гурин мог убить отца твоего. Так знай, ежели найдем труп Калины и прознаем, что он был убит, а не утонул, то быть Гурину на каторге. Это уж как пить дать. А теперь посиди в каталажке и охолонь. За вранье у нас, брат, строго. Семин!
В кабинет вскочил здоровенный казак.
- В кандалы брехуна. Вода и хлеб, пусть в голове станет чище.
- Но ведь это точно, тятьку убил Безродный, он ему давно грозил… Гурин был дома, Гурин никуда не ходил! - вырываясь из рук казака, кричал Федор. Теперь он понял, чего добивается Баулин, и испугался за Гурина.
- Знаем мы смутьянов, они вроде и никуда не ходят, вроде живут тихо и мирно, а народ баламутят. Посиди с месяц, а там посмотрим.
- Но ведь…
- Молчать! На каторгу упеку. Шишканова, вашего дружка, упек Чугуевский пристав, я то же сделаю. Волоки его, Семин, чего встали.
- Дык ить он, паря, упирается.
- Зови ребят, в кандалы бунтаря.
- Но ведь я не бунтую, ить я прошу, чтобы убивца нашли, ваше благородие. Аль нет у вас на шее креста? За что же в кутузку-то? А? - растерянно озирался Федька, будто загнанный соболек.
- В кутузку, я те покажу крест! Все вы сволочи. "Не бунтую", а чего же властям не покоряешься?
- Но ить не за что, ить я за правдой пришел, ваше благородие…
Грохоча сапогами и казацкими саблями, в кабинет ворвались помощники пристава. Дружно навалились на Козина, но Федька враз пригнулся, взревел, раздвинул сильными руками, будто по воде проплыл, и казаки разлетелись в разные стороны. Не успел Федька передохнуть, как на него снова навалились. И пошла свалка. Кто-то летел к стене, одного казака Козин бросил на стол пристава, второго, будто ребенка, швырнул в окно, и тот, гремя стеклом, вышибая телом раму, вылетел на улицу. Хрип, стоны, ругань. Баулин метался за столом, как за баррикадой, кричал:
- Вяжи его, сукина сына! Вяжи! В кандалы!
Но связать Козина даже десять казаков не могли, мешала теснота кабинета и та звериная сила, которая проснулась в парне. Прекратил драку Баулин, он схватил со стола подсвечник и ударил им Козина по голове. Федька ткнулся в стену и медленно начал по ней сползать на пол.
Очнулся Козин в кутузке. Волосы на голове в сгустках крови, на руках и ногах кандалы. В зарешеченное окно светила луна. Федька тихо заскулил от боли, от отчаяния. Сбоку из темноты кто-то спросил:
- Чей будешь?
- Козин, из Божьего Поля я.
- Ну не распускай слюни-то. За что тебя сюда?
- Отца убил Безродный, я пришел жаловаться, и вот меня в кутузку.
- Безродный. Знаю - зверь-человек. Через него и я тут сижу.
- А кто ты?
- Я Кузьма Кузьмин. Ивайловский я. Из-за перевала. Моя баба, дура, подожгла подворье Хомина, все сгорело, меня по суду описали, и все - Хомину, а я стал нищим. Теперь брожу по свету.
- А при чем тут Безродный?
- При том, что веревочка от него пошла, пошла и всех захлестнула петлей. Да что говорить, все знают, что Макара Булавина убил Безродный, а Шишканова на каторгу. Вот. Моя дура под шумок вздумала свести счеты с Хоминым. Теперь вот и ты попал в ту же петлю. А с казаками ты зря дрался. Каторги тебе не миновать. Здесь так: бьют - молчи. Меня исторкали - живого места не было. Ожил. Теперь жду, когда погонят на каторгу, а может, и простит Баулин…
Но ошибся Кузьма. Козин каторгу миновал. Через несколько дней пришли в Ольгу охотники из Божьего Поля. Пришли и встали около уездной конторы.
- Чего пожаловали? - спросил их пристав.
- Отпустите Козина, или мы будем стрелять.
- Бунтовать?
- Нет, просто пришли за правдой, чтобы не затоптали ее начисто, - сказал Ломакин. - Кто убил Калину, мы еще не знаем, это должны были вы узнать. Вот мы все, как один, думаем, что его убил Безродный. Почему вы не хотите расследовать это дело? - твердо требовал ответа старшина.
- Большевик!
- Нет, ваше благородие, не большевик я - просто честный человек. Козина вы избили, бросили в каталажку, отпустите - или мы…
- Что вы?
- Будем стрелять.
Баулин и все уездное начальство перетрусило. Боялись, что к охотникам из Божьего Поля примкнут охотники из Ольги, Пермского, Арзамасовки - все, кто был в ту пору в Ольге. Пристав подумал и сдался:
- Хорошо, мы отпустим вашего Козина, но чтобы у меня без шума.
- Отпускайте и немедленно начинайте расследование.
- Ладно, найду время, приеду с казаками к вам, и начнем искать преступника.
Это уже была победа. И победа не маленькая. Переселенцы как-то враз расправили спины, смелее стали смотреть в глаза приставу и казакам. Поняли, что если враз, если все, если дружно, то и сам черт не страшен.
Пока Федор был в Ольге, Безродный за долги описал все имущество Козиных: скот и коня увел на свое подворье. Козины остались голым-голешеньки. Горько плакала Марфа:
- Дурак, на кого пошел доносить? На Безродного? Теперь пропадем с голоду!
Пусто стало на дворе Козиных, будто они собрались куда-то уезжать, распродали все и ждут оказии.
Поднялась было деревня в защиту Козиных, но здесь право было на стороне купца. Козины должны - пусть расплачиваются за долги. Безродный не желает ждать.
- Хватит, - гремел он. - Я был ко всем покладист, добр, а что за это получил? Наговаривают на меня, а я терпи. Безродный терпелив не вечно.
Приезжал следователь, пристав, казаки, следов убийцы не нашли, за то казаки целую неделю проторчали в деревне, объедали и обпивали сельчан.
Замерла и затихла деревня. Затаился и Безродный. Пристав охранял его покой.
4
Зеленым морем дыбилась тайга. Жарко полыхало солнце, зной и томление. У всех забот - полон рот: не успели отсеяться, как подошла пора полоть хлеба и овощи, а там и окучка картошки. Работали с восхода до заката солнца. Некогда было за детьми присмотреть. А они играли на берегу речки, рылись в дорожной пыли.
В один из таких страдных дней трехлетняя Ирка Розова и Гурина Галька, той сравнялось уже пять, пекли на песке песчаные шаньги. Угощали друг друга. Заигрались, не заметили красного волка, который выскочил из-за кустов, схватил Ирку за холщовое платье и понес через реку в тайгу.
- Волк. Волк. Унес Ирку! - подняла крик Галька, прибежав в деревню.
К счастью, большинство мужиков были дома. Выскочил с берданой Гурин, за ним Козин, сбежались другие; прыгнули в телегу, бросились в погоню. У сопок преследователи разбежались. С Розовым рядом оказался Федор. Они первыми взбежали на крутую сопку и услышали рычание. А потом тишину разорвал крик:
- Мама-а-а-а-а-а!
Розов метнулся на крик и увидел бегущую к нему дочку. Схватил на руки, начал шарить по телу - искал раны. Но тут же отпустил девочку, увидел на склоне сопки зверя. Сорвал затвор с предохранителя и вскинул бердану. Крикнул:
- Черный Дьявол!
Федька помешал - отвел ствол в сторону.
- Погоди, тут кто-то хрипит. Кого-то Дьявол задавил.
В кустах они увидели издыхающего волка.
- Дьявол его придушил, - сказал Федор и выстрелил вверх.
Сошлись охотники. Розов заорал на Козина:
- Вот этот дурак не дал убить Дьявола!
- За что ты хотел его убить? За то, что он спас твою дочь?! - спросил Гурин.
- Точно. Убить. Сколько он нам хлопот доставил!
И снова пошли разговоры:
- Пришел к нам Черный Дьявол. Год не было. Где-то жил?
- Не забулгачил бы опять. Не привел бы в зиму волков.
- Сложна душа собачья: то волков водил, то давит их, ребенка спас.
- Мужицкая сложнее. Розов за грош продался Безродному, сподличал. Безродный хапает что можно… - говорил Ломакин.
5
В ночь Безродный ушел на солонцы за изюбром. С вечера звери не пришли, он в полночь возвращался домой. Увидел табун около овсов Гурина - пастух спал где-то в шалаше, - взял да и загнал его в овсы.
С пантовки из тайги возвращался Ломакин и все видел. Утром с понятыми он пошел на Гуринские овсы. Все было смято и потравлено. Ломакин ударил в колокол, что висел на столбе сходного места, собрал народ. Там все и рассказал. На сход вызвали Безродного и Розова. Первым заговорил Ломакин:
- Ну, вот что, паря, хватит. Безродный потравил нароком овес, Розов стравил волкам Гуринских овец.
- С чего ты такое взял? - вскипел Розов.
- А с того, что на твоем огороде работник окучивал картошку и нашел обгоревший ичиг с пришитыми к нему лапами. Твоя работа. Все. Говорить нам много нечего, так и порешим: сегодня же Розов гонит в Гуринский двор овец. Безродный платит ему за потраву. Цена потраве двести рублей серебром. Голосуем, други.
Безродный рванулся, чтобы выйти из круга людей, но его придержали, не дали уйти. И все это молча, без крика. Лишь глаза выдавали то, что накипело в людях.
- Так, господин Безродный, платишь ли ты за потраву? - тихо спросил старшина Ломакин.
Безродный сквозь зубы выдавил:
- Плачу.
- Тогда деньги на кон. Не вздумай юлить. В нашей деревне живешь.
Безродный шел со схода, сжимая кулаки. Будь его сила, он тут же пристукнул бы Гурина, Федьку бы повесил за ноги на сук, пусть бы посушился день-другой. Сколько они ему крови перепортили, и все приходится терпеть. А что делать? Калину убил - от пристава получил нагоняй. "Хватит! - орал пристав. - Ты знаешь, ежели бы высшее начальство прознало про это убийство - беда. Сорок человек пришло с оружием. Да ты думаешь своей башкой, что это и как? Народ бурлит. Если еще тронешь кого - каторга".
И решил Безродный: надо затихать на время, чуть дать слабинку. На панты повысить цены, сбросить цены на товары.
Дома он места не мог найти себе. Постоянно придирался к Груне.
Не выдержала она, сказала:
- Знаешь Степан, невмоготу мне жить с тобой. Противен ты мне! Не могу я больше выносить всего. Ох, как ты мне противен!
- Убью! На куски разорву!
- Да ведь я того и жду. Убей или разорви. Людям противна, себе противна. Жить больше не могу.
- Сука ты, а не баба. Другая радовалась бы такой жизни, а ты нос воротишь.
- Такой уж родилась. Завидую другим бабам: хоть и гнутся на пашнях, работают не покладая рук, но честны. Перед людьми и богом чисты.
6
Пора сенокосная, тяжкая, нудная, но любит ее мужик. С детства полюбил он эту пору: запах трав, вжиканье кос, крепкий сон под травной крышей. Там и тучки виднее, и небо шире, а уж мечты - им конца и края нет. После обеда лечь в тень и слушать перезвон кузнечиков, ощущать тихую ласку ветра и вот так задремать. А потом, после сна, отбил косу и пошел косить, оставляя ровные рядки сочных трав. А здесь, в Приморье, травы душистые бывают и с полынной горечью. Но где есть такие травы, где такая жизнь, чтобы хоть чуть-чуть да не горчила…
Розов первым ушел на свой покос. Решил построить шалаш, а уж потом привезти сюда семью и работников. Теперь он мог позволить себе нанимать людей - разжился от подачки Безродного. Радовался Розов: травы в рост. Не удержался, сделал прокос, другой, третий. Сгоношил шалаш, а тут и ночь пришла. Забрался в шалаш, заснул под шум дождя.
А ночью вышел из берегов ключик и затопил шалаш. Розов проснулся. Бросился на сопку и там до утра дрожал под дождем и ветром. Чуть свет побежал к реке, а ее не узнать: взбурлила река, вспенилась, катила вскачь мутные волны, гремела перекатами, выходила из берегов. Лодка болталась, привязанная к кусту; вот-вот ее затопит. Прыгнул в лодку, оттолкнулся шестом и погнал ее к другому берегу. А тут наперерез ему коряга. Хотел увернуться - не успел, коряга ударила в борт, и Розов полетел в кипень волн. Плавать он не умел и тут же начал тонуть.
- Тону-у-у-у-у! Спаси-и-те! - в отчаянии закричал он, но голос его запутался в реве реки.