Федька Козин тоже не отрывал глаз от берега. Он не замечал, как любовно посматривала на него Груня, как осторожно касалась его рукой. Безродный увидел эту тихую ласку, прижал плечом Груню к мачте, нагло заглянул ей в глаза, криво усмехнулся.
Груня дернула плечом и выскользнула от Безродного. Подумала: "Федька - хороший парень, тоже красив, но молчун и тихоня. Мог бы хоть раз поцеловать на палубе, ночью. Теленок! А этот поцеловал бы сразу. Как он смотрит! Лицом тоже чист. Поди, с таким не пропадешь…" Она незаметно посматривала то на Федьку, то на Безродного. Федька от этого сравнения явно проигрывал.
Козины и Безродный попали на шаланду со вторым рейсом. Калина, как только ступил на землю, встал на колени и начал молиться.
- Господи, прими мои молитвы! Внемли гласу моему и не отверзи лика своего от раба твоего и страдальца! - упал лицом на сырую землю и поцеловал.
Мимо проходил Безродный, не удержался, пнул в бок Калину, прорычал:
- Дурак! Развалился, юродивый! Комедию ставишь!
Калина вскочил, медведем бросился на Безродного, но Федька остановил отца:
- Будя, тятя, не затевай драку, народ смеется.
На берегу моря начал расти палаточный город. Чиновники из переселенческого управления, которое образовалось здесь в этом же, 1906 году, составляли списки переселенцев, тут же выдавали из кассы причитающиеся по кошту деньги. Здесь, в Веселом Яре, можно было сразу купить семена для посева, картошку и разную мелочь. А вот за конями, телегами, плугами и боронами надо было ехать в Ольгу, там была ярмарка, туда пароходы Добровольного общества завезли коров, коней, строительный материал, пахотный инвентарь. Но переселенцы, как и старожилы, неохотно покупали привозных коней, которые здесь часто гибли от гнуса и овода; местные лошади были выносливее.
Вот и Калина отправился на ярмарку, решил купить коня из местной породы у старожилов-переселенцев. Федька просил купить бердану, чтобы сразу заняться охотой, но отец наотрез отказал:
- Тайга не про нас. Мы люди от земли, от сохи, тем и будем жить.
На ярмарке шум и толкотня. У коновязей кони - выбирай любого. Калине приглянулась пузатая кобылица с лошонком. Вот он и крутился около нее. А рядом сновали китайские коробейники, продавали семена редиски, редьки, моркови, синюю и серую дабу, черный сахар, кричали протяжно и гортанно:
- Редиза! Редиза! Чеснога! Чеснога! Твоя посмотри! Бери, совсем даром бери!
Торговцы морской живностью кричали свое:
- Раком, раком! Малоумало шевели - одна копейка, сопсем не шевели - полкопейка!
Приезжие при виде ослизлых трепангов и клешнястых крабов ругались, плевались и гнали от себя продавцов. Сунулся было один из таких к Калине, тот рявкнул на него:
- Поди прочь, рожа немытая! Где это видано, чтобы русский мужик этакую падаль ел?
Калина был зол на весь мир. Не продавал мордастый пермяк кобылицу с лошонком меньше, чем за полста рублей. Уже в мечтах Калина видел, как жеребенок вырастет и станет жеребцом. Кобылица к этому времени еще пару родит. Свой завод.
- Не хочешь за полста, катись к едреной матери! - орал пермяк. - Кобыла, что пароход, одна плуг потянет. Зубов нету! У тебя тоже нет, да ты живешь. Она и без зубов еще лет десять прохрумкает овес, только подавай.
- Ты меня с конем не равняй.
- А отчего не сравнять? Здесь житуха не хлеб с маслом. Рядом с Чалой и сам припрягешься, ежели жить захошь.
Купил Калина кобылицу - сбросил-таки пермяк пятерку. Затем купил телегу, плуг и бороны. Радостный готовился к отъезду в Веселый Яр. Знал, с каким нетерпением ждали его свои. Но вот продуктов не стал много покупать, решил, что до лебеды уже недалеко, на ней проживут. Прикупил лишь пару мешков муки.
- Зря ты мало едомы берешь. Целину поднимать - сила нужна, - сказал Терентий.
- Сдюжим. Лебеда - тоже еда. Денег жалко. Еще пригодятся.
Здесь же толкался Безродный. Он ничего не покупал. Сверлил людей глазами, злился, будто кого искал. Но вот на ярмарку пригарцевал на поджаром арабе мужик. Из богатых, бедняк такого коня держать не будет. Легко спрыгнул на землю и пошел в кабак. Безродный догнал мужика, спросил:
- Эй, дядя, не продашь ли коня?
- Могу продать, племянничек, сотня серебром - и забирай.
- Куплен!
- Ну, да ты, видно, паря, с деньгой?
- В своем кармане считай! - огрызнулся Безродный.
Безродный отсчитал сто рублей, подошел к жеребцу, хлопнул ладонью по холке, вскочил в седло и лихо послал его с места. Проскакал из конца в конец Ольги, вернулся. И только спрыгнул с коня - увидел Цыгана.
- Жду не дождусь! Где пропадал? - спросил его Безродный.
- Там уж меня нету. Сказ долгий.
- Что сделал? Говори!
- Все разведал, все прознал. Жить можно. Фазан есть. Перо у него золотое. Прокутил все деньги с приставом и уездным головой. Наши в доску! Остался гол и сир. Дай десятку - похмелье давит.
- Купил коня и винтовку? - строго спросил Безродный.
- Как приказал. Хороший из меня купец получается! Снял хатенцию - окосеешь. Море, лес, сопки. Красота! Пошли к приставу, спрыснем нашу встречу. Он тоже сидит без гроша и тебя ждет. Но только при приставе Баулине называй меня полным званием: Григорий Севостьяныч.
- Ладно, Севостьяныч так Севостьяныч, но для меня ты навеки Цыган. Ты мой раб до последнего вздоха! Понял?
- Понял.
- Жить будешь в Ольге. Для тебя поставим лавчонку, приказчика туда, будешь завозить и продавать товары, увлекаться охотой. Без моего ведома и пальцем не пошевелишь. Пристава я беру в дальнейшем на себя. Совсем будет наш. Завел ли нужных людей среди манз?
- На той стороне бухты есть китайский поселок Шамынь. Весь мой. Дружков там нашел, опий с ними курил. Золотым фазаном в Шамани считают Сан Лина. Быть бы ему купцом, но все прокуривает на опии.
Продолжая разговор, они ушли в лавку.
Терентий Маков купил семена, телегу, сбрую, плуг и борону, осталось за малым - коней купить. Терентий бродил по торжищу с уздечкой в руке. Уздечка пахла кожей - только что взятая из лавки. Ему приглянулись мерин и кобыла. Решил купить сразу двух коней. Сошлись было по полсотни за штуку, но перебил один из переселенцев, заплатил больше. И все же купил коней Маков. В душе радость и смятение: был батраком - стал богачом. Всю ночь в ожидании приписки только и делал, что кормил своих коней сеном, овсом. Утром получил приписку к деревне Суворово, совсем маленькой деревушке, и уехал с Груней на свою землю.
Козины приписались к деревне Божье Поле, самой большой в Голубой Долине. Ехали Козины по тележному тракту, который уже начало строить переселенческое управление. При виде непролазных чащоб, крутых сопок, звонких ручьев и бурливых речек тихо ахали.
Козиных догнал Гурин с женой и двумя дочерьми. Он тоже был коштовым, хотя и ссыльный, также купил все необходимое для крестьянина. Хотел купить бердану, но пристав запретил. Бунтовщик, мало ли что…
Тарахтели телеги, Гурин и Козины шли рядом и мирно беседовали:
- Все это хорошо и ладно, что нам казенный кошт, землю, но ведь пойми, ты, Калина, что на этой земле скоро с нас будут драть три шкуры. Где ты видел, чтобы царь свое упустил?
- Оно-то так. Но и ты пойми, Гурин, что, кто бы ни взял власть в свои руки, тот и будет с мужика драть. Бунты - дело зряшное. А люди мы мирные, земные.
- Мирные! Чудак человек, будь дружнее ваши мужики, разве бы смог такой вот Ермила отобрать у тебя землю? Один хотел ты перекричать бурю? Кишка оказалась тонкой. Верно говорю, Федор?
- Ладно, дуди себе свое, но моего сына не сбивай с панталыку.
- Сам не маленький - разберется, где кривда хромает, где правда ровной стежкой идет.
Перед перевалом Безродный догнал маленький обоз. Остановил взмыленного араба, сказал:
- И куда вас без ружей несет в эту глушь? Сейчас видел тигров. А вон и кабаны, - показал на табун, который невдалеке переходил тракт.
Козинский жеребенок, опередивший обоз, наткнулся на кабанов, испугался, бросился под сопку. И тут же из чащи, будто и людей рядом не было, выскочил тигр, он пас этот табун. Прыгнул на лошонка, схватил зубами и не торопясь понес в гору.
- Стреляй! Убей тигра! - завопил Калина.
- А что теперь стрелять, жеребенок всё равно сдох, - усмехнулся Безродный. Он огрел плетью коня и ускакал за перевал.
Отчаянье, обида будто лишили рассудка Калину. Он выхватил из телеги топор и бросился за зверем. А тигр положил жеребенка на жухлую листву, харкнул кровью, зарычал. При виде красной пасти и вершковых зубов Калина попятился, запнулся за валежину, упал на спину и покатился с сопки. Тигр взял жертву в зубы и спокойно ушел за хребет.
С гор наплывала ночь, несла с собой страхи. Калина ругался, плакал, потом притих.
- Зря ты, Калина, слова тратишь, зверь взял свое, - сказал Гурин. - Давай гоношить костры. Придет тигр назад, может и коня унести. Такая киса унесет.
Развели костры, накрепко привязали к телегам коней, сами жались к огню. Там, за кострами, в непроглядной темени, кто-то шуршал листвой, трещал сучьями, над головами дрожали звезды, в долине речки ухал филин, грозно лаял гуран. Калина, злой на тайгу и зверье, метал головешки в кусты, пока не занялся пожар. Но Гурин с Федькой наломали веток и затушили огонь.
- Зачем поджигать тайгу? Ведь это все наше…
- Я за своего жеребенка всю тайгу спалю. На что она мне? Вместо этих сопок пашни бы, все бы перепахал.
- И стал бы мироедом и хапугой, как ваш Ермила, - сказал Гурин.
- А мне плевать, кем бы я стал! Быть бы сытым, и в кармане чтоб деньга водилась.
- Да хватит ли у тебя сил всю землю перепахать?
- Не хватит, у тебя займу, - огрызнулся Калина.
2
К костру подошел старик, шел он из Божьего Поля в Ольгу. Седой, согбенный, но еще в силе. Бодро поздоровался с переселенцами, присел на сутунок ильма и сразу заговорил:
- Прет мужик в тайгу. Хорошо. Давно бы так надо. Но только сюда бы мужика сибирского, с хитринкой и таежной ловкостью, вот как староверы за перевалом. Тех ничем не удивишь и не испугаешь. Они сотни лет скрываются от властей и живут себе, да еще и получше нашего.
- Дед, рассказал бы ты про тайгу… - попросил Гурин.
- Ха, а че про нее рассказывать? Тайга как тайга. Я здесь родился и вот помирать собираюсь в ней же… Но ежели хошь, то могу. Одно то, что тайгу нашу бог сеял с устатку. Вначале он обсевал Ерманию, потом Расею, потом Сибирь, а уж в наши края прибрел на шестой день недели. Устал страсть как! А семян еще полон мешок. Подумал, подумал, взял, развязал мешок и все вытряхнул на эти сопки… И вышел ералаш. На вершинах сопок paстет кедровый стланик, там же северная брусника, ниже кедрачи, потом бархат с юга, виноград, лимонник, женьшень. Не понять, все смешалось. Попадет такой вот переселенец в тайгу - и пропал, мошка ли заест, аль зверь загрызет. Страхота, а не тайга, кто ее не знает. Как познаешь, вроде и не страшно.
- Дедушка, а кто сюда пришел первым? - спросил Федька.
- Первым-то? Дело давнее, первым сюда пришел заглавный бунтарь со своей ватагою - пермяк Феодосий Силин. Он три года вел сюда людей. Все искал на этой земле Беловодское царство. Довел до Забайкалья, а потом тайно от царских ярыжек бежал по Амуру. Заложили село Перминку на Амуре, но и там не понравилось неспокойному старику, решил уходить к морю, позвал его туда Невельской - люди Невельского строили на берегу моря, в устье Амура, крепость. Геннадий Иванович, царство ему небесное, направил Феодосия в бухту Ольга. А там уже был заложен русский пост, на том посту были четыре матроса. Под боком поста и мы свою деревеньку пристроили, я тогда еще мальчонкой был. Хлебнули горюшка. То на нас нападали пираты из Канады, то хунхузы из Маньчжурии. Нас мало. И на посту одна бронзовая пушчонка да десяток ружей. А вот когда через шесть лет здесь заложили уже другой, военный, пост, тогда мы окрепли. Казаки, пристав и мы - уже сила. Да и люди стали прибывать: тамбовцы, вятичи. По речке Аввакумовке сразу построили три деревни. А сейчас уже и на Голубую речку перебрались. Вона сколько люду стало. Суворово, Божье Поле, Тадуши, Сяхово. Идет народ с моря и из тайги. Первыми за перевалом поселились староверы. Убежали от церкви, думали, так и будут одни век вековать, а тут под их боком выросли деревни Чугуевка, Ивайловка, Уборка, и другие будут расти. Нужное дело чугунка, по ней легче сюда добежать. Но пока на нашем пути стоит перевал. От моря есть тележный тракт, от Спасска тоже есть, а вот перевал Сихотэ-Алинь, как стена: отгородил нас друг от друга, и никто не знает, что и как у соседа. А может, так оно и лучше - мы себе, те себе.
Долго рассказывал старик про тех, кто сюда пришел первым, про тигровые набеги.
- А тайги бояться не надо. Она наша беда и наша выручка, это вы скоро поймете. Ну вот, отдохнул, поговорил с вами, а теперь почапаю дальше.
- Но ведь ночь! - удивился Калина.
- А что ночь?
- А звери?
- Звери безоружного не тронут. Встретишь - уступи дорогу, он пойдет себе, ты себе.
- У нас тигр жеребенка задавил.
- То бывает. Это он от шалости. Ну, пошел я, нето. Доброго вам новоселья, - поклонился старик и ушел в ночь и тайгу.
- Вот ить есть же люди, что никого не боятся, - проговорил Калина и задумался.
3
Телеги Козина и Гурина, протарахтев по каменистой дороге, остановились посредине села Божье Поле. Село стояло на пригорке, растянулось в одну улицу, обоими концами уперлось в тайгу. В сторонке речка Голубая, за ней горбатые сопки, рыжий дубняк и орешник.
Переселенцев тут же окружили старожилы. Здесь старожилом считался тот, кто прожил хотя бы год на этой земле. И не поймут новички, то ли рады их приезду, то ли нет - в глазах сельчан тупое безразличие, голодный блеск, усталость.
Первым заговорил старожил Феофил Розов. Низкорослый, рыжеватый, он высморкался тремя пальцами, шаркнул ногой по пыли:
- Значит, и вам не сидится на месте? Трясете штанами, а толку? Кормите вшу, а для ча?
- А ты для ча сюда приволокси? - хмуро огрызнулся Калина.
- Тебя, дурака, не спросил, вот и приволокся. Но когда задумаешь бежать назад, приди ко мне - верную дорогу покажу.
- Бежать нам некуда, - устало ответил Калина, - позади - море, впереди - царь. Да и зачем бежать, вона здесь сколько земли, знай паши. Дома бы с такой землей я развернулся.
- Развернулся ногами к шее…
- Будя! - вмешался высокий и дородный мужик. Это был Ломакин, старшина деревни. Он уже пять лет здесь жил, первым осел в Божьем Поле. - Чего срамить людей? Приехали - и хорошо. Только вот что, други, земли здесь трудные, крепкие, каждый клочок отвоевывать у тайги надо. Но вы не бойтесь, осилите. Откуда?
- Тамбовские мы.
- Ну! - обрадовался Розов. - Земляки, значит. Тогда не убежите, тамбовские до земли жадные. Как там и что?
- Сам-то давно ли оттуда? - смягчился Калина.
- Второй год пошел. Во время бунта уехал, и в нашей деревне бунтовали.
- А вы? - повернулся Ломакин к Гурину.
- Я вечнопоселенец, мне бежать и вовсе нельзя.
- Политический, поди?
- Не дорос я до политического, но был с ними, вот и угодил сюда.
- Смотри у меня, не путай людей, - нахмурил брови старшина.
- Зачем их путать, сами помалу узнают правду.
Ломакин отвел Козиным и Гуриным места под дома. Там они поставили палатки, а вечером собрался народ, послушать, что на белом свете творится.
- А что там творится? Вся Расея в бегах. Мечется мужик и не может найти себе пристанища, - лениво отвечал Калина. - Лучше скажите, как вы тут?
- Что мы, здесь главное - найти жилу, поймать фазана за хвост, тогда и жить будешь, - уже без зла говорил Розов.
- А ты поймал? - усмехнулся Гурин.
- Пока нет. Но поймаю. Поймаю и не отпущу.
- Как найти ту самую жилу? - встрепенулся Калина.
- Очень даже просто. Землю пахать, знамо, надо, но главное - тайга. Бить зверя, искать корень женьшень, потом свою лавочку сколотить.
- На купца метишь, не ново. Ну, а как дело-то идет? - насмешливо спросил Гурин.
- Идет помаленьку. Мне бы напарника хорошего, скорее бы пошло. Иди со мной, Калина.
- Нет, я буду от земли жить.
- Тогда отдай Федора.
- И его не дам. Хватит с нас того, что тигр жеребенка унес, и сына может тайга унести. Здесь не Тамбовщина.
- А ты меня возьми, - усмехаясь, предложил Гурин.
- Тебя? Да ты ошалел! Ты ж бунтовщик, против царя, и настоящего мужика не жалуешь. Нет, с тобой несподручно. Всяко может быть, а ты не согласишься… Вот с Калиной бы пошел, он нашенской, мужицкой хватки и разбогатеть не прочь. Пойми, Калина, здесь за пяток соболей и хлеба на зиму купишь. Пушнина в цене. Но только ежли ее вывозить в Маньчжурию. А тут купцы нас обжуливают…
Долго говорили мужики о своем житье-бытье, а когда стали расходиться, Ломакин сказал:
- Розов, конечно, трепач, балаболка, но в его словах резон есть. Готовь сына для тайги. Земля землей, тайга тайгой.
Долго не спалось новоселам. Да и кому может спаться на новом месте с такими заботами, с трудной работой впереди?
Чуть свет поднял новоселов Ломакин и повел отводить им земли. Вышли в долину Безымянного ключа, Ломакин поднялся на вершину сопочки, не спеша осмотрелся и сказал:
- Ну вот что, други. Ты, Гурин, возьмешь себе всю правую сторону ключа, здесь будут твои покосы и пашни, твой лес и твоя чащоба, а ты, Козин, всю левую. Вот и робите.
- Это как же? Так вот без сажени, без отмера и землю брать?
- А кто ее тебе будет мерять? Твоя земля до самого Пятигорья, хошь - и там на камнях паши. Мне мерять землю недосуг. Сам меряй. Аль мало?
- Даже дюже много, - усмехнулся Гурин. - Бери часть моей земли, Калина.
- А отдашь?
- Бери.
- Вот удружил, вот человек, даром что бунтовщик. По-царски делишь, Сидор Лукьяныч Ломакин. Столько бы земли дома…
- Эх, калина-ягода, - протянул Ломакин, - вижу, сорвешь ты здесь спину, тогда лечись у бабки Секлетиньи, поможет. Не поможет - умрешь. Сажень отведу - хватит по-за глаза. Ну, прощевайте, недосуг мне.
Калина долго и жадно шарил глазами по своей земле. Верст за семь растянулся тот ключ, а до вершин Пятигорья и все пятнадцать наберется. Вот сколько у Калины земли! И в ширину почти две версты. Прямо помещик Калина, удельный князь…
Он, как одержимый, начал корчевать заросли орешника, таволги, валить деревья, расчищать место под будущие пашни. Через неделю его было не узнать: осунулся, похудел, руки в ссадинах, замочалилась сивая борода. И не только он, вся его семья - от мала до велика - воевала с тайгой. Лица почернели, глаза запали. Раскорчевали около трех десятин, включая сюда и полянки, решили пахать. Гурин предложил собраться для пахоты общиной в четыре семьи, с теми, кто имел по одному коню, чтобы четверкой коней поднимать целину.
- Нет, один буду пахать.
- Одумайся, Калина, - пытался урезонить мужика Ломакин. - Здесь все так пашут, в четыре коня. Загонишь кобылицу.
- Хе, а для ча у меня семья? Всех в пристяжку.
- Обалдел человек! Ну, гляди, тебе жить, - махнул рукой Гурин.
И Калина начал поднимать целину. Запряг в плуг кобылицу, в пристяжку поставил Марфу, Федьку, двух старших дочерей, сам взялся за плуг.
- Но-о, тронули!