Теперь она опять целыми днями пропадала в библиотеке. Ежилась от сырости, от воспоминаний о Кочерыжке, который когда-то валялся вон там, на мозаичном полу…
День за днем она перелистывала слипшиеся книги, развертывала хрусткие свитки. Августин, Григорий Богослов, папа Лев… Не то, не то! Некогда возлюбленный Боэций, грамматики, риторы, анналисты, рассказчики житий, собиратели анекдотов, Ветер выл сквозь щели ветхой стены, крысы бегали под полом. Сторож Сиагрий, которому все было нипочем, оглушительно храпел за дверью.
Она уже собиралась пойти к Эду и честно сказать - ничего нет. И вспомнила, что осталась неразобранной еще одна, самая верхняя полка. Фолианты были там набросаны как попало, видимо, уж в то время, когда некому было следить за расстановкой.
- Сиагрий, мышка, достань-ка те книги.
Сиагрию почему-то нравилось, когда его называли мышкой, но, прежде чем полезть на полку, он поклянчил полденария.
- Спроси у Эда, - посоветовала Азарика.
Сторож покорно взобрался на лесенку. Просить у графа подаяние было все равно, что самому совать спину под розгу.
Первая же книга обрушилась на пол, подняв густой столб пыли. Азарика открыла крышку и прочла: "TAKTIKON НРАК…" На картине был изображен пузатый корабль. Воины в пышных шлемах направляли на врагов разинутые пасти чудищ, из которых лился огонь.
Сиагрий никак не мог понять, за что он внезапно заработал поцелуй в щеку и полденария в ладонь. Схватив тяжеленный фолиант, Азарика понеслась по залам, перепрыгивая через спящих беженцев.
В Зале караулов при тихом свете лампад Эд, с ним Гоццелин и командиры слушали доклад о том, что из закромов выбран последний лот муки.
- Люди умирают на улицах… - закачалась рогатая тень митры Гоццелина. - Больше всего младенцев жаль… Не успеваем отпевать!
- Значит, что же? - Эд сдвинул брови. - Капитуляция?
Вассальное ополчение, приведенное Эдом, влило свежую силу в оборону Города. Но лишь в распаленной фантазии парижан оно было огромным… Где-то в болотах Баварии блуждало усланное туда парижское регулярное войско. Феодалы в междоусобной распре двигали целые полки. А здесь Париж один на один противостоял смертельному врагу, и неоткуда было ждать протянутой руки.
Впрочем, один раз рука была протянута. Сквозь вражеские посты пробрался голодный монах, доставил от Фулька только что сочиненную молитву: "De furore normannorum libera nos, domine!" - "От ужаса норманнов избави нас, боже!"
- Сыны мои, - сказал Гоццелин, и все повернули к нему головы. - Боюсь, как бы мне вскоре не дезертировать от вас навек… Это, может быть, самая легкая доля - оставить вас, молодых, пожинать плевелы, которые насеяли мы…
Он перевел дух, и серафимы подали ему воды с тмином.
- Чувствую на себе тяжкий груз совести, ибо ведь это я в начале осады побуждал вас и настаивал сопротивляться до конца… Но теперь! Мне много лет, и какие только страсти я не повидал на своем веку! Но не в силах смотреть я в глаза детей, умирающих с мольбой о кусочке хлебца… Сыны мои! Быть может, окаянный Сигурд согласится обещать им жизнь? Ну что ж, что цепи рабства. Ведь и спаситель был в оковах…
- Старик! - прервал его Эд с горьким упреком. - Послушай! Я прожил в три раза менее тебя, но пережил достаточно… И я буду кричать тебе и им, и всем буду колотить в уши, как звон набата, - пусть дети франков лучше умрут, чем станут жить у чужеземцев в неволе!
Лихие наездники, кряжистые рубаки, надменные сеньоры молча смотрели на своего старенького пастыря, украшенного нелепым венцом и сумкой для сластей на груди - давно уж без единой крохи.
- Ведь я ж не для себя… - поник головой Гоццелин. - Но, может быть, ты прав, прости мою старческую слабость. Ты сумел прорваться сюда, теперь сумей вырваться отсюда. Поезжай в Лаон, кричи, вопи, будь там набатом, как ты говоришь… Когда избирали Карла Третьего, главнейшим доводом было то, что три великие страны, объединясь под одной короной, сообща отразят наконец изнуряющего врага.
Вбежав с фолиантом в обнимку, Азарика еле сдержалась, чтобы не крикнуть при всех: "Нашла!" Пришлось ждать, пока все разойдутся. Когда серафимы увели Гоццелина, она торжествующе показала Эду рисунок корабля с пламенем, и он согласно кивнул - да, это и есть греческий огонь!
Всю ночь, обложившись глоссариями, она при свете трескучих лучин переводила Тактикон. А Эд распорядился, чтобы часовые возле Сторожевой башни обвязали сапоги соломой. Он гордился умницей оруженосцем - сам-то он еле мог подписать свое графское имя, хотя и не любил показывать это.
Утром Азарика, мигая воспаленными веками, доложила: нужна селитра, сера, нужен скипидар и горное масло. Вызванные хранители подтвердили - все это найдется на складах.
- А вот тебе и помощник. - Эд подвел к Азарике здоровенного детину во фламандском шишаке. Ба! Это был старый знакомый - Тьерри. Длинное его носатое лицо с усиками щеточкой и выпяченной губой вызвало в Азарике прежнюю неприязнь. Она не знала, как дать понять об этом Эду. А Эд внушительно сказал:
- Он принес мне вассальную присягу. Это закон покрепче божия.
- Ну-с, Красавчик, - сказала скрепя сердце Азарика, - не боишься ручки измарать?
Тьерри приложил ладонь к сердцу, даже поклонился.
А попачкаться им пришлось. В окруженных караулом термах дворца они, вымазанные дегтем, со слипшимися волосами, сливали и перемешивали в разных пропорциях скверно пахнущие составы и жидкости. Хитрый грек, составитель Тактикона, указал преднамеренно неверные рецепты, и жидкость то не горела, а лишь дымила, то гасла от воды, то, наоборот, вспыхнув синим пламенем, исчезала без остатка. Сиагрий меланхолично предсказывал, что они спалят дворец.
Было досадно до слез. Азарика стала прятаться от Эда, чтобы не видеть немого вопроса в его глазах. А парижане целый день толклись на стенах, наблюдая, как Сигурд готовится к решительному штурму.
Азарика разнервничалась и несколько раз накричала на Тьерри за его нерасторопность. И Красавчик решил по-своему к ней подластиться, как подсказывала ему память и его грубый инстинкт.
- Ах ты моя курочка! - пристал он однажды с глупой манерой обниматься, которая и приносила ему успех среди служанок.
Азарике было досадно, и ударить его она не могла, руки были заняты: как раз после бесчисленных проб получался нужный состав.
- Отстань! - оттолкнула она его.
- Но почему же? - ухмыльнулся Тьерри. - Не все же тебе в ведьмах ходить. Граф тебя любит, он даст тебе роскошное приданое.
- Подержи лучше эту трубку, пустомеля! - в отчаянии крикнула Азарика.
Она жалела о Заячьей Губе с ее мехами и сосудами - вот с кем бы приготовлять состав!
Наконец они продемонстрировали опыты Эду и Гоццелину. Наполнив водой бассейн, в трубе которого она когда-то спасалась от аббата, Азарика пустила жидкий огонь, и загасить его было нельзя.
- Подумать только! - поразился архиепископ. - Тебе, Озрик, непременно надо вступить в духовное сословие. Только там ты найдешь книги, помощников, уединение для мыслей. Кстати, в монастыре святого Германа, где наш племянник Авель совершает свои подвиги, приор, мой ровесник, давно просится на покой.
- Решено! - сказал Эд. - Быть Озрику приором святого Германа.
Но когда все вышли, она упрекнула его, вытирая паклей пальцы:
- Избавиться от меня хочешь?
- Помилуй бог! - засмеялся Эд. - Но ведь меня, скажем, могут убить. Что станется с тобой?
- Я тоже умру, - сказала она, глядя в его потеплевшие глаза.
Через две недели норманны на приготовленном понтоне соорудили высоченную бревенчатую вышку. Только ребенок мог не понять, что вышка эта предназначается для того, чтобы, причалив к прибрежной стене Острова Франков, перекинуться через нее и высадить десант. Теперь уж все население города готовилось к последнему бою, монахи вышли на стены исповедовать и причащать бойцов.
И тут покинул их старый Гоццелин. Шальная стрела на излете, когда прелат стоял на верхней площадке, перебила ему ключицу.
- Вот и все, - вздохнул старик, опускаясь на руки своих серафимов. - Благодарю тебя, боже, что дал мне умереть бойцом!
Рана его сама по себе была пустяковой. Но немощному старцу, изможденному голодовкой, которую он упорно переносил наравне со всеми, пришел конец.
- Эда, Эда скорей! - молил он, чувствуя, как быстро жизнь отлетает. - Я не успел ему сказать… Я должен ему сказать… Господи, зачем я медлил, колебался…
Граф, который был занят в другой части острова, прибыл уже, чтобы поднять на плечах его сухонькое тело и положить навек в крипту собора. А на рассвете начался штурм.
Чудовищная вышка двинулась по воде от мыса и к полудню достигла острова как раз напротив дворца и Сторожевой башни. Усатые норманнские рожи смотрели оттуда, как из-под облаков. Дракары, сопровождавшие понтон, изрыгнули поток воинов, которые, словно муравьи, полезли по внутренним лестницам вышки. Лучники старались держать в небе тучу стрел.
Бревенчатая громада накренилась и, подобно гигантской птице, клювом перекинулась через стену. По ее переходам устремились ревущие от нетерпения даны. Враг был всюду - и под стенами, и над стенами, а теперь уж и за стенами.
- Скорей, скорей! - крикнул Эд, вбегая на закрытую площадку башни, где Азарика и Тьерри никак не могли наладить свою трубу. - Скорее, сатана вам в бок!
Его палатины еле отбивали от этой площадки наседающих врагов. Втиснув одну трубу в другую, Азарика сунула их Тьерри, а сама отбежала к Сиагрию, готовившему кузнечные мехи - накачивать состав.
- Сиагрий, ну что же ты, мышка! - чуть не плакала она.
В бойницу влетел здоровенный камень и шлепнулся в ушат с заготовленной жидкостью, все оплескав. Побелевший от страха Сиагрий скрылся в запасной ход. Азарика одна, торопясь, срывая ногти, обливаясь, налаживала мехи. Наконец жидкость пошла!
Норманны сначала приняли льющиеся сверху черные, густые, остропахучие потоки за обыкновенную смолу. Но жидкость не обжигала, и они перестали ее опасаться. Азарика и Тьерри из бойниц усердно поливали стропила вышки, дракары, лезущих норманнов и просто воду.
- Пора! - сказала Азарика.
Отбросив подающие трубы, они выкресали огонь. И тут же воспламенились сами - вспыхнули их измазанные составом рукава, штаны, даже панцирные бляхи на стеганках. Однако Азарика это предвидела - из заготовленного ящика сухим песком они сбили друг на друге пламя.
Тогда они выглянули наружу. Огонь гудел, пожирая бревенчатый скелет вышки. Многие лестницы уже обрушились, и тела норманнов гроздьями валились в реку. Флот дракаров представлял собой море огня. Казалось, седая Сена пылает, неся гибель захватчикам.
- Ну, если ты ведьма, - сказал Тьерри, - то ты гениальная ведьма.
Азарика что было сил запечатлела на его щеке черную пятерню. Она сбежала вниз. Старый дворец пылал, как свеча. Норманны и беженцы вперемежку выскакивали оттуда, стараясь загасить свои тлеющие одежды. Палатины стояли вокруг, ловя и убивая врагов, но здание тушить и не пытались. Азарика кинулась внутрь, думая только о книгах. Пробежав наполненные дымом залы, она нащупала вход в библиотеку. Там было сравнительно спокойно, только дым ел глаза. Возле шкафов она заметила Сиагрия, который что-то бормотал себе под нос, укладывая свитки ровненькой кучкой.
- Ты что тут делаешь?
Сиагрий, даже ухом не поведя на вопрос Азарики, высек искорку и поджег свитки, которые вмиг затрещали, как солома.
- Полденария не дашь за это дерьмо? Кончаются Каролинги!
Азарика, отпихнув его, принялась затаптывать. В соседней зале раздался грохот, стена расселась, и сноп искр ворвался в библиотеку. Почувствовав, что одежда вновь загорается на ней, она бросилась искать выход.
7
По окончании пасхальной недели имперское войско Карла III подошло к Парижу и заняло позиции на высотах Горы Мучеников. Все ожидали немедленной битвы, но ее не произошло. Сигурд как-то даже и не очень обеспокоился приближением Карла III, ограничился лишь тем, что выставил против него аванпосты.
За армией франков валом валили толпы нищих и крестьян, которые были вконец разорены передвижениями различных войск, а близ армии все-таки было безопаснее и можно было подкормиться. Они с изумлением смотрели на обилие колыхавшихся парчовых, шелковых и атласных знамен, украшенных лангобардскими орлами, саксонскими львами, арелатскими апостолами, аквитанскими лилиями. Казалось, вся необъятная и устрашающая империя собралась здесь под гром литавров и рев букцин, чтобы отомстить наконец дерзким язычникам за разорение одного из ее лучших городов.
На самой высокой из вершин в голубой весенней дымке, словно чертог, возвышался императорский шатер, затканный радужными единорогами. Мартовский шальной ветер трепал стяг пламенного цвета - священное знамя Карла Великого.
Эд, граф Парижский, вступил в шатер, метя пол алым плащом. За ним Азарика в панцире, который она еле отчистила от копоти, несла хоругвь города Парижа, где был выткан золотой веселый кораблик и красовалась надпись: "Fluctuat, nec mergitur" - "Качается, но не тонет".
Император, чью подагрическую ногу растирали два евнуха, протянул Эду унизанную кольцами пухлую руку, и тот, преклонив колено, ее поцеловал.
- Сын мой, - сказал Карл III (хотя они были примерно одного возраста), - мы слышали, ты претерпел несправедливость? - но тут же болезненно поморщился, махая на евнухов: - Трите же полегче! - и с извинительной улыбкой Эду: - Если говорят, что от настроения владыки зависит судьба царств, то от его болезней тем более!
- Я не ищу суда, - сказал Эд, не отвечая на его улыбку.
- Вот и превосходно! Невинный охотней прощает виновного, чем виноватый невинного. В чем же твоя просьба, сын мой?
- Высочайший меня, вероятно, с кем-то путает. Я граф Парижский и пришел обсудить, как бы нам совместно ударить, чтоб снять осаду.
Карл III опустил набухшие веки и погрузился в лабиринт подагрических страданий. Поднял ладонь, и тут же из длинного ряда придворных, похожих на парчовых кукол, выделился канцлер Фульк с чутко настороженными ушами. Аудиенция окончилась.
Канцлер пригласил графа Парижского в свой шатер, и они провели в тихой беседе целый день. Только поздно вечером Эд возвратился в отведенное ему жилище. Сбрасывая Озрику алый плащ, проговорил задумчиво:
- Ты знаешь, по-старофранкски слово "фульк" значит "болотная курочка". О, эта закулисная курочка, в какое болото она меня хочет затащить теперь? И, между прочим, о Забывайке - ни полслова!
Азарике больше ничего не удалось выпытать, кроме того, что Фульк противится решающей битве. Уверяет, что его, канцлера, личный авторитет настолько велик, что достаточно ему сказать одно хоть слово королю Сигурду, как варвары уйдут!
На следующий день все дела отменялись, потому что был праздник у императрицы.
Резиденция Рикарды в императорском лагере представляла собой целый городок разноцветных шатров, палаток, навесов, уютных беседок, укромных уголков. Праздник заключался в том, что дамы уселись за традиционные веретена, а мужчины - за пиршественный стол.
Рикарда трепетно готовилась к визиту Эда, все утро перед зеркалом выщипывала седые волоски, которых насчитала - увы! - тринадцать. Эд явился улыбчивый, молчаливый. Рикарда раскраснелась, бренчала украшениями, сильней, чем обычно, кокетничала с герцогами, поминутно поглядывая на Эда.
Душою общества был герцог Суассонский. Он грохотал, крутя острейшие усы.
- Почему ж бы мне и не верить? Клянусь, что тот кабан был ростом с Лаонскую башню, если не считать, правда, ее шпиля.
- Генрих! - умоляла его толстушка супруга.
- Что - Генрих? - не сдавался тот. - Пусть кто-нибудь посмеет сомневаться! Я готов доказать свою правоту оружием.
Рикарда положила герцогу на плечо руку, унизанную кольцами, а сама одарила Эда самым тягучим из своих русалочьих взглядов.
- Ну, а если это буду я?
- Такому противнику сдаюсь без боя! - нашелся герцог. - Даже если вашей светлости угодно доказывать, что кабан был с комара!
Тотчас же он принялся расписывать, как однажды в лесу встретился ему тур с четырьмя рогами. Пользуясь всеобщим хохотом, Рикарда тихо сказала Эду:
- Когда вы возвращаетесь в Париж? Возьмите и меня. Я готова оборотиться оруженосцем… Говорят, вам нравятся оборотни?
И пожалела о сказанном. Граф прикусил губу, лицо его окаменело. Рикарда улыбнулась как можно ослепительней:
- Кстати, граф, одна особа очень хочет здесь с вами говорить. По крайне важному для всех нас делу… Перейдите как бы отдохнуть в третий направо шатер.
Эд, подумав, повиновался.
Там оказалась Заячья Губа. Она схватила Эда за руки, всматривалась в его лицо.
- Какой ты… Какой ты теперь после проклятой Забывайки? Дай хоть погляжу на тебя, сокол мой!
- Если ты звала только за этим, - сухо ответил Эд, отнимая руки, - то мне недосуг.
- Постой! - Заячья Губа шипела, потому что говорить громко здесь было опасно. - Есть дело наиважнейшее… Слушай, если завтра в час вечерней стражи… Кстати, прорвались ли в Париж две баржи с хлебом?
- Прорвались, - более мягко подтвердил Эд.
- Это я их снарядила! - с гордостью сказала колдунья. - Итак, если завтра в час вечерней стражи с хорошим отрядом ты придешь к нижней пещере у Горы Мучеников (я укажу точно, к какой), ты найдешь там спящим не кого иного, как короля Сигурда. Бери его!
- И это все? - ледяным тоном спросил Эд, поворачиваясь к двери.
- Это не обман! - завопила Заячья Губа, забыв о том, что стенки шатра тонки. - Видит бог, на что я только шла, чтобы завоевать расположение этого варвара, недоверчивого и подозрительного, как царь Ирод!
- Но я не пользуюсь предательством, - ответил граф.
Откинув полог, в шатер вбежала Рикарда, которая все слышала. Глаза ее налились слезами от восхищения Эдом.
- Вот эта женщина, - сказала упавшим голосом Заячья Губа, - эта соломенная вдовица, так же как и я, так же как и все, наверное, женщины мира, готова для тебя на все. Решись - она принесет тебе и трон и любовь!
Эд вертел в пальцах кончик хлыста, рассматривал их обеих, затем, так и не молвив ни слова, вышел.
- Он донесет! - Рикарда схватила за руку колдунью.
Госпожа Лалиевра покачала седой головой.
- Но я надеюсь, - сказала она после некоторого размышления, - нет мужчины, который бы не клюнул на власть и на любовь. Мы с тобой теперь, пожалуй, расстанемся на время… Я еще употреблю кое-какие средства! А тебе вот мой залог нашего союза. Помнишь, в Лаоне ты просила меня открыть секрет средства, называемого "Дар Локусты"? Держи.
Она сняла с дряблой шеи тонкую цепочку, на которой висел медальон в виде сердечка с головой древней чародейки Локусты. Колдунья удалилась, а императрица с трепетом взвесила золотое сердечко на ладони. Полог шатра колыхнулся, и оттуда проник канцлер Фульк, отряхнув с головы какой-то сор и солому,
- Я немного опоздал, - сказал он, протирая стеклышко, - но главное слышал. Что, сладчайшая, плетете интрижки?