Именно Джону Джеймсу Одюбону мы обязаны наиболее ярким описанием "яичного" бизнеса. В июне 1833 года Одюбон посетил Новую Шотландию, где он встретил компанию сборщиков, которые, собрав что-то около сорока тысяч яиц морских птиц, продавали их перекупщику в Галифаксе по двадцать пять центов за дюжину. Несколькими днями позже во время визита на один из птичьих островов он встретил там двух сборщиков, которые "набрали восемьсот дюжин яиц кайр, а всего наметили собрать две тысячи дюжин… Множество разбитых яиц распространяли по всему острову невыносимое зловоние". Однако лишь в 1840 году, когда Одюбон провел несколько недель на северном побережье залива Св. Лаврентия, он до конца ощутил весь ужас этого омерзительного бизнеса. Ниже приводится его отчет в сокращенном варианте:
"Заветное желание сборщиков - разорить каждое гнездо, неважно где, и невзирая ни на какой риск. Они налетают, словно чума, на пернатое племя, утоляя свою звериную склонность к уничтожению несчастных тварей, уже после того, как они их ограбили. Но я не мог полностью верить рассказам об этих ужасах, пока не увидел их собственными глазами.
Их судно - жалкая развалюха, из ее трюма, как из склепа, разносится тлетворное зловоние. Команда, насчитывающая восемь человек, спускает за борт шлюпку и рассаживается в ней, каждый держит в руках ружье старого образца. Один матрос гребет к острову, веками служившему мириадам птиц местом рождения. При приближении подлых ворюг птицы тучей взлетают со скалы и, заполняя все окружающее пространство, с громкими криками носятся над головами своих недругов.
Слышатся звуки выстрелов нескольких мушкетов, заряженных крупной дробью, и вот уже тяжело падают на скалу и в воду убитые и раненые птицы. Остальные в паническом страхе мечутся над врагами, которые между тем высаживаются на берег и с выражением ликования на лице устремляются вперед. Вы только посмотрите на них! Продвигаясь вперед, они давят птенцов в скорлупе и топчут каждое яйцо на своем пути. И когда они наконец убираются с острова, там не остается ни одного целого яйца.
Вернувшись на свою мерзкую посудину, они гребут к находящемуся в нескольких милях отсюда соседнему острову. По прибытии туда повторяется та же картина: они беспощадно давят все попадающиеся под ноги яйца. Так они бродят по островам в течение недели, пока не дойдут до последнего гнездовья на берегу. Затем отправляются в обратный путь, заходя по дороге на каждый остров подряд и забирая свежие яйца, отложенные после их предыдущего визита.
На барке, до половины загруженном свежими яйцами, они направляются к главному острову - месту их первой высадки. Но что это? - они застают там бесцеремонно хозяйничающих чужаков. Охваченные яростью, они бросаются на непрошеных собирателей яиц. Первым вопросом звучит мушкетный залп, в ответ раздается встречный. Одного из членов команды уносят на лодку с пробитым черепом, другой ковыляет, получив заряд дроби в ногу, третий щупает, сколько зубов у него вылетело через продырявленную щеку. Однако в конце концов ссора улажена и предстоит дележ награбленного добра.
Эти люди также собирают весь попадающийся на их пути гагачий пух, но им и этого кажется мало: они безрассудно уничтожают вообще всех подвернувшихся под руку птиц. С особым пристрастием ищут яйца чаек, чистиков, кайр и уток; ради перьев безжалостно убивают тупиков и других птиц: Они так настойчиво и упорно занимаются своим ремеслом, что все виды птиц [в большинстве своем] уже покинули родные гнездовья. Подобная война на уничтожение не может продолжаться вечно".
Массовое истребление птиц продолжалось, не утихая, пока на всем побережье от Лабрадора до Флориды не осталось (вернее - почти не осталось) лишь несколько доступных для людей гнездовий морских птиц. В 1919 году доктор Артур Бент так резюмировал результаты этого варварского опустошения в своем монументальном труде "Жизненный цикл птиц Северной Америки":
"Их самые жестокие враги, вне всякого сомнения, - это люди, веками убивавшие их в огромных количествах и безжалостно кравшие их яйца, пока птицы не были практически полностью истреблены".
Не довольствуясь возраставшим с неимоверной скоростью истреблением взрослых копьеносов и уничтожением множества их яиц ради "прокорма человека", европейские пришельцы быстро придумали новые способы практического использования этих птиц.
К началу второй половины XVI века спрос на животный жир значительно опережал предложение и цена на ворвань была высокой. К несчастью для копьеноса, толстый слой подкожного жира, спасавший его от холода в водах Северной Атлантики, легко перетапливался в первосортное животное масло. Баски, вероятно, первыми воспользовались возможностью пополнить свои барыши от массового китобойного промысла в водах Нового Света; впрочем, получение ворвани очень быстро стало побочным промыслом для рыбаков и китобоев многих других стран.
К 1600 году производство ворвани стало обычным делом в большинстве рыбных портов. Ее вытапливали всюду, где рыбаки имели время и возможность случайно раздобыть какую-нибудь пригодную для этого живность. Так пришел черед тюленей, моржей, китов, морских свиней… и морских птиц. Главной мишенью в племени морских птиц были и оставались до конца своих дней копьеносы, славившиеся своей величиной, большим содержанием жира и доступностью.
Примерно в 1630 году, как поведал нам Николя Дени, французские суда, промышлявшие треску, нередко увозили по десять-двенадцать больших бочек "пингвиньей" ворвани. Для производства такого количества ворвани требовались тысячи тушек копьеносов, и, очевидно, оно было отнюдь не мелким побочным промыслом. С не меньшим размахом вытапливали ворвань английские, испанские и португальские ловцы трески, также интенсивно истреблявшие птиц ради получения жира, причем некоторые из них специально совершали рейсы на обособленные гнездовья в сезон размножения копьеносов и устанавливали там временные выварочные котлы. Они могли вытапливать ворвань даже на совершенно лишенных растительности скалах, поддерживая огонь шкурками и тушами убитых птиц, лишенных жирового слоя. Находились и такие лихие и безжалостные "маслоделы", которые использовали в качестве топлива всю птицу целиком, утверждает Аарон Томас в своем описании острова Фанк конца XVIII века:
"Все время, пока вы живете на острове, вы постоянно совершаете ужасные жестокости, ибо вы не только сдираете шкуру с живых [пингвинов], но вы также заживо сжигаете их… Вы устанавливаете котел и разводите под ним костер из самих несчастных пингвинов".
Вытапливание ворвани из тушек не исчерпывало способов, с помощью которых европейцы извлекали дополнительные выгоды из истребления популяций морских птиц. Хотя массовый летний ход мелкой стайной рыбы - сельди, мойвы, макрели, - а также кальмара снабжал рыбаков необходимой наживкой, однако случались нарушения в периодичности ходов и "подходов" рыбных косяков к берегам. И прибрежные рыбаки вскоре нашли способ восполнять временный дефицит наживки, особенно ощутимый в июне-июле. Высадившиеся на берег рыбаки прочесывали птичьи острова, уничтожая и взрослых птиц, и молодняк. После этого тушки птиц раздирались на куски, использовавшиеся в качестве приманки для лова трески, которую в те времена ловили в основном на уду.
В дни своего процветания "пингвины" чаще других птиц шли на наживку, что в дополнение к истреблению их ради мяса и жира привело к неизбежному результату. Ни один вид, каким бы многочисленным он ни был вначале, не смог бы выдержать бесконечное кровавое избиение. К середине 1700-х годов уцелела лишь горстка поредевших и уже находящихся в осаде колоний. И в это время их постигло новое бедствие.
В последнюю половину XVIII века предприимчивые дельцы, большей частью из Новой Англии, воспользовались растущим спросом на перо и пух в Америке и в Европе для изготовления постельных принадлежностей и обивки мебели. Каждую весну множество шхун, некоторые даже с юга, из Чесапикского залива, прибывали к берегам Ньюфаундленда и залива Св. Лаврентия с целью грабежа гнездовий морских птиц на островных колониях. Сначала грабители набросились на гаг, однако, помимо сбора пуха, которым были выстланы гагачьи гнезда, они также отстреливали и ловили сетями бессчетные тысячи взрослых птиц. Подобная жестокость привела к тому, что вскоре от ранее казавшихся неистощимыми гагачьих стай остались буквально "рожки да ножки". Затем настал черед гнездовий других морских птиц, включая последние оставшиеся колонии копьеносов.
В 1775 году власти Ньюфаундленда обратились к Великобритании с петицией о прекращении резни: "К северной части нашего острова прилегают многочисленные острова, где в изобилии водятся птицы, весьма полезные местным жителям зимой - для пропитания и летом - для заготовки наживки для рыбной ловли… их [эти жители] теперь почти совсем лишились, поскольку большая часть птиц была за несколько лет уничтожена командами судов, которые убивают их в сезон размножения ради перьев, используемых ими как предмет торговли… мы просим положить этому конец, разрешив добычу птиц только для еды и наживки".
Десятилетием позже колонист Джордж Картрайт занес в свой дневник следующие пророческие строки: "С острова Фанк пришло судно с грузом птицы, главным образом пингвинов… Каждое лето [там] плодятся бесчисленные стаи морских птиц, что приносит огромную пользу местным жителям, которые плавают туда, чтобы загрузить свои лодки птицей и яйцами… однако в последние годы для команд нескольких судов вошло в привычку жить на острове все лето с единственной целью убивать птиц ради их перьев; они причинили невиданное разорение. Если этой практике не будет положен скорый конец, то все птичье потомство будет сведено на нет, особенно пингвины, ибо сейчас это единственный остров, оставшийся у них для размножения; что касается всех других островов близ берегов Ньюфаундленда, то их грабят постоянно". (Курсив мой.)
Возмущение коммерческой аристократии Ньюфаундленда не было бескорыстным. Это видно из замечания преподобного Филипа Токе, который незадолго до 1800 года писал о том, что "пингвины" "в изобилии водились на острове Фанк, [где] их убивали в невероятных количествах… Целые кучи их сжигали вместо топлива… которого на острове не было. [До разорения, вызванного торговлей пером], купцы с Бонависты продавали беднякам эту птицу центнерами".
Особенно мрачное описание действительности оставил нам Аарон Томас:
"На расстоянии нескольких лиг от северного берега лежат острова Фого, Вонючий и Фанк. Обычно их вместе называют островами Фанк за зловонный запах, бьющий в нос при высадке на любой из них. Я буду говорить только об одном острове Фанк, но мои наблюдения равным образом годятся и для других островов этой группы.
Остров Фанк представляет собой пустынное место, населенное только пингвинами и другой птицей, которой здесь столько, что просто не верится. Как только вы ступили ногой на берег, вас окружают тысячи птиц, они путаются у вас под ногами и настолько ленивы, что даже не пытаются уйти с вашей дороги.
Если вы пришли за пером, то вам нет нужды их убивать, надо просто схватить птицу в руки и выщипать у нее перья получше. После этого вы оставляете несчастную птицу на произвол судьбы, полуголую, с разодранной кожей - пусть себе не спеша издыхает. Не очень гуманный способ, но такова общепринятая практика.
Я получил от одного человека из Сент-Джонса следующую информацию: "Лет двадцать назад я совершил два рейса на остров Фанк, когда подобный промысел считался законным.
За эти рейсы мы с моим компаньоном собрали полтонны перьев и столько яиц, что выручили за них в Сент-Джонсе целых тридцать фунтов!
Теперь, - продолжал Аарон Томас, - сдирать кожу с птиц и собирать яйца на острове Фанк запрещено, а забивать птицу можно только для наживки, на которую ловят рыбу. [Но] года три назад несколько человек попались на запрещенном грабеже, их привезли в Сент-Джонс и там выпороли плетьми. Тем не менее я слышал, что с этих островов [еще] вывозят ежегодно значительное количество пера".
В это время стали раздаваться и другие жалобы по поводу уничтожения "пингвинов". Дело в том, что эти поразительной внешности птицы в течение почти трех столетий служили возвращающимся из плавания морякам безошибочным указателем прибытия на Большую Ньюфаундлендскую банку и, следовательно, близости материка, чьи небезопасные для мореплавателей берега часто скрыты за непроницаемой пеленой тумана. Издавна в "Путевые карты и лоции", которыми пользовались при пересечении Атлантики в западном направлении, вносился тот или иной вариант следующей выписки из "Английского Лоцмана":
"Вы можете узнать, что находитесь на Большой банке, по огромному количеству птиц, особенно и прежде всего "пингвинов", ибо в отличие от других птиц они никогда не покидают Банку". Но уже к 1792 году сэр Ричард Бонникастл сообщал английским властям о том, что "этот верный навигационный указатель теперь совершенно исчез в результате безрассудной торговли яйцами и перьями". Двумя годами позже лондонский министр по делам колоний запретил наконец уничтожать "пингвинов" для торговли пером, ибо "они дают пищу и наживку и предупреждают суда о приближении к земле".
Помимо того что этот запрет пришел слишком поздно, его фактически проигнорировали на Ньюфаундленде, где местные купцы давно решили, что если уж им не удалось заставить янки отказаться от выгодного бизнеса, то наилучшим выходом будет самим участвовать в нем. В результате к 1802 году на пустынном острове, именуемом Фанк, была уничтожена последняя колония "пингвинов" в Северной Америке.
Если нашим предкам потребовалось больше тысячи лет, чтобы разделаться с копьеносами в европейских водах, то современному человеку для уничтожения их в Новом Свете хватило и трехсот. И хотя это была безусловная победа в нашей непрекращающейся войне с остальным животным миром, виновникам торжества, как и нам, их наследникам, как-то неловко ставить ее себе в заслугу.
Едва последние североамериканские копьеносы были отправлены в небытие вслед за своими европейскими собратьями, как тут же их. исчезновению было дано привычное объяснение: дескать, эти пугливые от природы птицы должны были "выбирать себе другие места", редко посещаемые людьми. Некоторые апологеты утверждали даже, что эти птицы извечно обитали в высоких арктических широтах. Так, один американский орнитолог писал в 1824 году:
"Бескрылая гагарка, или северный пингвин, волей случая или инстинкта обитает только в самых высоких широтах земного шара, оказываясь среди ужасов покрытого вечным льдом региона, где ее обычно можно видеть на дрейфующих ледяных полях студеного океана".
Когда же ни одному исследователю Арктики не удалось встретить в "студеном океане" ни малейшего следа копьеносов, живых или мертвых, была предпринята совсем уже удивительная попытка похоронить саму память об этой птице. Было высказано предположение, что "птица, известная в истории под именем бескрылой гагарки, по всей вероятности, - мифическое создание, выдуманное безграмотными матросами и рыбаками". В качестве дополнительного доказательства фиктивности ее существования сообщалось об обнаружении поддельных яиц, сделанных из гипса, и чучел, склеенных, как оказалось, из шкур разных видов морских птиц. Подделки предназначались для продажи легковерным коллекционерам.
Этому интуитивному побуждению выкинуть копьеноса из истории, а заодно и освободиться от угрызений совести помешало открытие в конце XIX века на острове Фанк множества "пингвиньих" клювов и костей и даже нескольких тушек, частично сохранившихся в гуано. Когда эти останки доставили в Европу, они произвели сенсацию в научном мире, представители которого, желая их приобрести, бешено конкурировали друг с другом на торгах. Как сообщалось в одной из публикаций того времени, "большое количество останков, собранных профессором Мильне на острове Фанк, было закуплено многими музеями и частными коллекционерами, что помогло им удовлетворить насущную потребность пополнить свои коллекции".
"Потребностью" называлась страсть к стяжательству, охватившая немало состоятельных людей XIX века, для которых древности естественной истории были все равно что картины Моне или Гогена для ценителей современного искусства. Целые состояния тратились на поиски по всему миру редких экземпляров. Развернулась острая конкурентная борьба во имя науки и просвещения; она-то и явилась последней причиной уничтожения десятков и сотен видов животных, которым и так уже грозило вымирание. Этот "бизнес" продолжается - с аналогичными результатами - ив наши дни с участием неразборчивых в средствах зоопарков и музеев естественной истории.
Безусловное признание того, что бескрылая гагарка - никакой не миф, а существо из плоти и крови, которое когда-то, [и не так давно], было живым организмом, вновь поставило вопрос о том, как и почему она исчезла. Большинство авторитетов продолжали утверждать, что человек тут ни при чем, но были и несогласные с этим мнением. К числу последних принадлежал выдающийся датский ученый, профессор Я. Стинструп, который в 1855 году заявил о том, что "исчезновение гейрфугеля не должно рассматриваться как миграция и еще меньше - как естественное вымирание, но как следствие истребления его людьми - главными виновниками опустошения".
Впрочем, свое честное признание горькой истины добрый профессор постарался подсластить такой вот оговоркой: "Тем не менее эта исчезнувшая птица помогла добиться более высокой цели, способствуя в течение долгого времени процветанию рыбного промысла на Ньюфаундлендских банках". Вряд ли можно было найти ей более достойное предназначение! Несомненно, что подобные аргументы все еще находят поддержку у тех, кто считает, что гибель любого животного или вида животных ради удовлетворения человеческих потребностей не только оправданна, но даже имеет оттенок благодеяния.
Хотя вскоре после 1800 года копьенос как будто навсегда исчез из поля зрения человека, он еще не был вымершим видом. Оставалась одна, малоизвестная колония. Эта оставшаяся колония, насчитывавшая, пожалуй, не более сотни особей, сумела избежать заклания на "более высокие цели". Она выжила прежде всего благодаря изолированности ее от внешнего мира: колония случайно обосновалась на скалистом островке, названном Эльдей, - крайнем в цепи вулканических островов в Атлантике, протянувшейся на юго-запад от исландского мыса Рейкьянес. Скала, окруженная со всех сторон морем и непрерывно разрушаемая штормами и прибоем, служила ненадежным убежищем столь небольшому количеству гейрфугелей, что даже местные жители больше не считали их достойным внимания объектом для своих грабительских набегов.