- Я… э… словом… видел их как-то на озере Хакиопулос, - ответил Теодор, не погрешив против истины, однако умолчав о том, что это случилось три года назад и то был единственный раз за всю историю Корфу, когда остров посетили фламинго. В память об этом событии у меня хранилось несколько розовых перьев.
- Силы небесные! - воскликнул Луми Лапочка. - Лес, дорогуша, а мы сможем их увидеть? Как ты думаешь, сумеем мы незаметно подобраться к ним?
- Конечно, - беззаботно ответят Лесли. - Нет ничего проще. Каждый день они летят по одному и тому же маршруту.
На другое утро Лесли пришел в мою комнату с неким подобием охотничьего рога, сделанным из рога коровы. Я спросил, что это за штука; он ухмыльнулся и довольно произнес:
- Манок для фламинго.
Интересно! Я честно сказал, что никогда еще не слыхал про манки для фламинго.
- Я тоже, - признался Лесли. - Это старая пороховница из коровьего рога, в таких держали порох для мушкетов - знаешь, небось. Но самый кончик отломан, так что в рог можно трубить.
Иллюстрируя свою мысль, он поднес к губам узкий конец рога и подул. Получился долгий громкий звук, нечто среднее между голосом ревуна и фырканьем, с дрожащими обертонами. Критически прослушав этот номер, я заявил, что не заметил ничего похожего на голос фламинго.
- Правильно, - согласился Лесли, - но держу пари, что Луми Лапочка и Гарри Душка этого не знают. Теперь мне остается только одолжить твои перья фламинго.
Мне совсем не хотелось расставаться с такими редкими образцами, но Лесли объяснил, для чего это надо, и обещал вернуть их в целости и сохранности.
В десять утра появились Луми и Гарри, выряженные, по указаниям Лесли, для охоты на фламинго. На каждом - соломенная шляпа и резиновые сапоги: Лесли объяснил, что за птицами придется идти на болота. Друзья разрумянились, предвкушая волнующее приключение; когда же Лесли продемонстрировал манок, восторгам не было конца. Они извлекли из рога такие гулкие звуки, что обезумевшие псы принялись лаять и выть, а разъяренный Ларри, высунувшись из окна своей спальни, заявил, что покинет этот дом, если мы будем вести себя, словно сборище оголтелых охотников.
- А в твоем возрасте следовало бы быть поумнее! - крикнул он в заключение, захлопывая окно; эти слова были обращены к маме, которая вышла узнать, по какому поводу такой шум.
Наконец мы тронулись в путь, и уже на четвертом километре прыть храбрых охотников на фламинго заметно поубавилась. Втащив их на вершину почти неприступной горки, мы велели им спрятаться в куст куманики и дуть в манок, зазывая фламинго. С полчаса они с великим прилежанием поочередно дули в коровий рог, но постепенно выдохлись, и под конец производимые ими звуки напоминали скорее горестные стоны издыхающего слона, чем голоса каких-либо птиц.
Тут наступил мой черед. Тяжело дыша, я взбежал на горку и взволнованно доложил нашим охотникам, что они не напрасно трудились. Фламинго услышали зов, да только вот незадача - птицы опустились в лощину за холмом в полукилометре от засады. Если друзья поспешат, застанут там ожидающего их Лесли. С восхищением наблюдал я наглядный пример американской целеустремленности. Громко топая огромными, не по ноге, резиновыми сапогами, они ринулись галопом к указанному холму, время от времени останавливаясь по моей команде, чтобы, судорожно глотая воздух, подуть в манок. Примчавшись мокрые от пота на вершину холма, они увидели там Лесли, который велел им оставаться на месте и продолжать дуть в манок, а он зайдет в лощину с другого конца и погонит на них фламинго. После чего он отдал им свое ружье и ягдташ - дескать, так ему будет легче подкрадываться, - и скрылся.
Теперь пришло время выйти на сцену нашему доброму другу, полицейскому Филимоне Контакосе. Вне всякого сомненья, Филимона был самым толстым и сонливым изо всех полицейских на Корфу; он служил в полиции уже четвертый десяток лет и не продвинулся по службе по той причине, что ни разу никого не арестовал. Филимона подробно объяснил нам, что физически не способен на такой поступок; от одной мысли о необходимости проявить суровость к правонарушителю его темные, с лиловым отливом глаза наполнялись слезами. При малейшем намеке на конфликт между подвыпившими крестьянами во время деревенских праздников он решительно ковылял подальше от места происшествия. Филимона предпочитал тихий образ жизни; раз в две недели он навещал нас, чтобы полюбоваться коллекцией ружей Лесли (ни одно из них не было зарегистрировано) и преподнести Ларри контрабандного табаку, маме и Марго - цветы, мне - засахаренный миндаль. В юности он ходил матросом на грузовом пароходе и научился кое-как изъясняться по-английски. Это обстоятельство вкупе с тем фактом, что все жители Корфу обожают розыгрыши, делало его весьма подходящим для нашей задумки. И Филимона блестяще оправдал наши надежды.
Гордо неся форменную одежду, он тяжело поднялся на холм - живое воплощение закона и правопорядка, достойный представитель полицейских органов. На вершине он застал наших охотников, уныло дующих в манок. Мягко осведомился, чем они заняты. Луми Лапочка и Гарри Душка, как щенята, реагировали на ласковый голос - осыпали Филимону комплиментами по поводу его владения английским языком и с радостью принялись объяснять, что и как. И с ужасом увидели, как добродушно моргающий толстяк внезапно превратился в холодное и суровое воплощение власти.
- Вам известно фламинго нет стрелять? - рявкнул Филимона. - Запрещено стрелять фламинго!
- Но, дорогуша, мы и не думаем стрелять, - ответил, запинаясь, Луми Лапочка. - Мы хотим только посмотреть на них.
- Да-да, - льстивым голосом подхватил Гарри Душка. - Ей-богу, вы ошибаетесь. Мы совсем не хотим стрелять этих птичек, только посмотреть на них. Не стрелять, понятно?
- Если вы не стрелять, зачем у вас ружье? - спросил Филимона.
- Ах, это, - порозовел Луми Лапочка. - Это ружье одного нашего друга… э-э-э… амиго… ясно?
- Да-да, - твердил Гарри Душка. - Ружье нашего друга, Леса Даррелла. Может быть, вы с ним знакомы? Его тут многие знают.
Филимона смотрел на них холодно и неумолимо.
- Я не знать этот друг, - заявил он наконец. - Попрошу открыть ягдташ.
- Нет, постойте, лейтенант, как же так! - возразил Луми Лапочка. - Это не наш ягдташ.
- Нет-нет, - поддержал его Гарри Душка. - Это ягдташ нашего друга, Даррелла.
- У вас ружье, у вас ягдташ, - настаивал Филимона, показывая пальцем. - Попрошу открыть.
- Ну, я бы сказал, лейтенант, что вы малость превышаете свои полномочия, честное слово, - сказал Луми Лапочка; Гарри Душка энергичными кивками выражал свое согласие с его словами. - Но если вам от этого будет легче, ладно. Думаю, большой беды не будет, если вы заглянете в эту сумку.
Повозившись с ремнями, он открыл ягдташ и подал его Филимоне. Полицейский заглянул внутрь, торжествующе крякнул и извлек из сумки общипанную и обезглавленную курицу, на тушку которой налипли ярко-алые перья. Доблестные охотники на фламинго побелели.
- Но послушайте… э-э-э… погодите, - начал Луми Лапочка и смолк под инквизиторским взглядом Филимоны.
- Я вам говорить, фламинго стрелять запрещено, - сказал Филимона. - Вы оба арестованы.
После чего он отвел испуганных и протестующих охотников в полицейский участок в деревне, где продержал их несколько часов, пока они, как одержимые, писали объяснения и до того запутались от всех переживаний и огорчений, что излагали взаимно противоречащие версии. А тут еще мы с Лесли подговорили наших деревенских друзей, и около участка собралась целая толпа. Звучали грозно негодующие крики, греческий хор громко возглашал: "Фламинго!", и в стену участка время от времени ударяли камни.
В конце концов Филимона разрешил своим пленникам послать записку Ларри, который примчался в деревню и, сообщив Филимоне, что лучше бы тот ловил настоящих злоумышленников, чем заниматься розыгрышами, вернул охотников на фламинго в лоно нашей семьи.
- Довольно, сколько можно! - бушевал Ларри. - Я не желаю, чтобы мои гости подвергались насмешкам дурно воспитанных туземцев, подученных моими слабоумными братьями.
Должен признать, что Луми Лапочка и Гарри Душка держались замечательно.
- Не сердись, Ларри, дорогуша, - говорил Луми Лапочка. - Это у них от жизнерадостности. Мы сами столько же виноваты, сколько Лес.
- Точно, - подтвердил Гарри Душка. - Луми прав. Мы сами виноваты, что такие легковерные дурачки.
Чтобы показать, что нисколько не обижаются, они отправились в город, купили там ящик шампанского, сходили в деревню за Филимоной и устроили в доме пир. Сидя на веранде по обе стороны полицейского, они смиренно пили за его здоровье; сам же Филимона неожиданно приятным тенором исполнял любовные песни, от которых на его большие глаза набегали слезы.
- Знаешь, - доверительно обратился Луми Лапочка к Ларри в разгар пирушки, - он был бы очень даже симпатичным, если бы сбросил лишний вес. Только прошу тебя, дорогуша, не говори Гарри, что я тебе это сказал, ладно?
Сад богов
Взгляни, разверзлось небо, и со смехом боги на зрелище неслыханное смотрят.
Шекспир, Кориолан
Остров изогнулся луком неправильной формы, почти касаясь концами греческого и албанского побережий, и замкнутые его периметром воды Ионического моря напоминали голубое озеро. К нашему особняку примыкала просторная веранда с каменным полом, закрытая сверху переплетением старой лозы, с которой канделябрами свисали крупные грозди зеленого винограда. С веранды открывался вид на углубленный в косогор сад с множеством мандариновых деревьев и на серебристо-зеленые оливковые рощи, простирающиеся до самого моря, синего и гладкого, как цветочный лепесток.
В погожие дни мы всегда ели на веранде, накрыв рахитичный стол с мраморной столешницей; здесь же принимались важные семейные решения. Завтраки были особенно сильно приправлены желчью и перебранками: в это время читались поступившие письма, составлялись, пересматривались и браковались планы на день; на этих утренних заседаниях разрабатывалась семейная программа, правда не слишком методично: чей-то скромный заказ на омлет мог в ходе обсуждения обернуться трехмесячной экскурсией на отдаленный пляж, как это было однажды. Так что, собираясь за столом при трепетном утреннем свете, мы никогда не могли знать наперед, что в конечном счете принесет нам день. Первые шаги требовали особой осторожности, ибо участники дискуссии отличались повышенной возбудимостью, но постепенно, под действием чая, кофе, гренок, домашнего варенья, яиц и всякого рода фруктов, утреннее напряжение спадало и на веранде устанавливалась более благоприятная атмосфера.
Утро, когда пришло известие, что вскоре к нам прибудет граф, было похоже на все другие утра. Мы завершили кофейную фазу завтрака, и каждый предался своим размышлениям. Моя сестра Марго, повязав платком русые волосы, рассматривала два альбома с выкройками, весело и не очень мелодично напевая себе под нос, Лесли, отставив чашку, достал из кармана маленький пистолет, разобрал его и рассеянно принялся чистить носовым платком; мама, беззвучно шевеля губами, штудировала поваренную книгу в поисках рецепта для ленча и время от времени устремляла взгляд в пространство, припоминая, есть ли в наличии нужный ингредиент; Ларри, в пестром халате, одной рукой отправлял в рот вишни, другой разбирал свою почту.
Я был занят тем, что кормил свое новейшее приобретение - молодую галку, которая ела так медленно, что я нарек ее именем Гладстон: мне рассказывали, будто сей государственный деятель пережевывал пищу по нескольку сотен раз. Ожидая, когда галка управится с очередным кусочком корма, я смотрел вниз на манящее море и прикидывал, как провести этот день. Взять ослика Салли и отправиться в оливковые рощи на горах в сердце острова, чтобы попытаться поймать агам на лоснящихся селенитом скалах, где они греются на солнышке и дразнят меня, покачивая желтой головой и надувая оранжевый горловой мешок? Или спуститься к озерку в лощине за домом, где пришла пора стрекозам вылупляться из личинок? А может быть, - самая заманчивая идея - совершить морское путешествие на недавно полученной лодке?
Весной почти замкнутое со всех сторон водное пространство, отделяющее Корфу от материка, было окрашено в нежно-голубой цвет; когда же весну сменяло знойное, жгучее лето, оно придавало тихим водам более насыщенный и нереальный оттенок. При определенном освещении море приобретало словно заимствованный у радуги фиолетово-синий цвет, с переходом в сочную нефритовую зелень на мелководье. Вечером заходящее солнце как бы проходилось кистью по морской глади, нанося расплывчатые пурпурные мазки с примесью золота, серебра, оранжевой и светло-розовой краски.
Поглядишь на обрамленное сушей безмятежное летнее море, и кажется оно таким кротким - голубой луг медленно и равномерно колышется вдоль берегов. Но даже в тихий летний день где-то среди источенных эрозией гор на материке внезапно рождается неистовый жаркий ветер и с воем обрушивается на остров, перекрашивает море в почти черный цвет, оторачивает гребни волн кромкой из белой пены и гонит их перед собой, будто табун перепуганных синих коней, пока они не рушатся, обессиленные, на берег, издыхая в саване из шипящей пены. А зимой под свинцово-серым небом холодное и угрюмое море напрягает тугие мускулы бесцветных волн, расписанные полосами мусора и грязи, вынесенных из долины в залив зимними дождями.
Для меня это голубое царство было сокровищницей, полной причудливых тварей, которых мне страстно хотелось собирать и изучать. Поначалу меня ждали разочарования, потому что я мог лишь, уподобляясь одинокой морской птице, бродить вдоль берега и вылавливать разную мелкоту да иногда с тоской разглядывать какое-нибудь таинственное чудо, выброшенное волнами на сушу. Но затем я обзавелся лодкой, славным суденышком "Бутл Толстогузый", и мне открылось все подводное царство - от глубоких заливов и гротов среди золотисто-красных скальных замков на севере до голубой стихии вдоль блестящих, словно снежные сугробы, белых дюн на юге.
Сделав окончательный выбор, я настолько сосредоточился на обдумывании деталей морской вылазки, что совсем забыл про Гладстона, который негодующе шипел на меня, точно задыхающийся астматик в тумане.
- Если тебе непременно надо держать эту пернатую фисгармонию, - раздраженно произнес Ларри, отрываясь от письма, - научил бы ее по крайней мере петь как следует.
Поскольку он явно не был настроен выслушивать лекцию о певческих способностях галок, я промолчал и заткнул Гладстону клюв здоровенным куском пищи.
- Марко присылает к нам графа Россиньоля на два-три дня, - небрежно сообщил маме Ларри.
- А кто он такой? - спросила мама.
- Не знаю, - ответил Ларри.
Мама поправила очки и воззрилась на него.
- Как это понимать - не знаешь?
- Так и понимай, что не знаю, я его никогда не видел.
- Ну, а кто такой Марко?
- Не знаю, с ним я тоже не встречался. Слышал только, что он талантливый художник.
- Ларри, милый, - сказала мама. - Нельзя же приглашать в гости совершенно незнакомых людей. Тут знакомым-то не знаешь, как угодить, зачем нам еще незнакомые.
- При чем тут это - знакомый, незнакомый? - удивился Ларри.
- При том, что знакомые хотя бы знают, что их ожидает, - объяснила мама.
- Ожидает? - сухо повторил Ларри. - Послушать тебя, так можно подумать, что я приглашаю их в гетто или что-нибудь в этом роде.
- Да нет же, дорогой, я не в этом смысле. Просто наш дом так непохож на нормальные дома. Как я ни стараюсь, у нас почему-то все не как у людей.
- Ничего, если уж кто едет к нам погостить, пусть мирится с нами, - сказал Ларри. - И вообще, я тут ни при чем, я его не приглашал, это Марко шлет его к нам.
- Вот-вот, я об этом и говорю, - отозвалась мама. - Совершенно незнакомые люди посылают к нам совсем незнакомых людей, как будто у нас гостиница или что-то в этом роде.
- Вся беда в том, что ты необщительна, - заявил Ларри.
- Ты тоже стал бы таким, заставь тебя заниматься кухней, - возмутилась мама. - Прямо хоть отшельником становись.
- Прекрасно, как только граф уедет, делайся отшельником, если хочешь. Никто не будет тебе мешать.
- Будете приглашать такую кучу народа, так и впрямь запишусь в отшельники.
- Ну, конечно, - подхватил Ларри. - Надо только как следует организовать это дело. Лесли соорудит пещеру в оливковой роще, попросишь Марго сшить вместе несколько не слишком вонючих звериных шкур из коллекции Джерри, запасешь банку ежевики - и готово. Я буду приводить туда людей, показывать им тебя. "Вот моя матушка, - скажу я им. - Она покинула нас, чтобы вести образ жизни отшельника".
Мама сердито посмотрела на него.
- Честное слово, Ларри, ты способен вывести меня из себя, - произнесла она.
- Я собираюсь проведать малыша Леоноры, - объявила Марго. - У кого-нибудь есть поручения в деревню?
- Ах да, вспомнил, - отозвался Ларри. - Леонора просила меня быть крестным отцом ее отпрыска.
Леонорой звали дочь нашей служанки Лугареции; она приходила помогать, когда мы устраивали большие приемы, а удивительно красивая внешность снискала ей особое расположение Ларри.
- Тебя? Крестным отцом? - удивилась Марго. - Я-то думала, для крестных отцов обязательно безупречное поведение, религиозность и все такое прочее.
- Это очень мило с ее стороны, - нерешительно сказала мама. - Но все же как-то странно, правда?
- Куда страннее было бы, попроси она его быть просто отцом, - возразил Лесли.
- Лесли, милый, не говори таких вещей при Джерри даже в шутку, - взмолилась мама. - Ну и как, Ларри, ты согласишься?
- Конечно, зачем же лишать бедную крошку блага иметь такого наставника?
- Ха! - иронически воскликнула Марго. - Но уж я скажу Леоноре, что легче превратить карася в порося, чем добиться от тебя религиозности и безупречного поведения.
- Пожалуйста, говори. Если сумеешь перевести это на греческий язык.
- Я владею греческим не хуже тебя, - воинственно заявила Марго.
- Полно, мои дорогие, не ссорьтесь, - вмешалась мама. - И послушай, Лесли, не стоит чистить ружья носовыми платками, это масло потом никак не отстирывается.
- Но ведь чем-то мне надо их чистить, - надулся Лесли.
В этот момент я сообщил маме, что собираюсь сегодня исследовать побережье, мне бы взять с собой что-нибудь из еды.
- Да-да, милый, - рассеянно ответила мама. - Передай Лугареции, пусть приготовит тебе что-нибудь. Только будь осторожен, милый, на глубокую воду не заплывай. Смотри, не простудись и… остерегайся акул.