Мне не нравится Леонид Максимович, не испытываю к нему ни доверия, ни симпатии. Он какой-то откровенно круглый, окатанный, и жесты его округлы, и речь мягка, и аргументы всегда овальные, подозрительно законченные и исчерпывающие. И когда он низвергает, сокрушает чью-то идею, то делает это не жестко, не страстно, а как будто бы бьет подушкой. По-моему, талант не может быть круглым и гладким. Талант пульсирует горячей кровью, он пылок и нетерпелив в утверждении, отрицая, он создает. А Казанкин улыбается мягким, располневшим лицом, и глаза его не сверкают, а как бы плавятся, и голос негромок для такого потучневшего, успевшего огрузнеть мужчины. Смотришь ему в спину - могучая такая, литая спинища, и загривок мощный, а повернется он медленно так, корпусом, - добрейшая, благодушная улыбка и ни одной тебе морщинки на лице. Неуютно мне, когда передо мной гладкие, тугие от сока физиономии. Но это мое, личное. Весь факультет, и Светка в том числе, утверждает, что он хороший человек, но ведь хочется в нем еще и ученого видеть.
- Ты еще не созрел, - объясняла мне Светка в ответ на мои сомнения. - Казанкин не боится подняться на авторитеты… и создает свое мнение в геологии…
Светке легко живется, красивой, самоуверенной и переменчивой. Прошлый год она покинула меня, бросилась галопом за молодым пианистом, которому прочили мировую славу, но тот просто на глазах всех разочаровал, сгнил на корню. Потом она оккупировала физиков, двух друзей, долго выбирала из них, а те ходили за ней контуженные и завалили сессию. Светка была уверена, что я люблю се, люблю навсегда. И неделю назад она как ни в чем не бывало подошла ко мне, распахнула темные глаза, приоткрыла губы и умоляюще попросила выслушать тайну, что наполняет ее. Оказывается, Казанкин напечатал ее реферат в университетском сборнике, взял еще одну статью и предложил работать по его теме - а этого будет достаточно, чтобы поступить в аспирантуру.
- Боюсь! - прошептала Светка, не спуская с меня взгляда. - Как ты скажешь, так и будет!
Я откровенно сказал, что обо всем этом думаю, но Светка, как и следовало ожидать, согласилась работать с Казанкиным - знакомая, накатанная дорога…
В кабинете у Казанкина копались в книгах Светка и Юрий, о чем-то тихо переговариваясь. Казанкин поздоровался дружелюбным рукопожатием, и не успели мы раскрыть рта, как он окружил непролазностью нейтральных светских вопросов: какова весна, каково солнце, трудно ли одолевается сессия и сумеем ли мы сдать ее досрочно?
- Всегда пугает меня весна, не сплю по ночам, словно в бреду, - делился Казанкин, добродушно улыбаясь, - дрожь внутри - торопит что-то, не успею. Бросить к чертям кабинет и - в поле! Да, в поле!
- В пампасы! - клещом уцепился Витька. - За этим мы и пришли, Леонид Максимович! В пампасы!
- Так в чем же дело! - широко распахнулся Казанкин, раскинув руки. - У вас Камчатка… и попутного вам ветра, - улыбка делает его таким благожелательным, своим в доску. Но он сразу понял, что не случайно мы зашли, раз с нами Басков, только что вернувшийся из Тюмени; понял, что тот набросил на нас лассо и тащит совсем в другие пампасы.
- Рада тебя видеть, - шепнула мне Светка. - Устала до чертиков, сдаю досрочно… Ты зачем сюда?
- Леонид Максимович, - Басков покашлял в кулак, скребнул затылок и выпуклым глазом как-то упруго уперся в Казанкина, - один кардинальный вопрос, вопрос скорее для них, - он мотнул головой в нашу сторону. - Как вы сами, вот вы лично, положа руку на сердце, оцениваете перспективы Тюменской области?
- Много работы? - неожиданно спросил его Казанкин.
- У меня? Да, невпроворот, - ожил Николай. - Работы больше, чем геологов…
- Ты в производственной, организационной своей горячке так и не успел или не сумел разобраться, - заулыбался Леонид Максимович. - Ничего страшного, - он дружелюбно мягкой рукой похлопал Баскова по твердому плечу. - Знаешь, обилие мнений, восторженных прогнозов, всяких пророчеств - все это от торопливости, масштабности и в основном из-за отсутствия трезвой оценки геологической ситуации. Вот ты, Николай, не успел просмотреть труды нашего, своего же, так сказать, института и, не боюсь показаться нескромным, мою работу "Роль палеоклимата в прогнозировании нефтегазоносности". Я ведь там много говорю о районах, аналогичных Тюмени… Прежде всего необходим глобальный, региональный аспект…
Почему этот дебелый мужчина не разговаривает с нами по-взрослому, а лениво цедит, изрекает банальности и тем устанавливает дистанцию между собой и нами, зачем это ему?!
- Ты зачем сюда пришел, Женя? - потерлась щекой о мое плечо Светка. - Хочешь получить у Казанкина консультацию по Камчатке? Я еще не говорила тебе, что еду в Тюмень?
- И ты в Тюмень?!
- Почему ты поражаешься? - тихонько засмеялась Светка. - Институт нефти при университете оформил меня геологом, и я еду не столько на практику, сколько в длительную командировку.
- Геологом?
- Геологом, господи! Мне просто смешно, у тебя такой нелепый, обалделый вид. Еду собирать материал для кафедры, для темы, в конце концов, для диплома, ясно тебе?
А Казанкин тем временем развивает свои взгляды на геологию. Как подлинный исследователь, он не побоялся нырнуть к истокам жизни, к теплому бульону древних океанов, перенасыщенных аминокислотами, солями, щелочами, гелями и золями, из которых нарождался белок, приобретал движение и обмен и превращался в буро-зеленые водоросли, чтобы дать потом ветви растительного и животного царства. Все это цвело, распускалось, заселяло океаны и моря, прозревало, приобретало слух и рефлексы, появились животные, и выросли у них лапы и хвосты, и они полезли на сушу, и заполнили воздух, и от века к веку, от моря к морю, наступающему на сушу, увеличивалась биомасса, погибала, захоронялась в илах, превращалась или в уголь, или в нефть. Но были времена, когда суша господствовала над морем или рождались горы, а на земле менялись полюса, и все шло кувырком, шиворот-навыворот, и тогда все живое или гибло, или влачило убогое существование…
Иван и Юрка смотрят на Казанкина, широко открыв глаза, принимая все как откровение, и так же внимательно слушает Светка. Но Светка не слишком умна, хотя я люблю ее - дремучую и непонятную мне Светку.
- От эры к эре, от этапа к этапу менялся климат нашей планеты, - покойным голосом напевает Леонид Максимович, сцепив руки на животе. - Менялся от космических причин, ибо перемещалась ось Земля. Но если меняется климат, меняется и рельеф, и ландшафт. Сегодня простирается оголенная Сахара, а завтра там Магадан, а послезавтра уже Гималаи. Короче, - он подошел к карте и твердой рукой разрезал земной шар, проведя границу по шестидесятому градусу северной широты, - на юге нефть и газ, на севере - пустота. Березовский газ - исключение, локальное явление, оазис.
Баскова избивали на глазах, избивали вежливо и мирно, как пьют чай вприкуску у самовара, дуя в блюдечко, по-домашнему так, не торопясь. Леонид Максимович не пытался даже навязывать бой и не задирался, он считал проблему решенной, и ему стало скучно с нами. И едва уловимый упрек зазвучал в мягких интонациях его голоса: "Я на вас не обижаюсь, нет-нет, сил у меня нет на вас обидеться, но все-таки неприлично, бестактно, да, невоспитанно заявиться ко мне, не прочитав работы о палеоклимате".
- Ты слышишь меня? - шепчет Светка. - Он будет моим руководителем диплома и темы…
- А что, вопрос с аспирантурой уже решен? Ты же еще диплом не защитила, Светка!
- Но ведь все готовится заранее, Женя! - распахнула глаза Светка. - Отбираются кандидатуры, обсуждаются, в конце концов, не берут же первого попавшего. А ты тоже в Тюмень? - настороженно и затаенно спросила она.
Я промолчал и прислушался. Казанкин, не отходя от карты, отчетливо и сурово заявил, что искать нефть и газ севернее шестидесятой параллели - блеф и авантюра.
- А почему? - спросил он и ответил, убеждая самого себя: - Потому, что в те времена климат-то был совсем не таким, каким он должен быть для производства той биомассы, что превращается в нефть.
И чем больше он разглагольствует, тем больше мне хочется думать наоборот. В конце концов все это слова, пустые слова… Жизнь часто бушует там, где ее не ожидают, ведь формы жизни первых периодов Земли нам еще непонятны - нет еще сил охватить ее человеческими измерениями. И кто знает, может быть, рождение нефти связано не с органикой, что создает теплый, влажный климат, а с магмой, с раскаленным чревом земли, и рождается она при тех же процессах, что олово, серебро или титан? Кто знает наверняка?
А Светка, положив мне руку на плечо, шепчет: "Очнись, ты слышишь, что он говорит?"
Казанкин еще раз проникновенно вгляделся в Мировой океан, скользнул рассеянно по Сибири и, что-то уловив в себе, заявил:
- Ничего, ребята, не волнуйтесь. Полтора-два десятка опорных скважин на полтора миллиона квадратных километров тайги, тундры, болот - это же мизер. Геологию все равно нужно изучать планомерно, а мы ведь изучаем и заведомо бесперспективные земли, чтобы иметь аналогию - модель "пустых земель". Езжайте хотя бы для этого. Доказательства отрицательного результата требуют в десять раз больше эрудиции, принципиальности, ума, таланта, нежели бодренькое пустознайство - есть там нефть, и все! А мы от института посылаем в Тюмень Светлану Селезневу. Доброго пути!..
- А ведь он убедил меня! - разгорячился Витька, натыкаясь на прохожих. - Убе-дил! Своей безапелляционностью, категоричностью! Самодовольством! Он не загорается, нет, не горячится - уже узаконил, декретировал свою гипотезу. Шестидесятую параллель, ну обалдеть можно! Книгу свою подарил и не боится. В Тюмень! - кричит Витька. - В тай-гу-у!
С Волги доносятся гудки пароходов, в городском саду распускаются каштаны, пахнет сиренью и тонко пробивается ландыш. Мы отложили Камчатку на будущее, бросили за спину рюкзаки и в середине мая отправились в Тюмень.
Ранним утром прибыли к небольшому зачуханному вокзалу, который сразу насторожил - город маленький, захолустный, замкнутый. Из вагонов вылезло с десяток пассажиров, не больше. Откуда-то возник Басков в гремящем брезентовом плаще: ночью поливал дождь. Плащ чуть ли не волочился по перрону, и Басков путался в полах, словно невыспавшийся сторож.
- Вы чего, а? - зашумел он. - Где застряли, второй день бегаю встречать, а в экспедиции ждут.
- Сейчас доберемся, - бодро отвечал Петр. - Прохладненько у вас тут, в Сибири…
- Да это еще, можно сказать, не Сибирь, - улыбнулся Басков.
- А что же? - Мы оглянулись вокруг себя, посмотрели под ноги - деревянные тротуары в лужах, над нами высоченное небо, в холодной черноте клумбы робость цветов да тополя, березы только что приоделись в листву.
- Сибирь-то там, - махнул на северо-восток Николай. - А это юг, Зауралье всего лишь. Широта Свердловска… Селезнева позавчера прибыла, Устроилась в тресте.
- На автобусе, что ли, поедем? - поинтересовался Иван. - Или пешком?
- До пристани можно пешком, чтобы город посмотреть, - ответил Николай.
- В экспедицию катер, что ли, ходит, а? Долго ли добираться?
- В нашу-то? - смеется Басков. - Или я не говорил?
- Что говорил?
- Только пароходом, и только третьим классом. - Он посмотрел на нас и снова засмеялся, легко так, покойно. Непонятно нам, почему пароходом, да третьим классом? - Так в Бере-зо-во же экспедиция! Там и база нашей конторы. Отсюда как раз тысяча триста двадцать километров.
- Тысяча триста двадцать?!
- Точно. И все водой. Ветер по морю гуляет и кораблик подгоняет. Пятеро суток, если все благополучно.
- Так вы, Николай Владимирович, говорили, что будем работать в Тюмени на поисках нефти?
- Вот мы и будем искать. Геологической съемкой, картированием, составлением профилей… бурением. Поплывем, по дороге все расскажу.
- Ясно, - пробасил Петр. - Ясно, что дело темное. О Березово впервые слышим. Проездные и билеты нам, между прочим, только до Тюмени выдали…
- Насчет этого не беспокойтесь. А о Березово не говорил потому, что неясно было, возьмут ли вас всех в одну партию. Сейчас выяснилось: берут. Ну, пошли.
- В одной партии мы не наберем материала для полдюжины дипломов, - изрек Юрий. - Нам ведь важен диплом, остальное - ерунда.
- Ну и занудистые вы, парни, - нахмурился Басков. - Будет вам и белка, будет и свисток. Пошли!
И мы тронулись, не спеша и озираясь, от вокзала к пристани, сквозь тихий просыпающийся город Тюмень. Пересекли мост через глубокий овраг, по дну которого пробирался ручеек какой-то дряни, химический, что ли; завод выпускал наружу отходы, и, шлепая по грязи и обходя лужи, вышли к драмтеатру. Первомайская вывела нас к центральной улице Республики, покрытой асфальтом. Как раз в конце ее поднималось и разгоралось солнце, заливая двухэтажные домики, фанерные киоски, редких прохожих и монастырь на другом, западном, конце. Заиграло солнце в лужицах, которые рассекали тюменцы в броднях и тюменчанки в резиновых сапогах, старые татарки в красных хромовых сапожках, обутых в галоши. Улица Республики словно упирается в солнце. Пролегла она ровненько с востока на запад, движутся по ней городские автобусы, измазанные по маковку районные газики, и грузовики гремят по центральной улице - везут кирпичи да доски, а вот зацокали подковы, из-за угла показался воз с клетками, а в клетках гуси, за гусями проплыл воз с сеном, тащил тот за собой упирающуюся корову, хрипло облаивала ее мокрохвостая собачонка. Мы прошли мимо двухэтажного универмага, тот молчаливо смотрел розовыми ночными рубашками, кожаными кепками, плюшевыми жакетами, суконными брюками и алюминиевой посудой, потом направо от нас потянулся серый забор с выбитыми досками. За ним клокотал базар, то ли рынок, то ли барахолка, там мычала скотина, квохтали куры, пахло пельменями, из павильона вышел тюменец с четырьмя кружками пива, за ним, потягиваясь, брела лайка. Напротив базара пустырь, но там что-то копали, грудились стройматериалы. Мы пересекли его и узенькими улочками стали спускаться к пристани.
Рядом с деревянным особняком, украшенным кружевом резьбы, железным флюгером и вычурной печной трубой, притулилась, осев в землю по самые окна, ветхая развалюха и глядится уже не домом, а землянкой, вслед за ней домишко-ухарь с крышей набекрень. И снова особнячок, и балкон его вроде деревянного фонаря подпирают толстенные стояки. Ставни в домах закрыты наглухо, и ворота закрыты - не совсем проснулась еще Тюмень, дремлет, потягивается.
Принять или не принять город можно сразу, все зависит от твоего настроения - зачем ты сюда приехал, что ты ждешь от этого города, думаешь ли в нем обосноваться, каким ты его воображал. Но ведь и у города есть настроение - утром он глядится не так, как вечером, при солнце в мае или в октябре под дождем, в январские будни или в ноябрьские праздники, - есть у города настроение, если есть у него душа. А душа таится в каждом городе, если он не умирает или не собирается зачахнуть и захиреть. Но Тюмень казалась нам немного странной - зеленые мягкие улицы, словно совершенно не тронутые колесами машин, куры вон гребутся, и у каждого домика огород - грядки, а на задах сараюшки поднимаются, дровяники, вон сена копенка видна, корова мыкнула, тетка из колонки воду на коромысле понесла. Нет, конечно, город не узнаешь, если только пробежишься по закоулкам…
Спустились к пристани. Вот здесь народу больше, плотно, густо двигается сюда народ с узлами, мешками, чемоданами.
- Едва билеты достал, - сообщает нам Басков. - Через горком, а так не достать. В первый рейс уходим… вон он, наш "Усиевич".
- Когда уходим?
- Да сегодня к вечеру отчаливаем. Вещи сдадим в камеру, а сами в город тронемся. Здесь в тресте полно наших. Познакомимся, поговорим. Идет?
Камера забита, вещи не берут. И не собираются брать. Басков поторкался, повертелся, снял плащ, на человека стал походить, ткнулся в одну дверь, в другую, из третьей вышел с бумажкой: "Идем!" По бумажке пустили на пароход, поднялись мы в первый класс - там у начальника двухместная каюта. Сбросили вещи, по очереди умылись, галстуки завязали - приготовились нанести визит землякам.
- Куснуть бы чего? - проговорил Витька. - К примеру, порций пять пельменей, а? В Тюмени, я слышал, только пельменями кормят? Как, Николай Владимирович, напельменимся или нет?
Ну и базар, прямо посреди города - торжок. Вдоль забора десятка полтора пельменных и пивных, а пельмени хороши - сочные, вкусные, не как в Саратове. Жмешь на пельмени, а вокруг тебя базар - товар, деньги, товар. Всем торгуют, даже не подумаешь, что такое продается-покупается: и гвозди ржавые, и замки амбарные, и кожи, и шапки теплые, и кадушки, кролики, провода и черепица - чего только нет. Люблю бродить по базару просто так, не купишь ничего, но наглядишься досыта.
Басков мгновенно проглотил свои порции, опрокинул в себя пиво, заказал еще - холодного, свежего, пенистого. На него было приятно смотреть: он приподнимал кружку, слегка откидывал голову, и пиво обрушивалось в рот пенным темным потоком, бурлило водопадом и вливалось, он не сосал его, не втягивал - как-то поглощал и от удовольствия крякал.
С базара мы выбрались, когда солнце приподнялось над городом, высветило его, и улицы, умытые полуночным дождем, и деревья в выстиранной листве - все как-то подобрело, приблизилось, потеряло ту настороженность, что несет в себе незнакомое. Где находится геологический трест, нам никто не сумел толком объяснить, но заборы были оклеены объявлениями, и среди них мы отыскали адрес, хотя и не имели никакого представления, как туда добраться. Басков тоже не знал, хотя один раз побывал в тресте, но его везли на машине, и он не помнил, по каким улицам.
- Идите до кладбища, там найдете! - махнул рукой один из прохожих. И мы двинулись к такому заметному ориентиру, возле которого действительно увидели двухэтажные домики - трест.
Еще в Саратове мы наслышались о главном геологе треста Леониде Ивановиче, и представлял я его почему-то огромным, громобойным парнем с широкой улыбкой, а нам улыбался чуть грустно невысокий, плотный, уже начинающий полнеть сероглазый геолог, такой обыденный в небольшом своем кабинете, забитом картами, схемами и кусками керна. За его спиной на стене геологическая карта в синих и желтых пятнах с пунктирными линиями границ, что проведены чуть-чуть, словно тропинка, - первый след. Карта сама говорила, что работы идут на ощупь, нешироким фронтом, короткими перебежками, на прерывистом дыхании и огромная низменность остается белым пятном, таинственным и неожиданным. Я всегда волнуюсь, когда читаю геологическую карту, словно издалека, из далеких-далеких глубин проявляется физиономия района, его древний лик, и порой он страшен и дик в своей пустынности и заброшенности, ужасен в гуле вулканов, когда извержения стирают Следы прежних эпох, и тогда геологическая биография обрывочна, звучит косноязычно, словно бормотание глухонемого.
Леонид Иванович перехватил мой взгляд и сам вгляделся в карту, будто увидел впервые.
- Нравится?
- Прыжки какие-то, - ответил я - Нервная карта…
- Нервная, - засмеялся Леонид Иванович. - Это она с испугу. Видишь, какой район - почти десятая часть Союза. На нее тысяч пятьдесят работников напустить да сотни миллионов рублей. А сейчас карта, как Золушка… Ну как там Саратов?