Невозможно описать весь ужас этой сцены. Плакали даже огрубевшие матросы. Филипп был сломлен. Он долгое время сидел молча, закрыв лицо руками, и не обращал внимания на то, что происходило вокруг.
Было пять часов пополудни. Освободившиеся от плота шлюпки ускорили ход. Перед заходом солнца они достигли маленькой бухты. Здесь не было прибоя, и ветер дул в сторону суши. Шлюпки были вытащены на берег, измученные люди упали на еще теплый песок, позабыв о еде и воде. Вскоре спали все, включая капитана, Филиппа и Крантца, которые, проверив, хорошо ли закреплены шлюпки, были рады после нечеловеческого суточного напряжения последовать примеру остальных.
Когда спасшиеся, наконец, проснулись, они почувствовали сильную жажду, но перед их глазами не было ничего, кроме насмешливых соленых волн. Они вспомнили, что совсем недавно многие из их спутников оказались добычей смерти, и вознесли хвалу провидению за свое спасение. Наступил рассвет, все поднялись и, разделившись на группы, разошлись в разные стороны в поисках источника воды. Невдалеке от берега они обнаружили низкие рыхлые травянистые растения, толстые листья которых были покрыты каплями росы. Люди нагибались, слизывали влагу и таким образом немного утолили жажду. Затем поиски воды были продолжены, но безуспешно. Попробовав на вкус растения, оказавшиеся несколько солоноватыми, но очень богатыми влагой, люди сочли их съедобными. По указанию Филиппа матросы собрали растения и сложили в шлюпки. Затем люди снова вышли в море.
До Плоской бухты оставалось около пятидесяти миль. Без парусов, разумеется, трудно грести, да и сил оставалось мало, но ветер был попутный. Утром следующего дня матросы увидели совсем рядом Ложную бухту, но Филипп не рекомендовал задерживаться в ней. При попутном ветре они достигли к обеду, наконец, Плоской бухты; там находился форт, возведенный с давних пор и защищавший живущих поселенцев. Шлюпки пристали к берегу недалеко от места, где в море впадал ручей, превращавшийся в зимнее время в мощный поток. Матросы побросали весла и попрыгали в освежающую воду.
Деспоты всех времен стремились придумать самые изощренные пытки для своих жертв. И напрасно! Смерть на костре, дыба, "испанский сапог" - все, что они изобрели, не идет в сравнение с той мукой, какую причиняет людям неутоленная жажда. Им не стоило прикладывать столько усилий, а достаточно было лишь посадить пленников в тюрьму и лишить их воды.
Утолив жажду, люди направились к фактории. Жители, увидев, как к берегу пристают шлюпки, хотя в бухте не было ни одного корабля, вышли им навстречу. Перед поселенцами стояли тридцать шесть человек, те из трехсот душ, бывших на корабле "Святая Катарина", которым удалось спастись, и эти тридцать шесть мужчин уже более двух суток не держали во рту ни крошки хлеба. Поселенцы, выслушав печальную историю о кораблекрушении, не стали задавать лишних вопросов и тут же накормили голодных. Затем Филипп и Крантц подробно рассказали о пережитом.
- Мне кажется, что я уже видел вас раньше, - сказал один из поселенцев Филиппу. - Да, да, я вспоминаю, вы были единственным, оставшимся в живых с "Тер-Шиллинга", когда тот затонул в Ложной бухте.
- Нет, я не единственный, - возразил Филипп, - хотя сначала я тоже так думал. Позднее я встретил одноглазого лоцмана по фамилии Шрифтен. Он, видимо, тоже появлялся здесь, но позже меня.
- Нет, - отвечал поселенец. - Ни до вас, ни после здесь не появлялся никто из команды "Тер-Шиллинга".
- Тогда Шрифтен вернулся в Голландию другим путем.
- Я не представляю, каким мог быть этот путь. Наши корабли, выйдя из бухты, нигде не приближаются к берегу, потому что это опасно.
- Тем не менее я все же встречал Шрифтена, - отвечал Филипп задумчиво.
- Если вы его видели, то так оно и есть. Может быть, восточнее к берегу приблизился какой-нибудь корабль и взял его на борт, но маловероятно, чтобы аборигены подарили жизнь европейцу. Кафры - свирепый народ.
Читателю известно, что Филипп всегда связывал что-то сверхъестественное с появлением этого человека, и слова поселенца только еще раз убедили его в правильности своих догадок.
Мы опустим период около двух месяцев, в течение которых потерпевшие уютно жили среди поселенцев до тех пор, пока в бухту не зашел за провиантом маленький бриг. Он направлялся на родину, имел на борту богатый груз для Компании, и капитан не отказал команде "Святой Катарины", чтобы взять ее на борт. Так Филипп, Крантц и матросы оказались на борту брига, а капитан Барентц остался, пожелав поселиться на Мысе.
- Зачем мне возвращаться домой? - говорил он Филиппу, уговаривавшему его пойти вместе с ними. - Ничто не тянет меня назад в Голландию. У меня нет жены, нет детей. "Святая Катарина" заменяла мне их и была для меня всем. Ее нет, и я не найду другого такого судна. Но если и найду, то уже никогда не буду его так любить, как "Святошу". И эту любовь я хочу сохранить. Я вечно буду помнить и сожалеть о "Святой Катарине" и хочу находиться возможно ближе к месту, где она погибла.
Филипп больше не говорил на эту тему, уже давно поняв, что капитан Барентц самый лучший человек во всем мире, но вовсе не капитан корабля. Простившись с ним, Филипп пообещал приобрести для него необходимую для жизни на Мысе утварь и переправить ее с первой же флотилией, которая отправится из Северного моря. Но выполнить это обещание Филиппу было не суждено. Бриг "Вильхемина" вскоре достиг острова Святая Елена, откуда, забрав воду, снова вышел в море. Они миновали Западные острова. Филипп начал уже радоваться предстоящей встрече со своей любимой Аминой, когда севернее Западных островов они попали в яростный шторм, который несколько дней трепал их судно, снося его к юго-востоку.
Когда ветер поутих и можно было подставить ему паруса, они повстречались с флотилией из пяти голландских судов, которой командовал адмирал. Флотилия покинула Амстердам около двух месяцев назад, с тех пор противный ветер гонял ее по морю. Холод, напряжение, отсутствие свежих продуктов сделали свое дело - людей свалила цинга, и на кораблях осталось так мало народа, что оставшиеся на ногах едва могли управлять судами. Как только капитан "Вильхемины" доложил, что у него на борту находится команда сгоревшей "Святой Катарины", то тут же получил приказ передать людей для укомплектования флотилии. Возражать не приходилось, и у Вандердекена едва хватило времени, чтобы написать письмо Амине. Он передал письмо и рапорт на имя Дирекции Компании о гибели "Святой Катарины" капитану "Вильхемины", собрал пожитки и направился в сопровождении Крантца и матросов, среди которых было шесть человек с брига, на адмиральское судно. Бриг, забрав депеши адмирала, продолжил путь.
Для моряка нет, наверное, ничего более тяжелого, чем неожиданно начать новое плавание, когда он уже надеется сойти на сушу, увидеть дом и родных. Но в жизни часто все происходит наперекор нашим желаниям. У Филиппа сжалось сердце.
"Это моя судьба, - думал он, вспоминая слова Амины и добавляя при этом: - И почему же я не должен подчиниться ей?"
Крантц был в ярости, матросы недовольны и злы, но это не помогло. В открытом море власть имела силу. Никаких возражений не позволялось, искать защиты негде. Приказ адмирала казался матросам чрезмерно жестоким, но он был оправдан. С оставшимися людьми адмирал не мог управлять кораблями, а даже такое малое пополнение могло спасти жизнь сотням людей. На адмиральском корабле "Лев", когда он выходил из Амстердама, было двести пятьдесят человек, теперь же оставалось только семьдесят трудоспособных матросов. Такое же положение было и на других судах. Первый капитан "Льва" умер, второй слег, и на судне не было никого, кроме рулевых. Корабль, занимавший второе место в караване, был в еще худшем положении. Коммодор на нем умер, и, хотя капитан был еще жив, на судне оставался только один офицер, способный подняться на палубу.
Адмирал вызвал Вандердекена к себе. После того как он выслушал его рассказ о гибели "Святой Катарины", он приказал ему отправиться капитаном на второй корабль, назначив капитана того судна коммодором. Крантц остался вторым капитаном на адмиральском судне. Из доклада Филиппа адмирал заключил, что Крантц настоящий моряк и бравый офицер.
Глава восемнадцатая
Флотилия под командованием адмирала Римеландта направлялась в Ост-Индию через Магелланов пролив и Тихий океан. В те времена, несмотря на неудачи, считалось, что это самый короткий путь к пряным островам. В караван судов входили: сорокачетырехпушечный адмиральский корабль "Лев"; тридцатишестипушечный "Дорт", на мачте которого развевался флаг коммодора, им теперь командовал Филипп; двадцатипушечное судно "Северное море"; "Юный святой" с двенадцатью пушками на борту и яхта под названием "Шевелинг", вооруженная четырьмя пушками.
Моряков со "Святой Катарины" перевели на "Лев" и "Дорт", самые большие корабли, поскольку малые суда могли еще обслуживать их собственные команды. Когда все вопросы были решены, боты были подняты, и флотилия продолжила путь. Дней десять суда шли под легким бризом. Больных цингой на корабле Филиппа становилось все больше. Многие умерли, и их похоронили, опустив за борт в море. Каждый день болезнь поражала кого-нибудь еще.
Однажды вновь назначенный коммодор Авенсхорн отправился на адмиральское судно доложить адмиралу о состоянии дел на корабле и, по совету Филиппа, высказать мнение, что надо бы пристать к южноамериканскому берегу, где подкупом или силой добыть свежую провизию у испанцев или местных жителей. Но адмирал не хотел и слышать об этом. Это был отважный, но властный и строптивый человек, которого невозможно было в чем-либо убедить. Он оставался глух к страданиям подчиненных и упрямо отвергал любое предложение уже только потому, что оно исходило не от него.
Коммодор вернулся на корабль злым и возмущенным высказанными в его адрес нелестными словами.
- Что делать, капитан Вандердекен? - спросил он Филиппа. - Вам известно наше положение. Долго мы не продержимся, и если так будет продолжаться, то скоро волны будут бросать наше судно, как скорлупку, а команда медленно вымирать. У нас сорок матросов, а дней через десять едва ли останется человек двадцать. Чем тяжелее работа, тем быстрее истощаются люди. Не лучше ли погибнуть в борьбе с испанцами, чем околеть здесь, как паршивые овцы?
- Я согласен с вами, коммодор, - отвечал Филипп, - но мы вынуждены подчиняться приказу. Да и адмирал у нас твердолобый человек.
- И к тому же жестокий. Я испытываю огромное желание отстать от него ночью, а потом уж оправдаться перед Компанией, если меня обвинят в невыполнении приказа.
- Не поступайте опрометчиво! Может быть, позднее, когда команда на его корабле тоже ослабнет, он пожалеет, что не прислушался к вашему совету.
Миновала неделя. Караван прошел лишь незначительный отрезок пути. Болезнь свирепствовала на кораблях все сильней, и у коммодора, как он предсказывал, осталось только двадцать здоровых матросов. Адмиральский корабль оказался в таком же положении, и коммодор снова предложил направить корабли к берегу.
Однако адмирал был не только суровым, но и мстительным человеком. Он сознавал разумность такого предложения, но поскольку уже однажды отклонил его, то теперь вовсе не хотел ничего слышать. Он преисполнился неприязни к коммодору, ведь ему нужно было либо согласиться, либо отказаться, показав, что он мешает спасению людей и успешному плаванию. Высокомерие не дало ему признать свои ошибки, он и на этот раз отказался прислушаться к словам подчиненного. Коммодор вернулся на "Дорт" ни с чем. Суда находились лишь в трех днях пути от побережья, но продолжали двигаться на юг к Магелланову проливу.
Однажды ночью, когда Филипп уже спал, коммодор поднялся на ют и отдал приказ изменить курс судна на три румба к западу. Была непроглядная тьма. Кормовой фонарь горел только на адмиральском корабле. Отклонение "Дорта" от курса прошло незамеченным. Поднявшись утром на палубу, Филипп не увидел вокруг ни одного корабля. Взглянув на компас, он обнаружил отклонение от курса и спросил, кто и когда приказал изменить его. Узнав, что приказ отдан коммодором, он успокоился.
Коммодор Авенсхорн объяснил Филиппу, что приказ адмирала он нарушил по необходимости: может погибнуть вся команда.
Через два дня они заметили землю, а приблизившись, увидели большой город, в гавани которого стояли испанские корабли. Они стали на якорь в устье реки и подняли английский флаг. Подошел бот, и находившиеся в нем поинтересовались, кто они такие и чего хотят. Коммодор выдал свой корабль за английский, поскольку знал о ненависти испанцев к голландцам. Узнай испанцы, что судно голландское, они наверняка бы отказали в помощи. Коммодор сообщил, что им якобы повстречался испанский корабль, превратившийся в груду щепок. Команда его болела цингой, он забрал больных моряков к себе на борт и изменил курс, чтобы доставить несчастных к ближайшему испанскому берегу. Затем коммодор обратился с просьбой прислать для больных свежих продуктов, отметив, что высадить больных сейчас на берег значит обречь их на гибель. Коммодор выразил также надежду, что губернатор пришлет кое-какое продовольствие и для остальных членов экипажа, подчеркнув, что он много слышал об отзывчивости испанцев.
Для проверки этой истории губернатором был послан офицер. Ему тут же предложили спуститься вниз, чтобы удостовериться во всем. Но тому оказалось достаточно одного вида матросов, пораженных страшной болезнью, лежащих с беззубыми ввалившимися ртами, животами, покрытыми желваками и нарывами, чтобы быстро повернуть обратно и подтвердить все соответствующим рапортом.
Два часа спустя подошел большой бот с овощами и свежим мясом. Эта поставка позволяла команде вдоволь питаться целых три дня. Продукты были тотчас же розданы. Коммодор сочинил благодарственное письмо, в котором писал, что состояние его здоровья не позволяет ему в данный момент лично отблагодарить губернатора и что визит свой он сможет нанести дней через восемь - десять. Затем они в течение недели переправят выздоравливающих на берег, и уже потом продолжат плавание. К письму коммодор приложил список фамилий некоторых испанских офицеров и лиц, занимавших высокое положение, которые якобы находятся на корабле.
Через несколько дней на судно снова было доставлено продовольствие. Когда продукты были перегружены, коммодор переоделся в форму английского офицера и отправился с визитом к губернатору. Там он рассказал пространную историю о страданиях спасенных ими людей, высказав предположение, что через пару дней пострадавшие будут чувствовать себя лучше и их можно будет переправить на берег. Наговорив губернатору массу комплиментов и заручившись его согласием, что тот прибудет к нему на корабль с ответным визитом на следующий день, если будет хорошая погода, коммодор возвратился к себе на корабль. Следующие два дня стояла сырая промозглая погода, и поэтому губернатор прибыл с ответным визитом лишь на третий день. Это было только на руку коммодору.
Возможно, нет другой такой страшной болезни, которая так быстро разрушает человеческое тело, как цинга. Но она также быстро и излечивается. При хорошем питании и уходе для выздоровления достаточно нескольких дней.
Неделю спустя команда "Дорта" была уже почти здорова. Коммодор встретил губернатора со всеми полагающимися его положению почестями. Но как только губернатор оказался в его каюте, коммодор заявил, что тот со всеми сопровождающими офицерами будет находиться у него в плену до тех пор, пока на корабль не будут доставлены живой скот и продовольствие. Авенсхорн не стал скрывать, что его судно - это голландский военный корабль и что у него на борту нет никаких испанцев, а только лишь голландцы, уже оправившиеся от болезни. Губернатору он пообещал вежливое обращение и не нарушил своего слова. Сравнив число вооруженных матросов на "Дорте" с простотой предъявленных требований, губернатор покорился. Он отдал распоряжение, и, прежде чем зашло солнце, с берега были доставлены быки и овощи. Когда животных и провизию перегрузили на судно, коммодор проводил губернатора в шлюпку под грохот салюта из тяжелых пушек, который звучал и когда губернатор поднимался на корабль. В городе, конечно, обратили внимание, что визит губернатора несколько затянулся, но тот никак не показал, что его обманули, и все сделали вид, что ничего не заметили.
Как только шлюпка с губернатором отошла, коммодор, радуясь, что команда спасена от неминуемой гибели, отдал приказ поднять якорь и выйти в море.
Адмиральский приказ предусматривал, что пунктом сбора будут Фолклендские острова, если корабли потеряют друг друга. К ним и направил коммодор свой корабль. Через две недели они подошли к островам, но флотилии там не застали. Спустя несколько дней на горизонте был замечен корабль адмирала и три остальных.
Выяснилось, что, как только "Дорт" скрылся, адмирал сразу же последовал данному коммодором совету и направил корабли к берегу. Но ему не повезло. Он послал на берег вооруженных матросов, приказав силой захватить несколько голов скота. Эта операция стоила нескольких убитых и раненых. Но им удалось все же захватить и небольшое количество овощей, в которых больные так остро нуждались.
Едва адмиральское судно стало на якорь, адмирал тут же приказал поднять сигнал, чтобы коммодор прибыл к нему на борт. Когда коммодор явился, адмирал обвинил его в неповиновении приказу. Коммодор не отрицал своей вины, но доказывал насущную необходимость такого шага и просил адмирала по возвращении доложить об этом деле Дирекции Компании. Но адмирал был облечен неограниченной властью. Он мог вести не только допрос, но и вершить суд и применять наказание, если на флотилии возникало неповиновение или мятеж. Ничего не ответив коммодору, он приказал заковать его в цепи и содержать на нижней палубе. Затем он велел просигналить, чтобы на борт прибыли все капитаны. Прибыл и Вандердекен. Адмирал созвал военный суд. Приговор суда мог быть только один: коммодор виновен в нарушении приказа. Филипп тоже был вынужден подписать протокол. После заседания адмирал назначил коммодором Филиппа, проявив осмотрительность, поскольку никто лучше его не годился на эту должность. Затем капитанов отпустили. Филиппу хотелось переговорить с осужденным, но охрана не разрешила, и ему пришлось удовлетвориться лишь дружеским кивком коммодора.
Чтобы команды могли полностью поправиться, корабли еще три недели находились возле Фолклендских островов. Мясо уже кончалось, но на островах было много съедобных растений и большое количество пингвинов, которые тысячами собирались на одном из островов. Мяса и яиц пингвинов добывалось вполне достаточно. И хотя эта пища скоро надоела, она все же помогала выздоровлению людей. Вскоре на кораблях больных цингой не осталось. Все это время коммодор был закован в цепи. О его судьбе строились разные догадки. Все понимали, что его жизнь находится в руках адмирала, но никто не верил, что он применит власть к столь высокопоставленному офицеру. С другими капитанами Филипп не общался, и поэтому не знал, что происходит. Лишь иногда, появляясь на адмиральском корабле, он позволял себе задать вопросы о коммодоре, но ответом ему было молчание. Беспокоясь за его судьбу, он перестал их задавать. Флотилия приближалась уже к Магелланову проливу, но никому не были известны намерения адмирала в отношении коммодора.