Гнетущая тишина воцарилась в коридорах института. Но Великанов испытывал какое-то новое чувство уверенности, и оно не проходило. Это не было чувство уверенности в себе, в своих возможностях. Нет, это было другое. Раньше слово "народ" воспринималось им как некое отвлеченное понятие. Народ жил где-то в деревнях, на городских окраинах и к приват-доценту Великанову не имел никакого отношения. О народе писали серьезные книги, о нем уважительно разговаривали в интеллигентских гостиных, но из этих разговоров следовало, что народ бедный, неграмотный, беспомощный, что поэтому его нужно вывести из тьмы, озарить светом разума.
Для Великанова такие мысли стали привычны и казались чем-то само собой разумеющимся. Но революция выветрила их из головы. Теперь, встречая на улице рабочих, Владимир Иванович внимательно, с жадным любопытством вглядывался в лица этих людей. Лица были разные: и хмурые, и веселые, и грубые, и интеллигентные, и умные, и глуповатые, но одно роднило их: выражение силы, уверенности. И намека на беспомощность, на просьбу о том, чтобы кто-то "вывел их из тьмы", не заметил Великанов. Это их имел в виду Иван Игнатьев, когда там, на далеких ленских берегах, цитировал французского поэта. "Они могут, они все могут", - думал молодой ученый, и сердце его наполнялось горячим чувством гордости. Великанов понял, что сам по себе, отдельно от этих людей, он - пустое место, что без них его работа теряет всякую ценность, всякий смысл. Со всей глубиной и отчетливостью уяснил для себя: он неотъемлем от них, он тоже народ… Вот откуда гордость.
Минуло еще три года. Владимир Иванович женился, стал отцом. У него было много работы, почти не оставалось свободного времени. Но когда он думал о главном деле своей жизни, мысли его устремлялись в Сибирь, к алмазам.
И снова ему помог Евграф Степанович. По настоянию старого академика ученый совет Российской Академии наук предложил Великанову сделать доклад о значении исследования Центрального Сибирского плато. Доклад вызвал много споров, но в конце концов было вынесено решение: в начале будущего, 1910 года от Российского географического общества и Академии наук командировать приват-доцента Великанова для исследования Центрального Сибирского плато.
…И вот он, закутанный в тулуп и медвежью полость, покачивался в крытом возке. Путь предстоял дальний, до самого Киренска. Кругом расстилалась на много верст снежная пустыня. Не видно вдали ни деревенских крыш, ни белых колоколен - не го что в Центральной России. И ямщики здесь другие: неразговорчивый, суровый народ, угрюмый взгляд исподлобья. Песен не поют, да и мудрено петь на сорокоградусном морозе. И не звенит под дугой колокольчик - "дар Валдая". Оно и понятно: езда в этих местах - дело не шуточное, тут не до игрушек. Суровая природа, суровые обычаи.
К вечеру добрались до ямского станка. Переночевали, сменили лошадей и двинулись дальше на север.
Через день добрались до Киренска. Возок остановился у двухэтажного кирпичного дома, нижний этаж которого занимала лавка. Над входом висела вывеска:
"Торговый дом Кокорева,
Колониальная торговля,
Китайский чай, кофе
и другие парижские товары".
Навстречу Великанову из лавки вышел хозяин. Заметно постарел Василий Васильевич Кокорев, обозначилось брюшко, в волосах появились седые нити. Пошел ему пятый десяток. Был он самым богатым купцом в округе, имел три лавки, но собственных пароходов и приисков пока не завел. Довольствовался пышными вывесками.
Он помнил Владимира Ивановича по прошлому посещению, радушно пригласил его в дом, крикнул жене, чтобы приказала подавать на стол. Что ни говори, человек приехал государственный, а стало быть, нужный.
- Живите у меня, сколько пожелаете, ваше высокоблагородие, - распинался Василий Васильевич. - Сочту, можно сказать, за честь… Весь дом ваш… А сейчас извольте откушать с дороги что бог послал…"
Великанов поднял руки, как бы защищаясь от этого потока гостеприимства.
- Не могу я долго задерживаться, Василий Васильевич. И, пожалуйста, называйте меня по имени и отчеству, я же не чиновник.
- Это как угодно-с, с превеликим нашим удовольствием, мы тоже понимаем, дело государственное, тайное… Только уж не извольте гневаться - без обеда я вас не отпущу.
- Василий Васильевич, - начал Великанов, когда они остались наедине, - давно вы не видали якута Бекэ?
- Бекешку-то? Да, пожалуй, лет шесть.
- А не укажете ли вы, как его разыскать?
Кокорев понимающе усмехнулся в бороду.
- Отчего же не указать, укажу. Вы, должно быть, все насчет алмазов, как и в прошлый раз? Зряшное дело. Я ведь тогда Бекешке одного товару рублей на пятьсот отвалил. Ищи, говорю, от самого государя-императора человек приезжал, эти камешки велел собирать. Найдешь, наградит, мол, тебя царь-батюшка, только не утаивай, - не моргнув глазом, врал Кокорев.
- И что же?
- Ничего не нашел, ни синь-пороха. Товар понапрасну пропал - не жалко, огорчительно, что государю нашему не довелось послужить.
- Все же мне хотелось бы увидеться с Бекэ.
- А это я сию минуту объясню. Только уж вы, ваше… виноват, Владимир Иванович, при случае не забудьте там за меня словечко замолвить. Купец, мол, Кокорев, завсегда… с чистой душой… Люди мы торговые, нам благорасположение начальства ох как дорого…
Великанов посмеивался про себя: "Пройдоха! Явно принимает меня за важного чиновника. Что ж, так, пожалуй, и лучше…"
- Ладно, ладно. Так как же ехать?
Кокорев подался вперед, лицо его излучало подобострастие.
- А вот-с, извольте-с. Первым делом доезжайте до станка Мухтуя. Найдете тамошнего жителя Дороппуна. Скажите ему, что вы от меня, да и возьмете проводником. Как перевалите через водораздельный хребет, упретесь в Большую Ботуобию, а за ней будет речка Таасюрех. Там живет тойон, по-нашему, стало быть, князь, Алексей Павлович Павлов. Он теперь в тех местах пушнину скупает, а мне продает. Я его хорошо знаю. Так вы прямо к нему. А он уж вам и Бекэ представит.
Великанов записал имена всех нужных ему людей и стал собираться. Он надеялся сегодня к ночи добраться до первого ямского станка.
И снова усыпляющее поскрипывание полозьев, ветерок, пахнущий талым снегом. Высоко в небе прозрачной сережкой висит месяц. Вспархивают стайки черно-белых пуночек. Вдали, над Леной, играет марево, и кажется, что это струится вода. Бесконечные равнины, бесконечные сопки, бесконечная сибирская дорога…
В Мухтуе Великанов отпустил лошадей. Дальше предстояло ехать на оленях. Он нашел Дороппуна, и тот за сходную цену взялся доставить его до места. Дороппун чем-то напоминал крестьянина из северных русских губерний, хотя отец у него был якут. Высокий, сутулый, с густыми усами. Лицо красное и обветренное, заметно скуластое, с чистыми, добрыми голубыми глазами, от которых к вискам расходилось множество мелких морщинок.
Через два дня на паре нарт Великанов выехал из Мухтуя. Свежие, сытые олени без понуканий мчались во весь опор. К вечеру по едва приметным охотничьим тропам перевалили водораздельный хребет. Заночевали на берегу реки Нюи, в становище охотника. Когда они ввалились в юрту, якут-охотник молча кивнул им, не выразив никакого удивления. Можно было подумать, будто они его давнишние знакомые и лишь отлучились на полчаса. Он вскипятил для гостей чайник, Великанову предложил свою постель. Тот попробовал отказаться - неудобно все-таки причинять хозяину столько хлопот, но Дороппун посоветовал принять предложение, так как отказом можно обидеть якута.
Проснулся Великанов рано, вышел из юрты - сине все кругом: и снег, и деревья, и самый воздух. У входа стояли нарты. Оленей не было. Сердце упало у Владимира Ивановича. Ворвался в юрту, растолкал Дороппуна.
- Беда! Олени пропали!
Спросонья проводник минуту непонимающими глазами смотрел на Великанова, зевнул, неторопливо встал, накинул шубу и отправился в лес.
Вскоре он вернулся вместе с оленями.
У Великанова отлегло от сердца.
- Где ты их поймал?
- Зачем ловить, - улыбнулся Дороппун, - я их вчера сам отвел на ягельник. Олешки, они тем и хороши, что сами себе корм добывают, фураж не надо возить.
Владимир Иванович смущенно кашлянул: понапрасну, выходит, людей взбудоражил…
После чая тронулись дальше. Путь лежал по льду речки Большой Мурбай. Ехали, словно по коридору, между высокими каменистыми берегами. В некоторых местах в разрезах берега видна была застывшая магма. Великанов просил Дороппуна остановиться, захватив молоток взбирался по круче, брал пробу пород, делал отметки в записной книжке. Река Большой Мурбай рассекала Центральный Сибирский щит. Ясно видны окаменения времен древней архейской эры. Много сотен тысяч лет потребовалось реке, чтобы промыть ущелье в толще каменных пластов. Возможно, попадались на ее пути и алмазы, которые она уносила в низовья.
Поздним вечером подъехали к озеру Бынынкель. На берегу стояла юрта. Тут жили охотники: старик якут с сыном и дочерью. Приезжих они встретили радушно, усадили за стол, поставили перед ними большую глиняную плошку с мясом. Великанов был голоден и уже потянулся к плошке, как вдруг хозяину пришло в голову попотчевать его по-русски.
- Ешь больше, русский, мясо медвежье, от него человек становится сильным и смелым.
Владимир Иванович отдернул руку от плошки, словно обжегся. Старик якут удивленно взглянул на Дороппуна, что-то проговорил по-якутски.
- Хозяин спрашивает: почему не ешь? - перевел проводник.
- Видишь ли, Дороппун, я никогда не пробовал медвежьего мяса и, признаться, не решаюсь…
- Э, брось, - махнул рукой проводник. - Мясо как мясо, что твоя говядина. Опять же и то возьми: дальше места пойдут вовсе безлюдные, мясом нас никто уже не угостит. Хозяин правильно говорит: ешь больше, сильным будешь.
Великанов не долго колебался. Голод давал себя знать. Отрезал кусочек, попробовал. Мясо было вкусным, немного сладковатым, а в общем не хуже говядины. "Приват-доцент, пожирающий медвежатину, - картина, исполненная экзотики", - подтрунивал он над собой, однако из-за стола поднялся не раньше, чем опорожнил плошку.
Трижды заставала их ночь в тайге. Спали на снегу, подстелив под себя еловые ветки, закутываясь в спальные мешки. На четвертые сутки добрались до места.
Якутский тойон, глава наслега Алексей Павлов жил в деревянном доме. От дома подковой расходились пристройки: амбары, кладовые, образуя обширный двор.
Сейчас тут было тесно от оленей и нарт. Якуты привезли на продажу пушнину. После того как Кокорев перестал бывать в этих местах, Павлов опять занялся прибыльной торговлей. Сам он, стоя около амбара перед кучей шкурок, что-то весело и быстро говорил окружившим его охотникам.
Среди них находился и наш старый знакомый Бекэ. Семь прошедших лет оставили заметные следы на его лице: заострились скулы, горькая складка обозначилась в уголках губ. Богатство, поманившее Бекэ семь лет назад, оказалось только призраком. Камней, похожих на глаз злого духа, он не нашел, и Кокорев перестал ездить в эти места. И опять Прасковья сушила чайные выварки, и опять Бекэ добавлял тальниковую крошку в табак. Правда, подрос Александр и помогал в охоте, но много ли помощи от мальчугана. А тут еще Прасковья заболела… Бекэ торопился засветло поспеть домой и дважды подступал к Павлову с просьбой отпустить его пораньше, но старшина отмахивался: "Жди своей очереди!"
Увидев въезжавшие во двор нарты с незнакомым русским, Бекэ вовсе расстроился. Теперь Павлов займется с приезжими и, чего доброго, отложит закупку до завтрашнего дня.
Действительно, старшина поспешил навстречу гостям. При этом у него против обычая было неприветливое лицо. Он думал: "Опять, видно, принесло какого-то торговца. Только начал богатеть - и на тебе, приехал мешать".
Дороппуна Павлов знал и после обычных приветствий спросил:
- Кого привез? Торговца?
- Нет, тойон Алексей, это ученый человек из самого Петербурга. Он ищет горные камни.
Подошел Великанов, протянул старшине руку.
- Здравствуйте. Вы Павлов? Алексей Павлович?
- Да, господин.
Павлов с поклоном осторожно пожал руку.
- Очень рад. Я Великанов, - сказал Владимир Иванович. - Меня направил к вам Василий Васильевич Кокорев. Он сказал, что вы можете помочь в моих делах. Мне нужно повидать жителя вашего наслега Бекэ. Лет десять назад он нашел драгоценный камень - алмаз. Может быть, вы слышали?
- Да, господин, слышал… - Павлов поклонился, опять, не переставая улыбаться. - Прошу тебя, господин, войди в мой дом. Дороппун, проведи господина. Я сейчас приду, только закончу свои дела.
Приезжие скрылись в доме. Павлов вернулся к охотникам, жестом подозвал к себе Бекэ.
- Давай, что привез.
Обрадованный Бекэ кинулся к своим нартам, приволок кожаную сумку, вывалил шкурки прямо на снег. Старшина отдельными кучками разложил лисиц, горностаев, белок и колонков, долго шевелил губами, подсчитывая, наконец сказал, не глядя на Бекэ:
- Два пуда муки, десять аршинов ткани, два кирпича чаю, пять фунтов табаку, бутылка водки.
Бекэ вздохнул:
- Что-то, однако, дешево, господин, мой, а?
Павлов нахмурился:
- Дешево - продай другому. Разве я насильно беру твою пушнину?
Он помолчал, как бы дожидаясь ответа, неожиданно добродушно улыбнулся, похлопал Бекэ по плечу.
- Не горюй. Я добрый человек, и я твой друг. Я знаю: у тебя больная жена. Поэтому я прибавлю тебе еще полпуда муки. Давай мешок да поспеши домой.
- Спасибо, спасибо, господин мой, - обрадованно начал кланяться Бекэ. - Ты добрый человек.
Через несколько минут он погрузил товар на нарты и выехал со двора. Снежная пыль взвилась следом.
- Сегодня принимать шкурки больше не буду, - объявил Павлов остальным охотникам. - Вы видите, у меня гость из Петербурга, от самого царя послан.
Он начал запирать амбар. Охотники понуро разошлись. Те, кто жил близко, уехали. Дальние жители отправились искать ягельники для оленей.
Великанова Павлов застал за чаем. Владимир Иванович сидел в комнате, обставленной, как у русских: комод, шкаф, венские стулья. На столе стоял тульский самовар. Полы были застланы вместо половиков медвежьими шкурами. На стенах висели патронташи, ружья, охотничьи сумки и даже полицейская шашка.
Из кухни доносилось шипение сала, там под присмотром хозяйки служанка жарила мясо.
- Всем ли доволен мой дорогой гость? - опросил старшина.
- Благодарю вас, Алексей Павлович, все отлично. Боюсь только, что наделал хлопот вашей супруге, - улыбнулся Великанов.
- Мы рады услужить такому человеку.
- Кстати, не могли бы вы завтра свезти меня к Бекэ?
- Нет, господин.
Павлов опустил глаза, на лице его появилось выражение глубокой скорби.
- Почему?
- Бекэ умер.
8. Враг на пути
- Семь лет прошло с того дня, как Бекэ рассказал старшине о камне алмазе, приносящем человеку богатство. Каждый год в начале лета тойон отправлялся на Иирэлях, ставил на берегу юрту и целые дни проводил на реке в поисках драгоценного камня. Вечерами, лежа около юрты у костра, думал: "Хватит жить, как жили деды и прадеды. Я тойон и считаюсь богатым, однако разве это богатство - олени? Любой русский купец живет лучше меня. Найду камень, получу за него кучу денег, построю дом, а может быть, даже каменный дворец в Иркутске, найму приказчиков и через них начну скупать всю пушнину по Вилюю и Лене. Построю магазины для продажи мехов… Вот тогда я буду настоящий большой господин, улахан тойон. Тогда уж купчишки вроде Васьки Кокорева на порог моего дома не посмеют ступить. Женюсь на другой, на богатой русской девушке. А там…" Что будет "там" - не мог представить, иссякала фантазия. Смутно мерещились груды драгоценных алмазов, которые он пошлет в подарок царю, и тот за его преданность назначит тойона Павлова якутским генерал-губернатором….
Тут уж старшину орала оторопь. Он испуганно оглядывался по сторонам, словно кто-то мог подслушать его мысли. А утром чуть свет отправлялся на поиски.
Часто навещал его Бекэ, рыбачивший на Иирэляхе. Павлов показывал ему найденные накануне светлые камешки правильной формы.
- Друг Бекэ, какой из этих камней похож на алмаз, который ты продал Кокореву?
Бекэ брал камни, перекатывал на ладони и возвращал.
- Э-э, нет. Это не то. Это простые камни.
- Каков же был найденный тобой?
Бекэ давно понял, что во время выпивки с Павловым все выболтал ему. Сначала он ругал себя, но потом решил, что сожалеть не о чем. Разве только ему, Бекэ, принадлежат таежные звери, рыбы в реках - то, чем он живет? Нет, они принадлежат всем людям и никому в отдельности. Каждый волен выследить и убить колонка, поймать жирного сига. Так же и камни. Ведь не он же, Бекэ, создал их, почему же он один должен ими пользоваться? Это несправедливо. Значит, Кокорев, советовавший никому не говорить о "глазе" злого духа, поступил неправильно.
И Бекэ охотно объяснял:
- Камешек, найденный мной, был чист и прозрачен, как льдинка. Он имел восемь граней и на солнце играл красными, синими, зелеными, желтыми огнями. Нашел я его около самой воды, на отмели в устье, и там, где он лежал, на воде сияла радуга…
Павлов продолжал собирать камни, благо, имелся досуг. Со временем расширил круг поисков. Исследовал Малую и Большую Ботуобии, Таас, Юрях, Ухтую. Но главные надежды он возлагал на Иирэлях. "Рано или поздно, - думал он, - мне должен открыться этот таинственный камень - алмаз".
А пока он слышал от Бекэ неизменный ответ; "Э-э, чет не то…"
Временами Павлов начинал подозревать, не водит ли охотник его за нос? Злость закипала в сердце, рука крепко сжимала рукоятку висевшего на поясе длинного кривого ножа. Но успокоившись, старшина отбрасывал подозрения. Всякому ясно: Бекэ бескорыстен и простодушен, как ребенок. И все же, когда Павлов занялся вместо Кокорева скупкой пушнины, для Бекэ он установил льготу, платил ему больше, чем другим. Бекэ относил это за счет дружеского расположения Павлова и всячески старался угодить старшине.
Однажды Павлову случилось быть в Якутске. По делу он зашел к исправнику и преподнес его молодой жене богатую шкурку серебристой лисицы. Жена исправника тут же накинула шкурку на плечи, повернулась перед зеркалом: подернутая инеем шерсть бархатно переливалась на свету. Зарумянившись от удовольствия, женщина в знак благодарности протянула Павлову руку для поцелуя. На среднем пальце разноцветными искрами брызнул камешек, вставленный в золотой перстень. Павлов взял протянутую руку, поднес к глазам. Камешек был прозрачен, будто льдинка.
- Госпожа, как называется этот красивый камешек?
- Бриллиант, господин Павлов, или по-другому - алмаз.
"Так вот он какой… Теперь я не ошибусь, теперь я знаю, что искать", - пронеслось в голове. Старшина быстро покончил с делами и уехал домой. Больше он не обращался за помощью к Бекэ. И за пушнину стал давать ему товаров не больше, чем другим. Бекэ дивился такой перемене и все гадал, чем он прогневил друга-старшину.