Александр Васильев часто останавливал отряд, а сам уходил вперед на разведку. По признакам, знакомым ему одному, по очертаниям кустарника, по преобладанию того или иного вида травы, по ее наклону он безошибочно угадывал сухие проходы среди болот и нужное направление.
Из одной такой разведки он вернулся промокший до витки: провалился в яму с холодной водой. Останавливаться на ночлег и разводить костер еще не пришло время, и Александр больше всего боялся, что из-за него может произойти непредвиденная задержка.
Вечером на привале он почувствовал озноб и не отходил от костра. Ночью разболелась голова, начался жар. Утром он поднялся наравне со всеми. Преодолевая слабость и стараясь скрыть ее от других, двинулся вперед. Стало как будто легче. Вскоре он вывел отряд к неширокой безымянной речке. Метрах в двухстах, на опушке низкорослого леса, над рекой стояла бревенчатая избушка, покрытая, подобно якутской юрте, шкурами. Избушка вдруг расплылась в глазах Александра, качнулась в одну сторону, потом в другую и начала переворачиваться. Подоспевшие товарищи подхватили Васильева на руки. Он был без сознания.
- В избу его! - распорядился Семенов.
Из избушки навстречу путникам вышел старик якут в заячьем малахае. У него было сухое, покрытое мелкой сеткой морщин лицо, вислые седые усы, жиденькая бородка; ввалившиеся глаза под седыми бровями смотрели не по-стариковски внимательно и остро.
- Мы к тебе в гости, отец. Пустишь? - с трудом подбирая якутские слова, сказал Федул Николаевич.
- Добро пожаловать, товарищи, - по-русски ответил старик.
Александра положили на широкую лавку, раздели. Его осмотрел фельдшер отряда.
- Жесточайшее воспаление легких, - сказал он.
- Сколько времени потребуется, чтобы поднять его на ноги? - спросил, Федул Николаевич.
- Недели две.
Начальник экспедиции помрачнел. Великанов взял его под руку, вывел на крыльцо.
- Надо искать какой-то выход, Федул Николаевич.
- Да, две недели мы ждать не можем. И как его угораздило заболеть?
Наступило молчание.
- Я вот о чем думаю, - заговорил наконец Великанов. - Не взять ли пока проводником старика? Вероятно, здешние места он знает неплохо.
- Так-то оно так, - в раздумье сказал Семенов, - но вы же понимаете, Владимир Иванович: мы избегаем брать в экспедицию случайных людей. Мы ищем алмазы.
Великанов улыбнулся.
- Что же, если у нас нет анкетных бланков, ничто не помешает нам устроить ему устную анкету.
Федул Николаевич сошел с крыльца, окинул взглядом избушку, словно ее внешний вид что-то мог сказать о характере, наклонностях и политических убеждениях хозяина.
- Ладно, - согласился он, - пойдемте устраивать анкету.
В избушке было тесно. Рабочие сидели прямо на полу (стол оказался мал, да и сидеть было не на чем), уплетали жаренную на рожнах рыбу, запивая ее чаем из почерневшего от времени чайника. Ели с аппетитом, похваливая кулинарные способности старого якута. Над глинобитной печкой сочилась паром мокрая обувь. Тепло, уютно казалось в избушке после ночевок под открытым небом.
Мефодий Трофимович, наливая четвертую кружку чая, обратился к хозяину:
- Спасибо за привет, дедушка! А мы ведь к амаке в гости наладились. Уж он-то, поди, не догадался бы нас хлебом-солью встретить. Давно тут живешь?
- Э-э, давно, - безучастно отозвался старик.
- Что же ты место такое неподходящее выбрал, болота кругом?
- В болотах дичи мною.
- Много и вся твоя. Верно? - поддакнул кто-го из рабочих. Все засмеялись.
- Выходит, ты, дедушка, вроде как хозяин здешних болот?
Едва заметная тень пробежала по лицу старика.
- Какой я хозяин? Ты пришел - тоже хозяин.
Семенов и Великанов сели к столу рядом со стариком.
- Давайте познакомимся, - сказал, протянув руку, Федул Николаевич. - Начальник экспедиции Семенов. А это ученый человек, академик Великанов.
- Павлов моя фамилия, - отозвался старик.
У Великанова дрогнуло лицо.
- Как вы сказали? Павлов?
- Так, начальник.
- А имя-отчество?
- Алексей Павлович.
- Жили на Большой Ботуобии?
- Жил.
- Батюшки, вот так встреча! Дорогой вы мой, вот не ожидал, не ожидал…
Они обнялись.
Старый академик почувствовал на глазах слезы, в горле першило. Далекой молодостью пахнуло на него. Весна 1910 года… Дорога на Мурбай… Каюр Дороппун… медвежье мясо… обширный двор старшины… путешествие на Чону…
- Дорогой вы мой… Живы! Я вот тоже еще попираю землю… Сколько лет прошло, боже мой!.. Как я вам рад!..
Павлов улыбался, большим пальцем вытирал уголки глаз.
- Я тоже рад, Владимир Иванович. Ты теперь большой начальник, во старая дружба, говорят, не ржавеет.
- Именно, именно, дорогой друг. Но как же я вас сразу не узнал?!
- Да ведь сколько годов прошло… Я тоже вот сплоховал.
Они стояли обнявшись, два старика, одни в новенькой телогрейке и огромных, похожих на ботфорты болотных сапогах, другой в синей ситцевой рубахе и мешковатых лосевых штанах. Окружившие их плотным кольцом рабочие улыбались задумчиво, словно каждый вспоминал свое.
На миг наступила тишина, и все услышали стон.
- Пришел в себя, - сказал фельдшер.
Владимир Иванович подошел к больному.
Александр увидел его, приподнялся, намереваясь встать, но тут же уронил голову на подушку. Лицо его пылало, дышал он учащенно, с хрипом. Разжал слипшиеся губы, слабо улыбнулся, сказал:
- Всю войну прошел, в болотах сутками лежал, через Днепр в ноябре переправлялся - сухого места не осталось. И даже насморка не подхватил. А тут… Черт знает что… - проговорил он, слаб" улыбнувшись.
Великанов положил руку ему на лоб.
- Лежите спокойно. Все будет хорошо.
- Как же теперь без меня?
- Об этом, товарищ Васильев, не беспокойтесь.
Через четверть часа Великанов, Семенов и Павлов уединились в тесном чуланчике, видимо служившем хозяину кладовой.
- У нас к вам, Алексей Павлович, важное дело, - начал Великанов. - Во-первых, хорошо ли вы знаете верховья Мархи?
- Как не звать! Тут что ни тропка, то я проложил. Кто лучше меня знает?
"Старик для экспедиции - находка, если, конечно, не хвастает", - подумал Семенов, а вслух сказал:
- Трудно все-то знать, одних речек да ручейков, поди-ка, больше сотни.
Старик усмехнулся снисходительно, как человек, услышавший лепет ребенка, и, не сходя с места, пошел перечислять ему все притоки, ущелья, сопки, пороги и водопады в радиусе пятидесяти-шестидесяти километров.
- Здорово! - восхищенно заулыбался Семенов. - Да ты, дорогой товарищ, просто ходячая географическая карга. Тогда вот что. У вас случилось несчастье. Видел больного парня? Это ваш проводник. Не мог бы ты, Алексей Павлович, поработать вместо него? Хороший оклад положим, обмундирование, питание. А?
- Я полностью присоединяюсь к просьбе Федула Николаевича, - сказал Великанов.
У старика под седыми бровями хитровато и умно блеснули узенькие щелочки глаз.
- Нанимаете, а, однако, не говорите, зачем в тайгу пришли.
Федул Николаевич насупился, любопытство старика ему не понравилось.
Павлов живо повернулся к Великанову.
- Опять за алмазами? А? Владимир Иванович?
Великанов никогда не был дипломатом, не умел уходить от прямо поставленных вопросов. Да и к чему, собственно, скрывать в данном случае?
- Да.
Старик опустил глаза, помолчал, потом сказал:
- Ну, что же… работать у вас буду. Когда вести?
Великанов смущенно погладил бороду.
- Алексей Павлович, мы вам вынуждены будем доверить государственную тайну. У нас сейчас нет возможности обставить это дело необходимыми формальностями, но вы дадите обязательство не разглашать ее. Понятно?
Павлов утвердительно кивнул.
- Прекрасно. Вы умеете читать карту?
Павлов опять кивнул. Лицо его оставалось равнодушным, и весь он, сидящий прямо и неподвижно, напоминал сейчас деревянного идола.
- Федул Николаевич, покажите карту.
Семенов достал из планшета, оставшегося у него еще с фронта, вчетверо сложенный лист, развернул. Под верхним обрезом карты стоял гриф: "секретно".
- Вот река Далдын, а вот точка. - Федул Николаевич ткнул пальцем в кружок, сделанный карандашом, - в которую мы должны прибыть. Доведете?
Павлов, не отвечая, склонился над картой. Он долго всматривался в кружочек, он запоминал. Река Далдын пересекает карту наискосок. Первая, вторая, третья, четвертая излучины… Внутри восьмой излучины заветный кружочек.
Павлов оторвал взгляд от карты и сказал:
- Доведу. Одна ночевка будет.
Вечером, укладываясь спать в чуланчике, Великанов говорил Федулу Николаевичу:
- Что ни говорите, батенька, а нам повезло, что мы встретили Павлова.
6. Бекэ-большевик
Время бежало быстро, как воды Иирэляха. Вырос сын Александр, сделался хорошим охотником. Привез жену из соседнего стойбища, поставил свою юрту рядом с отцовской. Да, видно, напрасно. Умерла вскоре Прасковья, и просторно стало в юрте Бекэ. Долго горевал старик. Выйдет на берег, сядет, дымит трубкой и вспоминает, как Прасковья встречала его на этом месте, когда он возвращался с рыбной ловли. Радовалась и называла его великим охотником, если много было рыбы, печалилась и поносила последними словами, если улов не покрывал даже дна лодки. Вспоминает Бекэ, как лет двадцать с лишним назад испугалась Прасковья, когда он рассказал ей про камень, похожий на глаз, как боялась взять тот камень в руки… Хорошее было время.
Почему никто тогда не надоумил Бекэ, что это лучшее время в его жизни? Э-э, да кому это известно! Никому. И зачем звать? Жизнь устроена мудро, "на оставляет человеку воспоминания.
Вскоре в юрте Александра появился на свет новый человек. Бекэ реже стал ходить на охоту, нравилось ему сидеть с внуком. Смотрит в его темные глазенки и поет. Поет про то, что была у маленького Александра бабка, добрая бабка. Она очень хотела увидеть его, потому что любила маленьких детей, но не дождалась и умерла. Он пел про чудесный камень, найденный им давно-давно на отмели в устье Иирэляха, камень, радующий глаз игрою красок, камень, который люди за красоту ценят больше, чем пятьдесят лисьих шкурок. Еще он пел про то, что хорошо прожил свою жизнь. Много было в ней голода, холода, много черных дней, но много и тепла. После зимы наступала весна, Бекэ ездил к Павлову и привозил муку, чай и табак. Летом он ловил много рыбы, а зимой бил пушного зверя. Много, ой много зверя добыл Бекэ на своем веку, хватило бы одеть целый наслег… И отец маленького Александра тоже ловит рыбу, бьет зверя и привозит от Павлова муку, чай, табак… И где-то в далеких краях люди носят одежду из добытой им пушнины. И маленький Александр, когда вырастет, станет великим охотником, убьет много зверя, будет привозить от Павлова муку, чай, табак…
В тот год отец маленького Александра привез от Павлова очень мало муки, чаю и табаку, зато много новостей. Нет царя, нет исправника и урядника, в тайгу пришли русские большевики. Они отнимают у якутов оленей и другое добро, а кто не отдает, того убивают. Павлов велит якутам вступать в отряд Канина, чтобы драться против большевиков.
Новости поразили Бекэ. Никогда такого не случалось в тайге. Он закурил трубку и стал думать.
Сын уселся напротив и ждал, что посоветует отец.
- Канин - русский? - спросил Бекэ.
- Русский.
- Зачем же он собирается драться со своими? Ведь большевики грабят и убивают только якутов?..
- Не знаю. Павлов ничего про это не говорил.
- Павлов богатый и жадный, он боится за свое добро. Он может наговорить лишнего. А у нас взять нечего. Подождать надо.
"Подождать надо" - так диктовала охотничья мудрость. Жди, подстерегая колонка или горностая, не спугни зверя нетерпеливым движением, стреляй в белку, жди, когда она повернется к тебе так, чтобы пуля могла попасть ей в глаз и не попортила шкурку. Жди, будь терпелив, смотри зорко! Может быть, ты увидишь не много, но зато никогда не спутаешь горностая с лисицей.
Лето прошло спокойно. Как тысячи лет назад, глухо, диковато шумела тайга, величественно текли ее реки, звери в срок линяли и обзаводились детенышами. И Бекэ, выходя по утрам из юрты, удовлетворенно улыбался в редкие усы: тайга всегда тайга, ничто ей не страшно, ничто и никогда не нарушит ее извечного спокойствия.
По первому снегу отец и сын отправились на охоту вместе. Они рассчитывали потом, наткнувшись на следы зверей, разойтись каждый своей дорогой. Около полудня они спустились в узкий распадок, заросший ерником. Впереди бежала собака. Вдруг она остановилась, ощетинила шерсть на загривке, глухо заворчала.
Охотники замерли на месте. Александр взял наизготовку ружье.
- Медведь!..
Бекэ отрицательно показал головой. Медведь для таежной собаки - зверь привычный, она не боится его. На медведя собака бросилась бы с заливистым лаем. А тут она чего-то испугалась…
По дну пади осторожно двинулись вперед и вышли на длинную узкую прогалину. На снегу лежали люди. Они лежали в странных позах: у одного неестественно вывернута нога, у другого рука торчала вверх и скрюченные пальцы стыли на морозе.
"Мертвые!" - ледяным бураном пронеслась мысль в голове Бекэ, взъерошила под шапкой волосы. Никогда не случалось такого в тайге. Что произошло здесь несколько часов назад?
Александр испуганно смотрел на отца, шептал побелевшими губами, словно опасаясь, что мертвые могут его услышать:
- Пойдем отсюда.
Бекэ попятился, боясь повернуться спиной к странной прогалине. И тут до его слуха донесся стон. Бекэ замер на месте. Закон тайги говорит: не бросай человека в беде! Сто" повторился. Ужас медленно отпускал сердце Бекэ. Старик знаком велел сыну следовать за собой и пошел вперед. Вдвоем они осмотрели лежавших. Пятеро из них, изрешеченные пулями, были мертвы, шестой еще дышал. Это был человек лет сорока, с худощавым костистым лицом, на котором выделялся заострившийся, как у мертвого, нос. Короткие черные волосы, подбитые сединой, словно шерсть серебристой лисицы, торчали щетиной. Раненый стонал, но не приходил в сознание. Бекэ распахнул полы его тулупа, под тулупом оказалась кожаная куртка, на портупее - пустая деревянная колодка для маузера. Пониже правого плеча чернела пулевая рана.
Через полчаса из двух жердей и еловых разлапистых веток Александр сделал носилки. На них положили раненого. Он был тяжел, будто набит дробью. Только к ночи добрались обессилевшие охотники до родного становища. Раненого поместили в юрту Бекэ, стянули с него одежду, теплой водой смыли кровь с тела, посыпали рану пеплом, наложили чистые тряпки. Он лежал неподвижно, как мертвый, и даже не стонал. Ночью Бекэ то и дело прикладывался ухом к его груди - сердце тихонько билось. Утром раненый открыл глаза и что-то быстро-быстро заговорил по-русски. Бекэ уловил только одно знакомое слово: "конь". Потом опять наступило беспамятство. И так трое суток.
На четвертые сутки русский пришел в себя. Он впервые взглянул на Бекэ осмысленно. И старый охотник увидел, что у этого полуседого человека удивительно молодые глаза, чистые и яркие. Бекэ улыбнулся, у незнакомца дрогнули губы в ответ. Он что-то сказал по-русски. Бекэ знаками объяснил, что не понимает.
- Кто ты, догор? - проговорил раненый по-якутски.
- Ты знаешь наш язык?! - обрадовался Бекэ. - Вот хорошо-то! Я - охотник Бекэ. А кто ты?
- Я - Игнатьев… Иван… Пить…
Бекэ дал раненому напиться. Его разбирало любопытство.
- Мы с сыном нашли тебя на две пади, на прогалине. Все твои товарищи убиты нулями. Один ты живой. Кто те злодеи, которые напали на вас? Может быть, убийцы - большевики?
Игнатьев долгим настороженным взглядом ощупал лицо Бекэ, оглядел нищенскую обстановку юрты. Заговорил:
- Ты, я вижу, не тойон, не купец, не богатый оленевод. Ты бедный охотник…
Бекэ кивнул.
- Зачем же называешь большевиков убийцами? Это хорошие люди. Среди них есть и якуты. Они пришли в тайгу для того, чтобы сделать жизнь простых охотников, вроде тебя, счастливой и безбедной… Кто тебе сказал, что большевики убийцы?
- Тойон Павлов.
- Ты ведь, наверное, продаешь пушнину ему?
- Ему, других купцов у нас нет.
- Сколько он тебе платит за шкурку лисицы?
- Э, на шесть рублей товару дает.
- А сбывает эту шкурку за сколько, знаешь?
- Где мне знать, он не говорит.
- Шкурку лисицы Павлов продает за восемнадцать-двадцать рублей. А тот, кто купил у него, продает еще дороже, рублей за пятьдесят или шестьдесят. Видишь, что выходит? Ты колесил по тайге, много-много сил затратил, добыл лисицу и за весь свой труд получил товару на шесть рублей. А скупщики в то время сидели дома, пили чай, но за ту же шкурку получили в два-три раза больше, чем ты…
Игнатьев обессиленно закрыл глаза, выступивший было на скулах лихорадочный румянец пропал. Бекэ испугался: неужели умирает? Быстро начал готовить лекарство из сушеной медвежьей желчи. Только бы не умер, только бы не умер! Такой человек не должен умереть! Много лет прожил Бекэ на свете, но впервые лишь сегодня услышал слова справедливости. Этот человек знал жизнь охотника так, словно сам с рожденья ходил по таежным звериным тропам. У него, видно, простая, добрая душа и светлая голова. Давнишние смутные чувства, отрывочные мысли Бекэ он легко перелил в четкие, ясные слова. Он все правильно говорил, этот русский…
Игнатьев поднял веки. Бекэ поднес к его губам чашку с размешанной в воде медвежьей желчью, заставил сделать два глотка.
- Спасибо, отец, больше не надо. Лучше окажи, часто ли голодает твоя семья?
- Каждую зиму, господин.
- А часто ли голодает Павлов?
Бекэ улыбнулся этим словам, как шутке.
- Павлов богат, господин.
- Вот видишь: ты трудишься - ты беден. Павлов пользуется твоими трудами - он богат. Разве это справедливо?
- Э, нет, совсем несправедливо!
- Почему же ты против большевиков? Они пришли в тайгу, чтобы уничтожить несправедливость, отобрать лишнее у богатых и отдать бедным, чтобы такие, как ты, больше не голодали. Тебе нечего бояться, ты должен помогать нам. Пусть нас боится Павлов!
- Значит, он наврал про большевиков, будто они убивают и грабят якутов?
- Наврал.
- А ты, выходит, и есть большевик, господин?
- Да, я большевик.