– Зашел папа в здание и видит – молитва идет. Ему дали кипу и молитвенник. Простоял он до конца молитвы и шевелил губами – как будто молился. Хотя Б-г его знает, может, и в самом деле молился, чтобы из Украины удрать получилось. А как закончилась молитва, он к раввину подошел и вопрос задал: "Правда ли, господин раввин, что у нас, евреев (Дэн подмигнул), еврейство по материнской линии определяется?" "Правда", – говорит раввин. Тут папа вывалил на стол свои документы и попросил, чтобы ему справку выписали на немецком, – что он на самом деле еврей, а никакой не русский, как в советском паспорте было написано. Раввин подумал, и справку отцу сделали.
– И что дальше?
– А дальше отец поехал в немецкое посольство в Киев, показал эту справку и нам без лишних вопросов разрешили в Германию уехать – как самым крутым евреям.
Разные люди
Я сделал два больших глотка из пакета с яблочным соком и занялся изучением окрестного пейзажа. Практически все пассажиры уже проснулись и чтобы развлечь их и заодно подготовить к ужасам пересечения границы, водитель врубил "Код да Винчи". Шел автобус небыстро – до самого Львова шел Великий Дорожный Ремонт, вызванный надвигающимся Чемпионатом Европы по футболу. Дорогу полировали турки, у которых по сравнению с местными работягами, было два неоспоримых преимущества – они не пили и не воровали строительные материалы. Продвигалась работа медленно – было видно, что ее начали всего несколько недель назад, хотя се знали, что по документам новую дорогую прокладывают уже полтора года. На обочинах стояли усатые турецкие мастера и желтые асфальтоукладчики, которые выглядели как участники неизвестного Шумахеру и Алонсо Grand prix Zhitomir, где нет победителей, а про машины, которые сошли с дистанции, не говорят в новостях.
Автобус медленно приближался к польской границе 1939 года. На карте этой границы уже давно нет, а лежащие за ней города давно перестали быть польско-еврейскими островками среди моря украинских крестьян, однако в наших мозгах по-прежнему остается красная черта, которая разделяет даже тех, кто живет в городах, расположенных по соседству. Лучше всего об этом сказал мой отец, инженер-транспортник, всю жизнь возившийся с трамваями и троллейбусами.
– Там совсем другие люди, сынок, – сказал он мне, когда я усомнился в том, что жители Винницы и Тернополя так сильно отличатся друг от друга.
Ты уверен? – спросил я – Да, наша родная Винница окончательно отошла к Советскому Союзу в 1920-ом, Тернополь – в 1939-ом, но ведь с тех пор прошло столько лет, были репрессии, войны, выселение поляков и немцев, еврейская эмиграция, Украина стала независимой, дикий капитализм…
– Все это ерунда, сынок – люди не одинаковы. Однажды у нас, в Виннице, троллейбус сломался. Дело было поздно вечером, так что отбуксировать его в депо смогли только на следующее утро. И что ты думаешь – за ночь какие-то сволочи вынесли из троллейбуса все, что смогли, даже рукавицы водителя забрали. А через пару недель такая же история была в Тернополе – мне главный инженер местного депо рассказывал. Так чтоб ты знал – за ночь в троллейбусе ничего не пропало, даже мелкие деньги остались на месте. Вот так.
Нашей следующей остановкой был город Ровно, до 1939 года входивший в состав Польши. Я знал стариков, живших здесь до войны: они с удовольствием рассказывали о мирной спокойной жизни и еврейской футбольной команде "Хасмонея". К сожалению, после войны Ровно превратилось в безликий советский областной центр, главной достопримечательностью которого стали воспоминания его жителей. Более того, мои приятели, выросшие в Ровно, категорически не советовали посещать родной город в качестве туриста. Этот совет я помнил и поэтому бывал в Ровно исключительно проездом.
Когда наш автобус прикатил на ровенский автовокзал, все пассажиры уже проснулись и почти в полном составе вышли на перекур. Я тоже вышел, помахал руками, чтобы размяться, и начал изучать окрестности. Система расстановки автобусов напоминала затянувшуюся шахматную партию: небольшая площадка перед угрюмым совковым зданием была хаотично заставлена легкими и тяжелыми автобусами типа "ЛАЗ", "Богдан" и Mercedes, ларьками, пассажирами и баулами двух цыганских семей. Лозунги на окрестных бигбордах были уже другие – если на подъезде к Житомиру красные рожи на бигбордах обещали европейские зарплаты, то здесь их предлагали заменить их национальным реваншем украинского народа.
Вздохнув, я отправился в туалет. Как и в Житомире, он находился в довольно просторном сарае, планировка которого напоминала карту из Counter-Strike. Правда, единственная заложница ждала не освобождения, а денег за право отлить в атмосфере культовой игры.
Вернувшись к автобусу, я увидел Лешу, Диму и Виталика, которые потягивали взятый в ближайшей забегаловке эспрессо и наслаждались созерцанием автовокзального хаоса. Дэн тоже вышел и говорил по телефону с одесскими приятелями.
Я достал сигарету, прикурил и начал рассматривать царившее над автовокзалом скуластое лицо истинного арийца с простой украинской фамилией. Ходили слухи о том, что он берет деньги у еврейских олигархов и партии власти, которую на словах был готов стереть в порошок. Так или иначе, главным достижением его бойцов был не индивидуальный террор против злодеев-чиновников, а борьба с памятниками Ленину, которые, как утверждал Брюс Ли, не дают сдачи.
Было видно, что Леша и Дима уже освоились в дорожной обстановке и чувствовали себя матерыми корреспондентами NY Times, которых отправили со спецзаданием на Ближний Восток. И только Виталик все время оглядывался вокруг, и любопытство на его лице сменялось отчаянием потерявшегося ребенка. В конце концов, он заметил меня и решил узнать правду:
– Что это за город, Сергей?
– Лауэнбург-на-Эльбе, земля Шлезвиг-Гольдштейн.
Ребята заржали, расплескав кофе на теплый сентябрьский асфальт, а я подумал, что за Виталиком, который стоял под вывеской "Автовокзал Рівне" нужно будет следить, как за малым дитем – во всяком случае до тех пор, пока в Берлине не передам его в руки Принимающей Стороны.
Я выбросил окурок и полез в автобус, за мною последовали ребята и Дэн. Через пять минут мы взяли курс на Львов.
Adult Entertainment
Автобус выехал из Ровно точно по расписанию – без четверти двенадцать. "Хороши идем, – подумал я. – Возможно, мы действительно будем в Краковце вовремя". Перспектива быть первым столичным автобусом на границе выглядела очень заманчивой – она сокращала время прохождения таможни и паспортного контроля как минимум на час.
Пассажиры зашелестели пакетами, и я понял, что в автобусе наступило время обеда. Обедать в дороге я любил – еда мирит человека с окружающим миром и путешественнику куда интересней рассматривать придорожные указатели, если у него есть несколько бутербродов с хорошей колбасой. Мне повезло: любимая жена позаботилась о том, чтобы у меня они были.
Общественное питание на украинских трассах и железных дорогах всегда напоминало азартную игру, в которой путешественник играет против отвратительных хот-догов, напоминающей поджаренный насморк рыбы и крымских чебуреков, потребление которых напоминает "русскую рулетку". Вареники с картошкой я всегда считал джек-потом Юго-Западной железки, которая соединяла Киев и Одессу – стоили они копейки и к тому же их почти невозможно испортить. На трассе дело обстояло еще хуже – за исключением нескольких хороших ресторанов вроде "Автогриля" или знаменитой на всю страну "Батьківської хати" ты можешь рассчитывать только на треугольные бутерброды, шоколадки, мороженое и кофе из автомата, который можно взять на заправках. Но даже эти скромные радости были сегодня не для нас – рейсовые автобусы останавливаются почти исключительно на автовокзалах, где самым безопасным кушаньем были продававшиеся в киосках хрустящие вафли "Артек", названные в честь самого известного детского лагеря СССР. Поэтому опытный путешественник не ждет милостей от природы и берет еду с собой.
Я отвинтил крышку литрового пакета с яблочным соком и сделал несколько солидных глотков. После этого съел вареное яйцо, пару огурцов, два бутерброда с правильной кошерной колбаской и целый банан. Весь мусор высыпал в специальный пакет – я выброшу его утром, где-нибудь между Дрезденом и Берлином. Оглянулся назад: мои бойцы жевали яблоки и домашние котлеты, а Леша мужественно доедал картошку из "МакДи", которая после четырех часов в дороге пахла, как поджаренные носки.
Перекусив, я открыл своего любимого Ремарка и углубился в чтение. Давно заметил, что перед поездкой в Лондон стоит читать англичан, в самолете "Киев – Нью-Йорк" – американцев, а в автобусе, который едет в Берлин или Ганновер – немцев. Тем более, что Ремарк некоторое время жил в Берлине, работал там репортером и даже редактировал газету с легкомысленным названием Sport im Bild – "Спорт в иллюстрациях". Именно в Берлине он написал роман "На Западном фронте без перемен", который был издан в 1929 году. Книга имела огромный успех, но воспевала поражение, а не победу, так что четыре года спустя берлинские студенты и штурмовики бросали томики Ремарка в костры на Оперной площади…
Место возле меня оставалось свободным, и через полчаса ко мне подсел Дэн – музыка в наушниках ему давно надоела, и он хотел поболтать.
– Не знаешь, скоро на границе будем? – спросил он.
– Думаю, что к семи. А что?
– Да так. Устал, домой хочется. Уже почти сутки в дороге. Я ведь не из Киева, а из Одессы еду. У нас там родня осталась, так я решил съездить и посмотреть на родной город.
– И как, понравилось?
– Да, здорово очень. Город красивый, море, диско в Аркадии, девчонки просто потрясающие – у нас таких даже по телику не показывают. В общем, я две недели там зависал. Накупался, друзья появились, так я даже уезжать не хотел. Берлин классный, но там такого нет. Папа тоже хотел бы приехать в гости. Говорит, что здесь у вас настоящий adult entertainment, а он в этом разбирается?
– В смысле?
– Ну, как тебе объяснить? Мы когда в Германию приехали, отец быстро понял, что в такси работать ему не очень хочется, да и попасть туда сложно – курсы нужно заканчивать, ждать. И решил он профиль сменить.
– Получилось?
– Еще как! Папа с видеоаппаратурой любил возиться – снимать, монтировать, в общем, фильмы делать. У нас еще при Союзе видик был. И получилось так, что сначала он свадьбы снимал, а потом стал сделать adult entertainnment. Только между нами.
Дэн понизил голос. В его глазах работа отца была приключением, очень интересным и немного опасным.
– Это легально? – спросил я и подумал, что в глазах жителя государства, где проститутки платят налоги и получают пенсию, такой вопрос выглядит приветом из дремучей постсоветской провинции.
– Да, с законом никаких проблем, просто мы это не афишируем. Соседям об этом знать не нужно. Вот если бы он программистом работал или в банке, тогда другое дело.
– Отец сам снимает? – До сих пор ни один из моих знакомых не мог похвастаться родственником с такой экзотической профессией.
– Редко, он больше монтирует. Снять сырой материал в этом бизнесе любой идиот сможет, главное – хороший свет выставить. Кровать, баба с мужиком – и поехали. Но чтобы сделать из этого кино, которое заставит человека достать кредитку, нужен монтажер-профи. Как мой папа.
Я кивнул и посмотрел в окно. На обочине стояли работяги, ремонтировавшие участок трассы Дубно – Броды, курили свой LM, потягивали свой автодорожный кофе из термосов и глазели на проезжавшие мимо машины. Ремонт продвигался медленно, как строительство пирамид – судя по всему, дорогу собирались расширить вдвое и, самое главное, сделать ровной, а в Украине это дело небыстрое. Ожидалось, что ремонт закончат почти через два года – к Чемпионату Европы по футболу. Два года в Украине – огромный срок, может произойти всякое. К тому же если сделать работу раньше срока, придется искать новую. Работяги это знали и поэтому охотно медитировали на обочине, растягивая свой, личный adult entertainment.
Часы на дисплее моего телефона говорили о том, что через полчаса наш автобус должен быть во Львове.
Блюз хороших сигарет
Человеку, который приезжает в Украине впервые, следует запомнить простую истину: Львов – самый красивый город нашей страны. Архитектурная жемчужина Австро-Венгерской империи, многонациональный Пьемонт украинской национальной идеи и путеводная звезда любителя хорошего кофе. О его старинных улочках, музея и ресторанах ходят легенды, а для влюбленных совместная поездка во Львов – почти обязательная этап подготовки к свадьбе.
Жителям Киева, которые приезжают во Львов поездом, везет больше – прежде, чем поезд остановится на главном вокзале, он объедет весь старый город и с высоты железнодорожной насыпи пассажиры смогут полюбоваться старинными кварталами, ломаными линиями крыш и словно парящими в воздухе куполами соборов.
Киевлянин, который приезжает во Львов на автобусе, ничего этого не увидит. Его ожидает некрасивый мрачный автовокзал, вид на девятиэтажки времен Брежнева и бедно одетые люди с сумками в красную и синюю клетку.
В те времена у меня еще не было ридера, поэтому отпечатанного на бумаге Ремарка нужно было экономить. Я достал мобильник, подключил наушники и начал слушать первую попавшуюся львовскую FM-ку.
– …зараз в нашому етері звучатиме нова пісня цього гурту. Втім, перед цим про історію створення цієї композиції розповість лідер та соліст…
Колесо автобуса угодило в яму, так что имя солиста и название группы навсегда осталось для меня тайной.
– Отже, розкажіть нашим глядачам як народилася ця пісня.
– Дякую, Андрію, – голос лидера и солиста звучал не очень суверенно. Очевидно, рассказывать о своих песнях на местном радио ему приходилось нечасто. – Власне, пісня ця не нова: наприкінці дев’яностих її написав один хлопець з Києва. Я вчився в медичному, він – в Червоному корпусі університету, в нас були спільні друзі і саме вони нас познайомили. Виявилося, що кожен з нас пише вірші і намагається підібрати до них таку-сяку музику. І от якось я зайшов до нього в універ з гітарою, пішли ми разом із ним у парк Шевченка, сіли, взяли щось випити і почали співати одне одному свої шедеври. Мені сподобалася одна річ і я про це йому сказав. Він сказав, що без питань, співай, якщо подобається. Я тоді взяв якийсь папірець і записав слова. Папірець той згодом загубився, а знайшов я його лише півроку назад. Зветься ця пісня "Блюз добрих цигарок"…
Я вздрогнул и оглянулся, как человек, собирающийся что-нибудь украсть, но на меня никто не смотрел. В мире ничего не изменилось и только неизвестные жители Львова и Львовской области собирались послушать на неизвестной мне FM-станции песню неназванной группы. Впрочем, текст песни я хорошо знал: "Блюз добрих цигарок" был написан моей рукой.
Как и многие дети из интеллигентных семей, я начал писать стихи еще в средней школе. Получились они нескладными и высокопарными, как будто их следовало декламировать с танка. В студенческие годы мои рифмы стали более точными, однако я постоянно ловил себя на том, что подражаю тому или иному русскому поэту, чьи произведения накрепко засели в моей голове. Заметив это, я решил писать на украинском. Словарного запаса мне хватало, а заимствований можно было не бояться, так как украинскую поэзию я знал намного хуже.
Написав около десятка стихотворений, я понял, что могу прочесть их только себе самому. Причина была проста – я стеснялся. Стихи получались слишком личными, и непринужденно прочесть их даже близкому другу было не менее легко, чем вывалить на стол свои внутренности, свое сердце, печень и желчный пузырь, а затем спросить, достаточно ли они изящны и хороши.
Так я стал писать тексты песен, которые было нетрудно спеть, используя пять известных мне гитарных аккордов. Песни, спетые у костра на археологической практике или в коридоре студенческого общежития, не имеют автора, зато у них всегда найдется аудитория, которая не задает лишних вопросов. Песни либо нравятся, либо нет – только и всего. Этого было достаточно: я мог петь, то, что хотел, не называя своего имени. Среди этих песен был и "Блюз добрих цигарок". Ее текст понравился худощавому студенту мединститута по прозвищу Кактус, который иногда заходил к нам в Красный корпус. Кактусом его звали из-за кожаного ошейника с металлическими шипами, который он никогда не снимал. Текст "Блюза" он записал под мою диктовку в рабочей тетради по анатомии. Я сказал, что песня моя и разрешил использовать ее по своему усмотрению.
И вот в моих наушниках врубился блюз – такой или почти такой, каким я его себе представлял, подыгрывая себе на расстроенной гитаре в коридорах общаги № 7 на улице Ломоносова.
Розпливчасті стрічки та димні візерунки
Розбіглися уздовж стіни.
Підхоплені юрбою гітарні поцілунки
Гіркі, неначе спогади з війни.
Я вспомнил комнату, в которой я жил, заваленную мусором общую кухню, ребят, с которыми дружил, вино, сигареты и скрипучие койки с пружинными матрасами, на которых сидели гости, много гостей, в основном парни и девушки с исторического факультета. Некоторых из них я потом никогда не встречал, но их лица почему-то накрепко засели в моей памяти…
Ось пляшка каберне молдавського розливу
І це лише найперший крок.
Сьогодні надворі така страшенна злива,
Я заспіваю свій блюз добрих цигарок.
Собираясь на дни рождения или посиделки, мы пили дешевое вино и кофе, пели под гитару и много курили. Курили на общей кухне, в коридоре или просто не выходя из комнаты. Денег на хорошие сигареты не было, потому курили всякую дрянь. В своем время я даже порывался выкурить найденную в бабушкином кисете махорку 1940 года выпуска, однако на мое счастье, ее было решето использовать как средство для борьбы с молью. Тоска по хорошим сигаретам была нашим естественным состоянием. Эта тоска и заставила меня написать песню.
Хтось витягає "Бонд", а хтось запалить "Приму",
Хтось має із собою "Біломор",
Проте в кімнаті й так вже забагато диму.
Підемо з сірниками в коридор.
"Беломор" или точнее, "Беломорканал" в общаге иногда курил только я и только из желания попробовать что-то новое, в том числе и эту знаменитую на весь СССР марку папирос, названных в честь Беломорско-Балтийского канала, соединившего Белое море с Балтийским. Канал построили заключенные в начале 1930-х, и дешевые папиросы названные в его честь, выпускаются с тех самых времен. Моих ожиданий они не оправдали – папиросы оказались такой дрянью, что их отказывались курить даже мои нищие однокурсники.
А якщо хтось помре, то плакати не варто
Він дивиться з поміж зірок,
Як я купую знов зім’яту пачку "Ватри"
I заспiваю свій блюз добрих цигарок.
После нескольких гитарных рифов мелодия оборвалась, а я сидел, погруженный в свои мысли, ничего не слышал и не желал слышать. Внезапно автобус остановился. За окном маячил львовский автовокзал.