- Что из опытов? А то, что я вот провалялся больше недели в постели после того, как тонул на Лопушном, с заданием отстал, а за три дня в своём питомнике столько ондатры наловил, что не только покрыл всё упущенное, но и перекрыл. К тому же все шкурки первым сортом пошли. И не как-нибудь ловил, а с расчётом, чтобы перепромысла не было.
- Ишь ты! - восхищённо воскликнул дед Нестер. Теперь понятно, значит.
- Знаем мы этот питомник! - выкрикнул с места Ефим Мищенко, в упор глядя на Ивана. - На запретном водоёме отлавливал.
Благинин выдержал взгляд Мищенко и проговорил:
- Это неправда.
- А чем докажешь? - снова выкрикнул Ефим.
Иван выпрямился, попеременно осмотрел каждого из присутствующих и твёрдо отчеканил:
- Я коммунист.
Ефим ещё пытался что-то сказать, но на него зашумели охотники.
Слушая разговор Благинина с Мищенко, Салим, и до того не поднимавший глаз на промысловиков, ещё ниже опустил голову, по лицу разлилась мертвенная желтизна.
"Ты один знаешь правду, Салимка, - думал он, - почему молчишь? Надо сказать. Зачем Ефим нехорошо говорит на Благинина? Илюшка, шайтан, на Кругленьком ондатру ловил. Он во всём виноват, он! И Салимка ему помогал, подарок принял…" Большим усилием воли Зайнутдинов заставил себя подняться со стула, попытался что-то сказать, но возбуждённые охотники его не замечали, а поднявшийся шум заглушил голос Салима.
Когда шум смолк, выступил Жаворонков.
- Иван Петрович говорит правду. Обвинили его напрасно, по чьему-то злому умыслу. Но я не об этом хотел сказать, это каждому ясно. А о том, что следует понять из рассказа Благинина. Это вот что: хозяйство у нас государственное, так и дело в нём надо вести по-государственному. Это значит, не только вылавливать зверьков и этим уменьшать их запас, а и постоянно пополнять его и тем увеличить промысел. Надо организовать сотни таких питомников, как у Благинина. И второй вывод следует сделать… Почему все шкурки пошли у него первым сортом? Потому, что он организовал отбор ондатры, создал им хорошие кормовые условия. Вот в чём главное. Этим-то мы и должны заняться. Заведующий участком составил план действий, о котором он вам расскажет. А выполнить его можно только с вашей помощью и тогда, когда все будут относиться к промыслу по-государственному.
Охотники долго обсуждали мероприятия и пришли к общему решению: организовать отбор ондатры и переселение её на пустующие водоёмы.
После небольшого перерыва началось обсуждение поведения Андронникова и Салима.
Предоставив слово заведующему участком, Жаворонков сел в сторонку и окинул взглядом охотников. Благинин, подперев голову шершавой ладонью, смотрит немигающе в одну невидимую точку и о чём-то сосредоточенно думает. Рядом - дед Нестер, покачивающий взлохмаченной, седой головой. Напротив - Филька Гахов, насупившийся, старающийся подражать взрослым. Тимофей Шнурков, хитро щуря глаза, о чём-то перешёптывается с Борисом Клушиным. Поодаль, на кривоногом стуле - Салим, по бледному лицу и затуманенным лёгкой поволокой глазам которого видно, что он сильно переживает. Андронников, подсев на один стул к Ефиму Мищенко, то и дело шепчет ему что-то, чаще обычного улыбается, словно не о нём сейчас говорит Прокопьев, а о ком-то другом.
Мнение коммунистов Жаворонков знал. Каждый высказал об Андронникове и Зайнутдинове то, что думал. Мысли Благинина, Прокопьева, Ермолаича совпадали с его мыслями. Клушин и немногие другие придерживались взгляда директора промхоза. А Кубриков определил свою точку зрения так: "Насчёт Зайнутдинова согласен, помочь ему надо, а к Андронникову слишком строго подходите. Задание-то он выполняет и это его плюс. А ошибку сделал, так мы все на ошибках учимся. Выговорок ему, товарищеское порицание - и дело с концом. Андронникова я знаю. Он человек умный - поймёт, исправится. Для нас каждый охотник дорог".
Жаворонков пытался доказать директору, что дело не только в загубленном лосе, а в моральном облике Андронникова, в том, что он сам хищничает и других за собой тянет, но Кубриков стоял на своём, повторяя: "А задание-то, задание-то? С заданием у Андронникова порядочек, и за это он уже заслуживает снисхождения, дорогой Афанасий Васильевич".
Партсобрание решило вопрос вынести на обсуждение всех охотников: пусть выскажут своё отношение к случившемуся, сделают выводы. Парторг считал правильным такую постановку вопроса, Кубриков же ещё сегодня днём позвонил по телефону и сказал:
- Излишнюю шумиху поднимаешь, Жаворонков! - директорский голос в телефонной трубке выражал явное недовольство. - По всему району разойдётся, до областной конторы дойдёт. Скажут: чего смотрели…
- А что ж, по-вашему, прикрывать преступление? Делай на здоровье, товарищ Андронников, что тебе вздумается, а мы тебя по головке будем поглаживать, - заметил парторг и резче обычного добавил: - Вам надо было бы побывать на собрании, послушать, что охотники скажут.
- Не смогу, товарищ Жаворонков, не смогу. От Лозовникова огромный пакет пришёл. Инструкции о перестройке работы, новые формы отчётности… Разобраться надо, мероприятия составить…
Слушая немного грубоватое и жестокое выступление Прокопьева, парторг вспомнил о разговоре с директором и подумал: "Кабинетный работник! Зарылся в бумаги, обставился телефонами и думает, что большое дело делает. Каждое утро газеты читает и мнит, что не отстаёт "от уровня". А жизнь-то далеко вперёд ушла".
Такие мысли о Кубрикове всё чаще и чаще приходили Жаворонкову. Да всё надеялся: директор поймёт, что дальше так руководить нельзя, перестроится. Однако после того, как съездил с ним в Перловский промхоз, к Дружникову, появилось сомнение: сможет ли Кубриков стать на правильный путь? Не глубоко ли его засосала кабинетная тина? Вот и сейчас опять хочет, чтобы всё было тихо и гладко, так, чтобы не коснулась промхоза недобрая слава. Пожалуй, поеду в район, зайду в райком партии, расскажу о нём. Надо принимать меры…
- Я считаю, что наши охотники выразят свою непримиримость к тем, кто нарушает советские законы, кто расхищает государственное достояние. - Заключительные слова Прокопьева нарушили тревожные мысли Жаворонкова.
После небольшой паузы все заговорили сразу. Афанасий Васильевич подошёл к столу, постучал карандашом по медному туловищу лампы, проговорил:
- Не сразу. Кому слово?
Все замолчали. Никто не хотел выступать первым. Борис Клушин толкнул Шнуркова в бок и шепнул: "Давай, Тимофей Никанорыч! Тебе первому по старшинству положено". Тот мотнул головой, ответил: "Тогда уж деду Нестеру".
- Ну что? - Жаворонков вопросительно посмотрел на охотников.
- Дозволь мне начать, парторг, - сказал Тимофей и, не дожидаясь разрешения, прошёл к столу.
- Был у меня в молодости такой случай. Повстречал я в берёзовом колке зайца. Приглянулся он мне, и решил его своей Матрёне на жаркое принести. Зайчишка же бежать от меня, я за ним. Он от меня, значит, я за ним. Пригнал его аж до деревни Сартаковки. Прижался заяц к поскотине, дальше-то бежать некуда. Ага, думаю, тут тебе и конец. А он, подлец, сел на задние лапки, а передние на груди сложил и говорит этак баском: "А ты, товарищ Шнурков, знаешь закон о запрете?" Меня как в бане кипятком ошпарило. Совесть меня взяла, опустил ружьё и в глаза зайцу не могу смотреть. Извиняйте, мол, бормочу…
Лица у охотников расплылись в широкие улыбки, кто-то у двери громко захохотал. Жаворонков недоуменно посмотрел на Тимофея, а тот, как ни в чём не бывало, продолжал:
- Я это к чему говорю? А к тому, что мне в глаза тогда зайцу было стыдно смотреть за то, что думал запрет нарушить. А как ты, Илья, и ты, Салим, можете нам смотреть в глаза, когда такое совершили? Я этого лося сотни раз видел, ходил любоваться на его красоту. А вы его ножом, тихонько, из-за стога, как самые последние грабители…
Тимофей метнул в сторону Андронникова ненавидящий взгляд, махнул рукой, словно хотел этим сказать: "Пропащий ты человек!" - и прошёл на своё место.
- Что же ты предлагаешь? - спросил Жаворонков.
Тимофей поднялся, подумал немного и отрезал:
- Гнать их поганой метлой отсюда надо. А то и под суд.
К столу вышел Благинин. Чеканя каждое слово, он безжалостно бросал обвинение в лицо браконьерам.
- Водятся в нашей степи грызуны, уничтожают колхозный хлеб. Хлеб - наше богатство, и, чтобы его сберечь, охотники каждое лето выходят уничтожать хомяков. А не похожи ли Андронников и Салим на этих грызунов? Я вам скажу: похожи. Они так же уничтожают наше богатство… и мы не можем их простить.
- А может это впервые, по несознательности. Нельзя ж так! - выкрикнул с места Ефим Мищенко.
- По несознательности, говоришь, Ефим. Салим может и по несознательности, раньше этого за ним не замечалось, а вот Андронников… Этот нет, этот знал, что делал. И не первый раз у него такое случается. Весной утиные яйца собирал? Собирал! Линялых гусей сетью ловил? Ловил! В кустах козью шкуру нашли? Нашли! Это тоже его рук работа. А как на промысле ведёт себя Андронников?! Охотник он опытный, это мы знаем, а что делает? Задание выполнит, чтобы к нему не придирались, а выше итти, так нет. Всё оставшееся время дичь бьёт, рыбу ловит и - на базар. Андронников - это частник, пробравшийся в государственное предприятие. Прикрылся охотничьим билетом и делает свои тёмные делишки…
- А говорят, Андронников на тебя ружьё поднимал? - спросил Тимофей.
Благинин вытер платочком вспотевший лоб и закончил:
- Поднимал. Сначала хотел меня за кусок мяса купить, а не вышло - убить намеревался. И это ещё раз характеризует его звериные повадки. И я так думаю: пусть с ними народный суд разберётся.
- Разрешите? - громко произнёс Ефим Мищенко и, не подходя к столу, медленно, с растяжкой, выразил своё мнение.
- Нельзя так строго, Благинин. Дело Ильи и Салима является для всех нас уроком, и может все мы кое в чём виноваты, но люди они наши и охотники неплохие. Можно, конечно, и под суд отдать. Но они и так уже прочувствовали свою ошибку. Вы вон посмотрите, как Андронников мучается. А Салим…
Зайнутдинов не выдержал, вскочил со стула и, перебивая Мищенко, быстро-быстро заговорил:
- Зачем, Ефим, ты нас мало-мало по головке гладишь. Виноват Салимка, шибко виноват… И не надо ему поблажка давать. По малахаю ему стукнуть и на два версты близко не пускать. Так ему и надо! - с ожесточением заключил он и низко склонил голову, помолчал и затем, подняв взгляд на Благинина, добавил: - Ещё Салимка хочет сказать… Ругай Салимку, Иван Петрович, шибко ругай… Знал он, всё знал, а молчал. Илюшка - шайтан, на Кругленьком пакостил, а Салимка, дурная его голова, за подарок молчал. Запутался Салимка, совсем запутался… Не жалейте Салимку…
Все повернули головы в сторону Андронникова. В комнате установилась напряжённая тишина. Казалось, натяни сейчас струну между двумя стенами, ударь по ней, её звук будет ошеломительнее бомбового взрыва.
- Так? - наконец, спросил Прокопьев у Андронникова.
- Допустим, - небрежно ответил тот, сверля злым взглядом Зайнутдинова.
После затянувшейся паузы заговорил Жаворонков.
- Ещё мальчишкой убил я весной утку. Прибежал домой, перед отцом похвастал, думал, хвалить будет. Он и верно ласково так спрашивает: "Это какого пола дичь?" Утка, говорю. А он как закричит: "Разбираешься, сук-кин сын!" - и хвать меня за ухо, у меня от боли в глазах потемнело. - "Разбираешься, так как же ты посмел в утку стрелять, может она только с гнезда снялась? Да ты самое что ни на есть святое слово нарушил, ленинское слово!" Он достал из сундука, где у него все документы хранились, старую, пожелтевшую газету, ткнул в неё пальцем: "Вот, смотри!" На первой полосе был напечатан декрет об охоте, подписанный Лениным. Я смотрю на газету, стараясь понять значение магического для отца и незнакомого для меня слова "декрет", а старик, всё больше и больше распаляясь, ругался: "Да знаешь ли ты, щенок, какое это время было? 1919 год. Война кругом, американцы, англичане, япошки и другие на нас из-за границы лезли, внутри беляки покоя не давали. Ленин недоедал, недосыпал, соображая, как советскую власть защитить, а нашёл время и об охоте подумать. Эта бумага для нас, охотников, нерушима, как отцовское завещание, а ты…"
Понял я своим мальчишеским умом, что неладное наделал, от боли, когда отец за ухо хватил, не заплакал, а тут - в слёзы. Никогда я потом этого урока не забывал. - Жаворонков передохнул и продолжал: -Не мешало бы и всем нам об этом декрете почаще вспоминать. Верно, с каждым годом охотники всё сознательнее подходят к своему делу, и тем обиднее сейчас разбирать поведение двух членов нашего коллектива. Ты, Мищенко, говоришь, что и мы кое в чём виноваты? Согласен. А виноваты в том, что недосмотрели, как к нам в коллектив пролез хищник и систематически истреблял народное добро. Ты говоришь, что к ним надо снисхождение иметь, потому что они хорошие охотники. Да, Салим заслуживает этого, он по ошибке попал в лапы Андронникова. И опять мы виноваты, что дали запутаться человеку в хитро расставленных сетях. У Салима семья большая, дочери требуется лечение, надо было ему помочь, а мы не поинтересовались этим… А советский ли человек Андронников? Я бы сказал, нет. Посмотрим его прошлое: отец его был первейшим кулаком, скупал у охотников за бесценок пушнину. Эта червоточина осталась и у сына. Правильно подметил Благинин, что это частник, прикрывшийся охотничьим билетом. И мы должны прямо заявить: таким, как Андронников, нет места в нашем коллективе. Мы осуждаем поведение Зайнутдинова и надеемся, что он исправит свою ошибку честным трудом. А в отношении помощи я говорил с Кубриковым. Он обещал похлопотать о путёвке в санаторий для больной дочери Салима и оказать материальную помощь…
Парторг помолчал и добавил:
- Из всего этого надо сделать такой вывод: беречь пушные богатства, множить их! Вспомните, для кого раньше ловили-то? Для богачей, купчих в чернобурки одевали. Потому и не жалели зверя. А теперь кто меха носит? Рабочий, колхозник, служащие - наши советские люди. И нам их всех одеть надо, красоту, тепло создать, да и о потомках подумать, чтоб они ещё лучше, ещё красивее одевались.
- Верно, Афанасий Васильевич!
- По правильности сказано!
После выступления Жаворонкова промысловики говорили более охотно, большинство присоединялось к его мнению. Кое-кто ещё пытался оправдать Андронникова, но такие выступления были бессвязны и сбивчивы. Собрание закончилось, когда в окна, расписанные морозом причудливыми узорами, стал пробиваться утренний матовый свет. Охотники вынесли Салиму порицание, а дело об Андронникове решили передать в народный суд.
После собрания к Благинину подошёл Борис Клушин и, потупя взор, проговорил:
- Ты меня прости, Иван. Наталья попутала…
Мищенко стоял рядом, краснея от смущения.
На другой день Прокопьев сказал Благинину:
- Ну, Иван Петрович, по весне начнём дело по-новому. Смотри, с тебя пример брать будут, у тебя учиться.
- Учиться? Да я сам не больше других в этом понимаю. Всех нас учить надо. Мы ведь привыкли только вылавливать зверей. Расставлять-то капканы куда проще…
- Вот и я об этом же, - заметил Прокопьев. - Стало быть, надо организовать учёбу. Ты вот что: сходи-ка к Валентине Михайловне. Я просил её подобрать литературу о мичуринском учении, по звероводству. И кстати побеседуй с ней, она не так давно институт окончила, может много интересного рассказать.
У Благинина неприятно засосало под ложечкой.
- Валентина Михайловна очень хорошая девушка, - продолжал заведующий участком, и Ивану показалось, что его голос звучит насмешливо. Он посмотрел на Прокопьева, у того в глазах бегали хитроватые весёлые искорки.
- Может она и хорошая, да мне это ни к чему.
- Это я между прочим. Человек ты молодой да неженатый. В таких годах девушками в первую очередь интересуются. Так ты сходи!
"Смеётся! И правильно делает, а то возомнил, что Валентина в тебе души не чает", - думал Благинин.
- Сам прочтёшь эти книги и другим дай прочитать, - наказывал Прокопьев. - Они объяснят всё, что ещё многим неясно. Особенно о Мичурине.
- Нет уж, Сергей Селивёрстович, увольте вы меня от этой нагрузки. Пошлите лучше кого-нибудь другого. Хотя бы Ермолаича.
- Зачем же? Сходить тебе надо, дело этого требует. Прошу!
Последние слова: "Дело требует" и "Прошу" - Прокопьев сказал как-то по-особенному, с нажимом, будто хотел их выделить.
- Хорошо… я схожу.
- Давно бы так. Да поинтересуйся её работой по разведению зверей, - улыбнулся Прокопьев и многозначительно добавил: - И ещё кое-чем поинтересуйся…
Медленно двигаясь на лыжах по проложенной кем-то лыжне, Иван думал над тем, почему так настаивал Прокопьев на его посещении Валентины Михайловны. "Почему именно я, а не кто другой? Тут что-то есть. И эти слова: "ещё кое-чем поинтересуйся". Чем? Да нет, мне только кажется в его словах какой-то скрытый смысл"…
В раздумье Иван незаметно прошёл займище. В камышах намело сугробы снега, издали похожие на большие солдатские каски. Поднялся на холм у зверофермы.
Вспомнилось, как здесь, на самой вершинке, стояла Валентина, стройная и красивая. Лучи солнца падали на её лицо, отчего оно было ещё привлекательнее. Тоскливо заныло сердце. "Зачем вспоминаешь, зачем тревожишь себя напрасно". И не хочется уже встречаться с ней, завернуть бы сейчас лыжи, скатиться с холма и помчаться по снежной равнине назад, к избушке, чтобы встречный ветер развеял невесёлые думы. Да нельзя, ведь дал заведующему участком обещание сходить. И охотники ждут с литературой.
Несмело открыл знакомую тесовую калитку. Встречает не дед Платоша, как всегда, а другой, совсем незнакомый сторож, завёрнутый до самых глаз в овчинный тулуп.
"И люди уже новые появились, - подумал Благинин. - Как я давно здесь не был. Пожалуй, около месяца".
Схватив ручку двери, ведущей в квартиру Валентины Михайловны, Иван в нерешительности остановился. Сердце забилось учащённее.
"Войти ли? - подумал Благинин. - О чём говорить с ней? И слов-то не найдёшь. Неловкость какая-то…"
После недолгого раздумья решил: "Зайду, спрошу книги, возьму их и уйду".
Валентина Михайловна встретила его, как долгожданного гостя.
- Иван Петрович! Ванюша, здравствуй, здравствуй! - трясла она его руку, а лицо светилось радостью. - Ты что же не показываешься?
- Времени нет по гостям расхаживать. Сейчас самая добыча пошла. Да и ни к чему…
- А ведь я ждала тебя. Думаю, вот придёт, вот придёт, а ты, как в воду канул, - весело говорила Валентина, не замечая грубоватого ответа Ивана..
"Притворяется! - подумал Благинин. - Будто в самом деле ждала. А может быть и ждала, да меня ли?"
- Я уж спрашивала Сергея Селивёрстовича: не заболел ли ты, так он успокоил меня.
- Болеть нам тоже времени нет.
Да ты чем-то недоволен. Случилось что-нибудь? - беспокойно спросила Валентина.
- Я? Нет, я всем доволен.
- Так в чём же дело?
- Я пришёл, Валентина Михайловна, именно по делу.
- Нет-нет, сначала чаю попьём, а потом о деле. - И Валентина стала накрывать стол. - Продрог, наверное…
- А чай распивать мне тоже некогда. Меня прислал Прокопьев за книгами по звероводству.
- Книги я вот подобрала, возьмите, - и обиженно добавила: - Не такой встречи с тобой я ждала, так давно не виделись и… Ты так изменился за это время.
Благинин взял со стола связанную бечёвкой стопку книг и шагнул к двери, бросив на ходу: