Генри Блэйк родился в Британии и вырос в Сомерсете, и вся его жизнь была неразрывно связана с лошадьми. Его привязанность к лошадям росла и крепла во время службы в армии, а затем - все годы фермерства в Уэльсе. С 1970 года все свое время он посвятил только изучению лошадей. РАЗГОВОР С ЛОШАДЬЮ - это результат удивительного понимания лошади и дружбы с нею, что явилось своего рода итогом исследований длиною в жизнь.
Генри Блэйк постоянно использовал свои выдающиеся возможности в практических целях. Он разработал революционный метод "облагораживания" (далее - приручения) лошадей, который впервые описан в этой книге. Убеждая лошадь захотеть делать то, чего хочет человек, он способен часами заниматься с диким или непокорным животным, выполняя задачи, которые при обычном тренинге заняли годы подготовки. Он не только открыл, что лошади могут общаться частично с помощью экстрасенсорного восприятия или телепатии, но и сам использует эти способы для общения с лошадьми.
Ни один человек, либо связанный с лошадьми, либо интересующийся коммуникативными особенностями животных вообще, не должен оставить эту книгу без внимания. РАЗГОВОР С ЛОШАДЬЮ - книга, вызвавшая серьезный интерес во всем мире и являющаяся сенсационным прорывом в изучении коммуникативной функции животных вообще и лошадей в частности.
Содержание:
Вступительное слово 1
Глава 1 - Лошади, у которых я учился 1
Глава 2 - Лошади в истории - уникальная взаимосвязь человека и лошади 4
Глава 3 - Язык лошадей 7
Глава 4 - Как лошадь использует звуки 10
Глава 5 - Как лошади используют знаки 12
Глава 6 - Наш словарь лошадиного языка 14
Глава 7 - ЭСВ и плачущий Роджер 16
Глава 8 - О приручении лошади 19
Глава 9 - Доказательства существования ЭСВ у лошадей 22
Глава 10 - Телепатия в лошадином языке 25
Глава 11 - Как работают наши знания 27
Глава 12 - Как достичь максимального успеха 32
Приложение - Несколько практических советов владельцам лошадей 32
Генри Блэйк
Разговор с лошадью. Изучение общения человека и лошади
Вступительное слово
Эта книга основана на сорокалетнем опыте работы с лошадьми, двадцать лет из этих сорока были посвящены изучению способов общения лошадей друг с другом и с человеком. Моя жена Лесли и дочь Пэдди принимали активное участие в исследованиях, поэтому в тексте постоянно употребляется местоимение "мы".
Моя мотивация очень проста: я хотел достигнуть наибольшего взаимопонимания с моими лошадьми, чтобы показывать наилучшие результаты на ипподромах и соревнованиях. Как я вскоре обнаружил, путь к этим достижениям лежал через повышение у лошади чувства радости жизни. Только уже ближе к окончанию нашей работы мы подумали, что ее результаты могут представлять интерес для других людей. Эта книга написана в надежде на то, что наш опыт принесет людям пользу.
Г.Н. Блэйк
Глава 1
Лошади, у которых я учился
Возможно, кто-то может засомневаться в моем здравом рассудке, но лошади - это моя жизнь. Для меня они - более сильный наркотик, чем ЛСД и более смертельный, чем героин. Друзья говорят, что такая зависимость уже привела меня к разрушению мозга. В отличие от других наркотиков, против моей зависимости нет лекарства, потому что без лошадей я просто стану живым мертвецом.
В самых ранних моих воспоминаниях лошади занимают большее место, чем люди; вехами моей жизни также стали лошади, а не люди и города. Я - настоящий кентавр - получеловек, полулошадь. Мое самое первое воспоминание - я сижу на лошади впереди моего двоюродного деда Харвея Блэйка. Тогда мне было чуть больше года. И я помню, что сразу после этого мой отец купил чистокровного вороного мерина, которого звали Мастерпис (Произведение Искусства). Это была очень сложная лошадь, потому что он бил и задними и передними ногами любого, кто заходил к нему в конюшню. Я только начал ходить, когда стал причиной большого переполоха в доме: меня нигде не могли найти. Спустя довольно много времени мои мать и отец, а также няня и работники с фермы, т. е. все, кто приглядывал за мной, обнаружили меня в конюшне, спокойно играющим под кормушкой Мастерписа. Когда меня попытались забрать, Мастерпис с помощью копыт и зубов пресек их попытку. В результате меня выманили из денника конфетой. После этого денник Мастерписа стал моим любимым убежищем, где я без помех мог играть под защитой лошади. Я любил бродить возле копыт грозной лошади, вымазанный в грязи и очень счастливый. Позднее, когда я вырос в довольно противного мальчишку, я понял, что в деннике Мастерписа я могу прятаться от любого наказания как угодно долго, а мои родители или няня будут топтаться возле двери. Я не выходил, пока не получал обещание не наказывать меня. С младых ногтей я усвоил, что лошади - мои друзья и защитники.
Осенью 1933 года мои родители были на Брайтуотерской ярмарке, где за два фунта приобрели маленького вороного дартмурского пони. Конечно же, её назвали Черная Красавица, и она стала советчиком, учителем и другом всей семьи. Очень независимая по натуре, она могла развязать любую веревку и открыть любую дверь. Однажды, когда мы пытались загнать ее в угол в саду, она улизнула, пройдя через заднюю дверь кладовки на кухню, затем в холл и выбежала через парадную дверь. А когда нам случалось болеть, то пони приводили в спальню на второй этаж, в качестве награды за наше хорошее поведение. Непреклонный поборник дисциплины, Черная Красавица наказывала за ошибки в верховой езде, жестко сбрасывая всадника на землю, после чего ждала, когда он снова сядет в седло. Она очень рано научила меня тому, что лошадь будет постоянно мстить за нарушение ее кодекса поведения. Когда мне пришло время идти в школу, то оказалось, что самый разумный способ добраться до школы и обратно - верхом на пони. Когда спустя год или два ко мне присоединилась моя младшая сестра, она стала ездить позади меня. Мы всегда ездили без седел, так как мой отец считал, что это единственно возможный способ выработать правильную посадку на лошади. Мы научились ездить рысью, кентером и даже прыгать задолго до того, как у нас появились седла. Только в семь лет нам было позволено сесть в седло. Итак, в течение пяти или шести лет, до тех пор, пока я поступил в пансион, я каждый день ездил в школу. Иногда, когда нам очень-очень везло, утром оказывалось, что пони ушли с пастбища; и если погода была хорошая, то день становился "красным днем календаря": мы чудесно проводили время, не особо усердствуя в поисках.
Следующей лошадью, сыгравшей значительную роль в моем образовании, была гнедая кобыла из Нью Форест, наполовину чистокровная, натренированная для поло. С Честер было сложно сладить в конюшне. Из-за тонкой кожи она была очень щекотливой, поэтому пиналась и визжала, если кто-то пытался почистить ее, или дотронуться до ее ног. Но она была первой лошадью, с которой у нас появилось настоящее взаимопонимание и сопереживание. Спустя какое-то время я понял, что могу предвидеть ее действия до того, как она что-то сделает; а она, в свою очередь, реагирует на мое настроение. Результатом явилось то, что она стала фантастической спортивной пони, а я в течение двух лет пополнял свои карманные деньги за счет ее выигрышей.
В то время как у меня была Честер, появилась еще одна лошадь, которая меня многому научила. Однажды живодер Берт Ньюман, в течение многих лет продававший моему отцу лошадей, которых считал слишком хорошими, чтобы идти под нож, сказал по телефону, что у него есть гнедая кобыла 16- 2 ладони,? чистокровная, четырех лет, и он готов уступить ее моему отцу очень дешево, за 10 фунтов.
Отец ответил, что у него полно этих чертовых лошадей, и он не хочет еще одну. Берт сказал, что готов отдать ее за пятерку. Ответ был: "Нет. Спасибо". Торг закончился тем, что Берт, ссылаясь на долгую дружбу, просто отдал кобылу моему отцу и пообещал отправить ее немедленно. В то время мне было 13, и я все еще верхом ездил в школу. Когда тем вечером я приехал домой, кобылу как раз выгружали из грузовика на крытом дворе. После непродолжительного спора мой отец согласился, чтобы на следующий день я ехал на ней в школу.
Утром я вышел во двор, чтобы поймать кобылу и завести в конюшню. Но вместо того, чтобы спокойно съесть предложенный гарец овса, она атаковала меня, пытаясь укусить и ударить передними ногами. Я шлепнул ее недоуздком по храпу и сказал, чтобы она перестала вести себя как сумасшедшая корова. Потом я надел на нее недоуздок, заседлал, взнуздал и поехал в школу.
Буквально минут пять десятого позвонил Берт. Он скверно спал из-за чувства вины, сказал он, потому что отец не должен подходить к кобыле, она опасна. После того, как выяснилось, что на этой кобыле я уже уехал в школу, он рассказал всю историю. Фиалесс (Бесстрашная) убила своего предыдущего хозяина, фермера из Девоншира, и Берту заплатили, чтобы он ее увез. Он хотел пристрелить ее сразу, как только выгрузит из коневозки, но тут оказалось, что приехал представитель RSPCA, который настаивал на том, что кобыла должна быть умерщвлена гуманным способом и в его, представителя, присутствии. Так как это было невозможно, Берт и вспомнил о моем отце.
Я ездил в школу на Фиалесс в течение следующих двух недель. Не считая того, что она пыталась откусить от меня кусочек, или ударить передними ногами, проблем у меня не возникало. Она прожила у нас до самой смерти и сторицей отплатила нам, дважды сохранив меня от серьезной травмы, а однажды даже спасла жизнь моему отцу.
Отец ехал домой в крытой повозке, запряженной Фиалесс в паре с молодой лошадью, которая внезапно понесла, испугавшись грузовиков военного конвоя. Фиалесс умудрилась направлять повозку и понесшую лошадь между машинами конвоя и, в конце концов, остановила другую лошадь. Она проделала это, то таща за собой молодую лошадь, если надо было свернуть влево, то толкаясь головой и кусаясь, чтобы заставить молодую лошадь принять вправо. Вожжи в руках моего отца стали совершенно бесполезными, как только молодая лошадь впала в панику и стала совершенно неконтролируемой. Но Фиалесс сумела контролировать свою пару, и даже остановить примерно через две мили.
Фиалесс всегда была несколько кровожадной, но второй такой лошади я не встречал. Из нашей с ней первой встречи я извлек урок, который помню по сию пору: если в вас нет страха перед лошадью, если вы в себе уверены, вы справитесь с любой ситуацией.
Фиалесс была таким хорошим работником, что мы не планировали использовать ее для получения потомства. Но однажды, когда ей было уже одиннадцать лет, чувство неудовлетворенности взяло верх, и как-то ночью она убежала на соседнее поле, где пасся табун годовичков и двухлеток. Среди них был не вполне созревший, необъезженный чистокровный двухлеток, который едва достиг 16-2 ладоней. Мой отец клялся, что она прихватила с собой со двора приставную лестницу. Одним словом она за ночь сумела как-то уговорить юного Корсиканца (так звали двухлетка) обслужить ее. Одиннадцать месяцев спустя она, преисполненная гордости и радости, произвела на свет сына, каковое событие отметила, откусив от меня кусочек, когда я пришел поздравить ее. Конечно же, мы выбрали жеребенку единственно подходящее имя: Фолли (Безрассудство). Он стал собственностью моей сестры Оливии, и в течение следующих пяти лет рос и благоденствовал. В три года его заездили, после чего я научил его отбивать задними ногами по команде. Я мог заставить его практически вытянуться в горизонтальной плоскости, это был мощный взбрык, на котором было чрезвычайно легко усидеть в седле. Когда мне было 18 лет, это был стандартный трюк, которым я поражал воображение своих знакомых девушек. Мой отец играл на Фолли в поло, а сестра ездила на охоту.
Перед тем, как уехать с медицинской миссией в Новую Гвинею, Оливия решила осуществить свою старую честолюбивую мечту - принять участие в скачке point-to-point. Так как она весила 12 стоунов (1 стоун - 14 фунтов) семь фунтов (фунт - ок. 450 г), а ростом была 5 футов (фут - ок. 30,5 см) 10 дюймов дюйм - ок. 2,5 см), идея выглядела совершенно сумасшедшей. Но если Оливия что-то вбивала себе в голову, спорить с ней было бесполезно, так что она записала Фолли на женскую скачку в Экс Вэйл. В том сезоне фаворитами по результатам женских скачек в Вест Кантри были две лошади - Чинг Линг и Шефердс Пай. Эти двое были настолько очевидно сильнее всех, что все остальные участники сдались без борьбы, поэтому, прибыв в Экс Вэйл, мы обнаружили, что в соревнованиях участвуют только Чинг Линг, Шефердс Пай и Фолли.
Оливия нарядилась в мои бриджи, камзол с моими цветами и сапоги, обильно позавтракала. Я никак не мог предотвратить надвигающуюся катастрофу, поэтому мои инструкции были краткими: она должна вернуться в паддок и отдать мне мой камзол, даже если упадет и свернет себе шею. Кроме всего прочего, она решила скакать в охотничьем седле, так как ни в каком другом ездить не пробовала.
Оливия и Фолли решили, что просто участвуют в первоклассной охоте и не более того, поэтому около двух с половиной миль они прошли ровно, с приличной скоростью. В конце концов, примерно в полумиле от финиша, Оливия решила, что, очевидно, надо что-то предпринять, чтобы выиграть скачку. Так как Чинг Линг и Шефердс Пай опережали ее на полтора препятствия, эта мысль, с моей точки зрения, пришла ей в голову чуть-чуть поздновато! Но Фолли ринулся вперед, и он проиграл пять корпусов двум фаворитам в женских скачках Западной Англии только потому, что у них была фора в два с половиной стоуна. Я не берусь предсказать, каким был бы результат, если бы Фолли начал борьбу вовремя. Я более чем уверен, что болельщики, ни один из которых не ставил на Оливию, при ином исходе скачки, просто линчевали бы наездницу, поэтому решил: что ни делается - все к лучшему. Оба участника этой авантюры получили огромное удовольствие, а мораль ее заключается в том, что если всадник что-то твердо решил, хорошая лошадь сделает для своего хозяина все возможное. На следующий год мы продали Фолли нашим друзьям, и к тому времени, как 10 лет назад мы уехали из Вест Кантри, Фолли все еще участвовал в охоте и совсем неплохо.
Вскоре после случая с Фиалесс, мой отец понял, что у него неплохо получается работать с трудными лошадьми. Поэтому в "Хорс энд Хаунд" (Лошадь и гончая) появилось объявление: ПОКУПАЮ И ПЕРЕВОСПИТЫВАЮ ТРУДНЫХ ЛОШАДЕЙ.
В течение следующих 5 - 10 лет на станции Марток и Крукерн, каждая из которых была примерно в четырех милях от моего дома, прибывали лошади, считавшиеся неуправляемыми и непригодными к обучению. В то время шла война, рабочих рук не хватало, поэтому за лошадьми отправляли меня, предварительно строго предупредив, что их надо вести в поводу. Но так как я отличался ленью и своенравным характером, в моей голове не укладывалось, почему я должен идти пешком, если есть лошадь. Таким образом, за исключением первой и последней полумили, я ехал верхом на лошади, на которой был только недоуздок. Втайне я получал массу удовольствия на следующий день, когда отец проводил воспитательный курс с этой лошадью, прежде чем она считалась безопасной для меня. Я, конечно же, понимал, что покладистость лошадей объяснялась отнюдь не моими достоинствами, просто после 10–12 часов непрерывной болтанки в поезде они готовы были считать лучшими другом любого, кто их спасет от этого ужаса и хоть немного пожалеет. После 10-минутного разговора и оглаживания я становился их лучшим другом на всю жизнь и мог делать с ними что угодно. Это все были лошади выдающегося ума и яркого характера, и они многому меня научили. Но самое главное, я понял, что дружелюбие, доброта и твердость могут исправить любой порок.
Мне было около 14, когда у нас появилась лошадь, не обладающая ни умом, ни сколько-нибудь ярким характером. Но она заложила фундамент моего общения с лошадьми в будущем. Это был чистокровный жеребец по имени Зе Тофф (Франт), а к нам он попал, потому что его невозможно было поймать. После того, как он пробыл у нас неделю, я начал учить его подходить к человеку. Он пасся в одиночестве на поле в два акра. Я начал сразу после завтрака, и в течение девяти часов я ходил за Тоффом вдоль и поперек всего поля. Когда ходил я, ходил и Тофф, не даваясь мне в руки. После получаса такого хождения я ему так надоел, что он отходил, только если я слишком приближался; но все равно он уходил, уходил, уходил… И так девять часов. Но в конце концов он сдался. Тофф позволил поймать себя и надеть недоуздок. Уже тогда я понимал: первое, что нужно сделать, поймав его - от души приласкать, поощрить, а второе - освободить его. Следующие полтора часа мы с Тоффом опять кружили и кружили по полю. Затем я поймал его во второй раз, приласкал и снова отпустил. В третий раз я поймал Тоффа через 20 минут преследования; снова ласка, поощрение и - свобода. Я продолжал в том же духе: ловил лошадь и отпускал его, пока он не стал даваться мне в руки без проблем, после чего незамедлительно получал свободу. Через 14 часов я пошел домой попить чая. Этот жеребец научил меня очень важной вещи: начав работу с лошадью, доведи ее до конца, во что бы то ни стало. Надо продолжать до тех пор, пока не будет достигнута поставленная цель. При этом вы должны обладать бесконечным терпением, ни в коем случае не должны выходить из себя, а когда добьетесь выполнения животным того, что вам нужно, необходимо найти в себе силы, чтобы приласкать его. И так снова и снова, пока не достигнете безусловного выполнения. Я не знаю, что произошло с Тоффом, в моей памяти он не оставил следа, но я всегда буду ему безмерно благодарен за опыт, который стал основой моих знаний в обращении с животными.
Было военное время, и чтобы успокоить свою совесть, отец заставлял всех лошадей работать на ферме. Благодаря этому он чувствовал, что приносит пользу отечеству, а не просто содержит лошадей для собственного удовольствия. Помню, у нас был великолепный чистокровный мерин по кличке Караван, которого запрягали в подводу, чего он совершенно не одобрял и имел привычку здорово носить, что у всех вызывало ужас, потому что бегать он действительно умел. Однажды я выезжал с ним со двора, аккурат мимо разрушенной пару дней назад стараниям того же Каравана каменной опоры ворот. Пролом как раз заканчивали заделывать. Я проехал примерно полмили и остановился, чтобы открыть полевые ворота. Казалось, Караван только того и ждал, чтобы резко развернуться вместе с подводой и с курьерской скоростью понестись в обратном направлении. Каменщик любовно озирал плоды своего труда - готовую идеально ровную кладку, когда из-за угла вылетел Караван. От новой опоры камня на камне не осталось. Вслед Каравану неслись ужасающие выражения. И все-таки Караван был отличной лошадью, в его характере присутствовали смелость и сообразительность. Зимой он бывал здоров только один раз в неделю: именно в тот день, когда я ездил на нем охотиться. Если утром в понедельник я собирался на охоту, Караван был абсолютно здоров. Возвращаясь с охоты, он отчаянно хромал, и продолжал хромать до следующей охоты. Я недоумеваю по сей день, как он мог определять заранее, в какой день я поеду на охоту?