Вверх по Ладожке, за большим мостом, был еще один мост, а за ним река, заметно расширяясь, образовывала заводь, в которой стояли многочисленные корабли.
У берега рядом с Воротной башней стоял только что прибывший карбас, около которого собрались ладожане. Гребцы с ними о чем–то с жаром разговаривали.
Послышались удары в бубен, загудели трубы.
Из ворот башни вышла группа людей: несколько музыкантов и воинов в доспехах.
Амосов вопросительно посмотрел на своего проводника.
- Охочих людей на рать кличут. Видать, свеев воевать будем, - объяснил Захарий. - Потому и в бубен бьют, и в трубы играют.
* * *
Амосов уже давно возвратился в уютные хоромы посадника, а с рыночной площади все еще слышалась ратная музыка, которая заглушалась криками взбудораженных горожан.
Хозяин долго молчал и хмурился, что–то соображая, потом, будто вспомнив, посмотрел в угол. Там, на скамье, покрытой черным сукном, стоял небольшой ларец темно–зеленого цвета, перетянутый железными полосами.
- Ну–ка глянь, Труфан Федорович.
И посадник нагнулся с ключом над шкатулкой. Звякнул замок, со звоном открылась крышка; кипарисовый ларчик внутри был разделен перегородкой пополам и оклеен атласным шелком. В одной половине ларчика хозяин держал драгоценности, а в другой хранились документы.
- Вот… - Боярин вынул из шкатулки пергаментный свиток.
На пожелтевшей от времени коже Амосов увидел чертеж Ладожской крепости. Он с любопытством принялся разглядывать линии и надписи, густо покрывавшие пергамент:
- Смотри–ка, стены башни сколь толсты, - хвалился посадник. - Пороками их ввек не возьмешь. Вот хода потаенные: один под Волховом с Тайничной башни идет, а этот тайник в земляной город с Климентовской. Тут колодцы тайные, а здесь погреба… Вот и рассуди, Труфан Федорович, разве свеям такой город взять!
- Об этом и думки у меня нет, чтоб свей город взяли, - спокойно ответил Амосов, свертывая пергамент.
- То–то, Труфан Федорович, не взять свеям Ладогу!.. - Посадник положил обратно в ларец чертеж, прикрыл крышку и обратился к Амосову. - Я, Труфан Федорович, часто тебя в непогодушку вспоминаю. Жизнь ведь у тебя вся на море прошла. Жалко небось потерянные годы?
- Снова жизнь начинать - на море пошел бы! - твердо ответил Амосов. - Мне сроду в морском ходу любо.
- Так–то так, да ты, Труфан Федорович, все в нехоженые земли уплываешь, за тридевять морей да за льды ходячие. А кому нужны труды твои да тяготы несказанные? Разве ближе промыслу нет?
Труфан Федорович встрепенулся, глаза его сверкнули задорно, по–молодому.
- Расскажу тебе я, Никита Афанасьевич, притчу одну про кормщика–новгородца Ивана Гостева–сына. С моим отцом в одно время плавал, брательниками были.
Амосов откашлялся, расправляя усы.
- Вот слушай. По слову Великого Новгорода ходили промысловые суда в дальние концы Студеного моря–океана.
Кормщик Иван Гостев–сын правил свои лодьи дальше всех, и достиг он Нехоженой Земли. Этот берег он полюбил и в губе поставил избу. А урочная ловецкая пора отойдет, и Гостевы лодьи правят обратный путь.
Сдаст Гостев товар Великому Новгороду, помолится в соборной Софийской божнице, и опять побежали лодьи в край Студеного моря, в Гостево становище.
Сорок лет ходил Иван Гостев своим неизменным путем в дальний берег. И тут пало ему на сердце сомнение: "Зачем хожу в этот удаленный берег? Кому нужны несчетные версты моих походов? Найду берег поближе, будет путь покороче".
В смятении стоит Иван Гостев у кормила лодейного. В парусах свистит шелоник. Рядами и грядами набегает морская волна. И видит Иван Гостев: чудная жена, одетая в багряницу, стоит у середовой мачты и что–то считает вслух, и счет свой вписывает в золотую книгу.
"Кто ты, госпожа? - ужаснулся Гостев. - Что ты исчисляешь и что пишешь в книгу?"
"Я премудрость божия, София Новгородская. Я считаю версты твоего морского ходу. У меня измерены все твои пути. Каждая верста морских походов сочтена и вписана в книгу жизни Великого Новгорода".
"Ежели так, - воскликнул кормщик Гостев, - то и в более далекий край пойду и пути свои удвою!"
- Так и я, - закончил Амосов, - ежели надобно, за тридевять земель пойду, не откажусь.
- Уговорил, уговорил, Труфан Федорович! Ты, как старый ворон, даром не каркнешь. Знаю, большое дело делаешь, я ведь в шутку.
Посадник широко зевнул и лениво перекрестил рот. Пошарив на груди, он поднес ко рту серебряную свистелку.
- Боярыню покличь, - велел он появившемуся слуге.
Мягко ступая, из соседней горницы вошла полногрудая, высокая женщина. Она была совсем молода и казалась дочерью посадника.
- Татьянушка, голубушка, - стал жаловаться жене боярин, - разморило меня, в сон так и клонит, сил нет терпеть. Вели мне постель приготовить, да и гостюшке нашему Труфа–ну Федоровичу, чай, надобно бы соснуть.
Он посмотрел на Амосова одним глазом, другой уже не в силах был открыть.
- Никита Афанасьевич, - певучим голоском отвечала хозяйка, - как же спать? Запамятовал небось, сегодня ведь гости у нас да скоморохи.
- Ну–к что ж? Потешься, Татьянушка, а я сосну. Гостям–то скажешь: хозяин, мол, все ходит с дозором - городище от свеев блюдет.
"Старый хочет спать, а молодая играть", - подумал Амосов.
И, желая услужить молодой хозяйке, вслух добавил:
- И я посмотрю скоморохов, боярыня. Покличь, как придут. - Мореход учтиво поклонился хозяйке.
- Да здесь ведь, Труфан Федорович, гостей принимать будем, здесь и скоморохам место.
Боярыня вышла готовить мужу постель. Вскоре ушел и воевода.
Амосов, оставшись один, подошел к небольшому поставцу из карельской березы. Поставец был покрыт алым суконным завесом с зеленой атласной кромкой.
Отдернув завес, Труфан Федорович взял с полки одну из книг и углубился в чтение. Он не заметил, как слуга внес серебряную жаровню, украшенную затейливым узором. Ароматный дымок струйками поднимался над жаровней, расплываясь по горнице.
* * *
Скоро час, как в хоромах ладожского воеводы пируют гости под песни и пляски скоморохов. Сейчас идет представление в лицах. Один из балагуров, переодетый в женское платье, играет жену богатого, но старого купца Терентьища. Молодая и приветливая Авдотья Ивановна раскапризничалась. Она жалуется мужу на здоровье - болит у нее и тут и здесь. Авдотья Ивановна требует, чтобы муж скорее шел искать лекарей.
Богатый купец Терентьище очень любил жену и слушался ее. И сейчас, взяв деньги, он отправился в Новгород искать лекарей и встретил скоморохов. Скоморохи окружили Терентьища и стали спрашивать его, почему он грустный. Один из скоморохов играет на гуслях, другой поет веселые песенки.
Терентьище рассказывает о болезни своей жены Авдотьюшки. Волхвы предлагают вылечить ее. Они приказывают Терентьищу взять дубинку и влезть в мешок. Ухватившись за концы, все, охая и кряхтя, потащили мешок с купцом к нему домой - в Юрьевскую слободу.
Встретив Авдотью Ивановну, они передали ей последний привет от Терентьища и рассказали, что муж ее лежит мертвый и вороны выклевали ему глаза. И жена вдруг преображается: куда делись скука и болезнь. Она весело смеется, радуется, что избавилась от постылого мужа. На радостях угощает скоморохов вином и миндальными орешками и просит спеть песню про старого мужа.
И вот, усевшись на лавку, скоморохи запели веселую песенку и заиграли на гуслях. Песенка призывала старого мужа Терентьища вылезти из мешка.
Богатый купец Терентьище, в большой досаде на Авдотью Ивановну, тотчас выскочил из мешка и принялся дубинкой охаживать ее недуг. Недуг выпрыгнул в окно, чуть не сломав голову в спешке, оставив платье и деньги купцу Терентьищу.
Гости хохотали, перебрасываясь веселыми шутками. Одаривали скоморохов сластями и яблоками.
Но вот старший из скоморохов, седовласый старец, взяв в руки гусли, ударил по жильным струнам. Скоморохи окружили старца. И полилась любимая новгородская песня про морские походы, Студеное море и битвы с врагами.
Труфану Федоровичу очень не нравилось поведение одного из скоморохов - маленького чернявого плясуна. Чернявый все время кружился около зеленого ларца.
"Словно муха к меду, так и липнет", - про себя отметил старый мореход.
Скоморохи, закончив былину, снова принялись выплясывать под веселую музыку и заслонили собой от Амосова ларец. Один из танцоров завертелся вьюном; вот он, громко квакая, поскакал лягушкой по горнице. Всем стало смешно. Боярыня рассмеялась, засмеялись и гости, загоготала прислуга, толпившаяся у дверей, улыбнулся и Труфан Федорович. Глаза от ларчика он отвел только на мгновение, но когда он снова взглянул на него, то ясно увидел, как крышка ларчика, сделанная высоким теремксм, поднялась и тут же опустилась.
"Забыл ведь Никита Афанасьевич ларец замкнуть! - пронеслось в голове у морехода. Вдруг страшная мысль мелькнула в голове: - …чертеж города… свей".
- Воры! Переветники! - закричал во весь голос Труфан Федорович и бросился к ларчику. Не помня себя, он открыл крышку - плана крепости в шкатулке не было.
- Воры! - еще раз крикнул Амосов и стал глазами искать чернявого парня в толпе челяди. Увидел он его у самой двери: чернявый проталкивался к выходу.
- Держите, вот он вор! - рванулся было к скомороху Амосов, выхватив промысловый нож из–за голенища.
Но чернявый свалил ударом кулака пытавшегося задержать его холопа и одним прыжком очутился на дворе. По пятам за чернявым к Воротной башне бросились слуги и гости.
Не ожидая для себя ничего доброго, скоморохи, воспользовавшись общей растерянностью, незаметно выскочили из крепостных стен и скрылись в ближайших кустарниках.
Чернявого все же поймали. Почти настигнутый холопами воеводы, он с ходу прыгнул в лодку, стоявшую на берегу Волхова, и пытался переплыть на другой берег. И, может быть, ему бы удалось уйти от погони, но рыбаки, возившиеся с сетями, услышав крики и узнав воеводских слуг, переняли чернявого на середине реки и связанного привезли к воеводе.
Пойманный скоморох был посажен в глухое подземелье Стрелецкой башни. Избитый до полусмерти, прикованный к стене тяжелой цепью, он лежал на гнилой подстилке в ожидании допроса и пыток…
Перед отъездом Амосов решил проведать игумна Успенского монастыря, приходившегося ему дальним родственником. Выйдя из крепостных ворот, он увидел, как по Ладожке один за другим бесшумно проплывали большие карбасы с вооруженными горожанами.
Поворачивая за Стрелецкий мыс, карбасы поднимали паруса и быстро скрывались за высокими тяжелыми стенами из дикого камня.
"Свеев бить!" - с гордостью подумал Труфан Федорович, провожая глазом быстрые карбасы.
Лучи вечернего солнца покрывали золотом парус последнего корабля, повернувшего на север к просторам Ладожского озера.
Не успел еще последний карбас скрыться с глаз, как мимо Труфана Федоровича, прогремев по деревянному мосту, промчались двое всадников, держа путь на юг с вестями к Господину Великому Новгороду.
Глава XII. ТАЙНЫЙ ГОНЕЦ
Узник дышал тяжело, с хрипом. От нестерпимой боли в суставах лицо превратилось в страшную маску. Но и сегодня, так же как и вчера, он ничего не сказал.
Посадник осатанел. С налитыми кровью глазами он бегал по подземелью из угла в угол.
- Огня! - крикнул он визгливо. - Дать огня! Один из палачей, худой прыщеватый мужик, приволок жаровню с раскаленным углем к ногам чернявого.
- Пить… - вдруг громко произнес узник. - Все поведаю.
Прыщеватый мужик посмотрел на посадника и, зачерпнув ковшиком из деревянного ушата, подал воду.
Осушив все до последней капли, узник напряг все силы, поднял голову и глянул в глаза боярину Губареву.
- Спрашивай, - услышал посадник. Глаза чернявого закрылись, а голова снова упала на грудь.
- Что за человек, откуда?
- Боярина Борецкого слуга.
- В бегах?
- Нет, отпущен.
- Прозвище как?
- Василий, Герасимов сын, а прозываюсь Вьюном.
- Кто научил чертежи у меня выкрасть?
- Венецианец Миланио.
- Венецианец! - удивился посадник. - В Великом Новгороде?
- Лекарем он у боярина Борецкого… Боярину–то друг, приятель, почитай что побрательник. Не одну ночь вместе бражничали.
Посадник испуганно осмотрелся.
- Ну–ка, вы, за дверью, маленько обождите! - крикнул он тюремщикам. - Сам позову, когда нужно будет… А знал боярин Борецкий, - продолжал допрос посадник, - на какое ты дело послан, али нет?
Никита Афанасьевич даже привстал от волнения; он не спускал глаз с лица узника. Вьюн молчал.
- Отвечай!.. - зашипел посадник, колени у него дрожали.
- Неведомо мне, боярин, - тихо ответил Вьюн. - Разговоров я ихних не слыхивал, не взыщи.
Посадник долго молчал, собираясь с мыслями. Да и было о чем думать. С одной стороны, ежели Борецкий замешан в этом деле, он изменник Великому Новгороду, и ему, посаднику, надлежит известить об этом господу. С другой стороны, посадник знал, что Борецкий принадлежал к богатейшему новгородскому роду и пользовался доверием и уважением большей части новгородского боярства. Палка явно была о двух концах и одним из концов могла убить ладожского посадника.
- Не мог боярин Борецкий твои воровские дела знать… - решился наконец посадник. - А еще что тебе венецианец повелел? Все сказывай.
- Двое нас было, - продолжал Вьюн. Он помолчал. - Перво–наперво нам свеев упредить велено, чтобы морехода купца Амосова с дружиной перехватить, живота лишить… не дать ему к Студеному морю хода. - Узник остановился и долго не мог отдышаться. - А второе - план городища у тебя выкрасть, чтобы свеям Ладогу сподручнее было взять…
Никита Афанасьевич только теперь понял все. Молнией пронеслись слова Амосова. "Бояре–то, - говорил старый мореход, - думали от заморской руки для себя корысть иметь, а того знать не хотят, что заморские руки всегда русской земле зло готовят. И сухарь свой всегда чужих пирогов лучше".
Подавив приступ бешенства, боясь испугать резким словом Вьюна, посадник вкрадчиво спросил:
- Ну–к что ж, Василий, а другой–то… вор, товарищ–то твой, где он? В Ладоге небось тебя, дружка сердешного, ждет?
- Ослобони руки, боярин, невмоготу стало. Языком поворотить и то больно, - попросил Вьюн.
Посадник ослабил веревки.
- Уж десять ден, как товарищ мой с Ладоги ушел: у свеев он.
"Эх, - подумал посадник, - беда! Труфан Федорович седни в поход собрался. Упредить надо - пусть переждет. Так вот по какому делу свей в озеро вышли!"
Посадник на прощание со злобой ткнул кулаком чернявому в зубы и, кликнув тюремщика, заторопился к мореходу.
- Покличь купца Амосова! - выйдя на двор, приказал он слуге и с нетерпением стал ждать.
- Сплыл в озеро купец, - ответил, возвратясь, слуга, - и двух часов не прошло. Вслед за бронниками сплыл, что на свеев шли. Тебя, боярин, искал.
Никита Губарев непонимающе посмотрел на холопа, а когда услышанное дошло до его сознания, выругался.
- Пропал Труфан Федорович! - вслух сказал он. - Пропал, мореход ты мой милый! - "А ежели гонцов послать? - мелькнуло в голове. - Да куда там! По времени должен в озеро выйти. Вся надея теперь на бронников. Отобьют свеев от берегов - жив–здоров будет мореход, а нет - голову положит. Переждал бы, да нет, всегда на рожон, упрямый старик, лезет".
Посадник еще постоял, подумал и, махнув рукой, поднялся на крепостные стены.
* * *
В это время Амосов находился на берегу Волхова, в самом устье, поблизости от небольшого островка, расположенного у выхода в озеро. Дальше по воде двигаться было нельзя. Вчера шведы захватили островок в свои руки, закрыв выход в озеро. Только на южном его берегу ладожанам удалось отстоять небольшой участок; здесь они укрепились и отсюда решили наступать. Всю ночь под прикрытием густого кустарника к ладожанам прибывало подкрепление, и к утру русские сумели накопить силы.
У лагеря Амосова стеной стоял дремучий лес; пройти этот лес сухопутьем было нельзя. Болота, топи и непроходимая чаща преграждали путь.
Дружинники обошлись без горячего - дым мог навести врага - и, закусив сушьем, толковали о разном.
- Ну и лес! - сказал Петруха Рубец. - Что ни скажи, леший вторьем морочит.
- Лес - божья пазуха! - строго заметил старый дружинник. - Кого хошь накормит, напоит. Кто с умом, в лесу припеваючи проживет. Здешние–то мужики пчелой промышляют, - добавил он, показав на стволе толстого дерева свежую отметину.
- Бабы–то наши в Новгороде что говорят: был бы хлеб, и к лесу привыкнешь. Сейчас многие по лесам живут.
- Ягоды приспели, тьма их в здешних местах. Любил я мальчонкой ягоды собирать, - задумчиво заметил Рубец.
- Эй, ребята, смотри–ка, сам хозяин леса к нам вышел! Эко медведище! - раздался чей–то испуганный голос.
Дружинники обернулись.
К берегу вышел огромный бурый медведь. Он с любопытством разглядывал лагерь.
- Матерой зверь, на такого и с рогатиной страшно… - сказал старшой Савелий, берясь за топор. - Смотри в оба,
ребята.
- А я без рогатины на медведя выйду, - насмешливо отозвался Петруха Рубец, артельный сказочник, - живьем добуду… Дозволь, господине, - обратился он к Амосову.
- Дозволь, Труфан Федорович! - попросили остальные дружинники. - Пусть Рубец свою удаль покажет.
- Иди, Петруха! - ответил Амосов. - Да не моргай, парень.
Рубец не торопясь вытащил из–за пояса пустой рукав от овчинной шубы. Из котомки он достал какую–то железину вроде кошки, которой достают из колодца упавшие деревянные ушаты, и взял ее в левую руку. Потом надел на эту руку пустой рукав.
- Вот и вся моя снаряда… Ну–ка, ребята, подайте–ка шишек! - попросил он.
Несколько человек нарвали с веток зеленых шишек. Петруха наложил их полный карман и двинулся на медведя. Подойдя к зверю шагов на десять, он бросил в него шишкой и замахал пустым рукавом.
- У–у!.. Образина! У–у!.. Лешай! - закричал он на медведя.
Шишка больно ударила зверя по носу; он поймал ее и с хрустом раскусил.
- Не сладка укусом елова шишка? - дразнился Петруха, махая рукавом. - На–ка еще!
Шишки одна за другой полетели в морду зверя. Медведь был голоден и не хотел уходить по–пустому. Он глухо зарычал, подняв, словно собака, верхнюю губу.
- Я вот тебя, лешай! - Петруха поднял сухую ветку и замахнулся ею на медведя. - Я вот тебя!
Медведь зарычал громче. Он встал на задние лапы и пошел на охотника. Рубец, ударив смаху зверя хворостиной, скрылся за стволом большой сосны.
Дружинники с напряжением следили за поединком.