- Оскорбил я?.. - Николай Петрович вздрогнул и поднял голову. - Разрешите, ваше превосходительство, сказать все как было.
- Хорошо, прошу вас.
- В Нукигаве господин Крузенштерн приказал лейтенанту Ромбергу и доктору Эспенбергу выменивать у туземцев припасы на разные вещи. Я, со своей стороны, приказал компанейским приказчикам добыть у туземцев наиболее любопытные предметы домашнего обихода для этнографической коллекции. Это не понравилось Крузенштерну, и он приказал добытые приказчиками у туземцев вещи отобрать и впредь не разрешил никаких мен.
- Это правда, господин Крузенштерн?
- Правда, - пробормотал командир.
- Но почему вы так сделали?
- На судне должен быть один начальник.
- Но таким начальником был его превосходительство господин Резанов.
Иван Федорович Крузенштерн склонил голову и ничего не ответил.
- Что было дальше? Может быть, скажете вы, господин Резанов, - губернатор сделал приглашающий жест.
- Я возмутился этой дерзостью и, увидя господина Крузенштерна на шканцах, подошел к нему и спокойно сказал: "Не стыдно ли вам так ребячиться и утешаться тем, что не давать мне способов к исполнению возложенного на меня?" Крузенштерн сразу взорвался. "Как вы смели сказать, что я ребячусь!" - крикнул он.
- Это правда, господин Крузенштерн?
- Правда. Но шканцы - святое место на корабле, - повысил голос капитан–лейтенант. - За всякое нарушение дисциплины, совершенное на шканцах, наказание усугубляется. На шканцах особый почет начальнику.
- Раз так, то господин Резанов должен пользоваться почетом, как ваш начальник, утвержденный высочайшим повелением. Но что же было дальше, скажите нам, господин Резанов.
- "Как же, сударь, весьма смею, как начальник ваш", - сказал я опять спокойно, сдерживая себя. "Вы начальник? - крикнул мне Крузенштерн. - Может ли это быть? Знаете ли, что я поступлю с вами, как не ожидаете?" - "Нет, не знаю, - ответил я. - Не думаете ли вы меня на баке держать, как Курляндцева? Матросы вас не послушают, и я сказываю вам, что, если коснетесь меня, чинов лишены будете. Вы забыли законы и уважение, которым вы одному чину моему обязаны…"
- Это правда? - снова спросил губернатор. - Подтвердите, господин Крузенштерн.
- Правда, - побледнев, отозвался командир.
- Тогда расскажите нам, ваше превосходительство, что было дальше.
- Я ушел к себе в каюту и, опасаясь дерзостей, позвал к себе академика Курляндцева. Через несколько минут ворвался в каюту Крузенштерн. "Как вы посмели сказать, что я ребячусь? - снова крикнул он. - Знаете ли вы, что есть шканцы? Увидите, что я с вами сделаю!.."
- Я удивляюсь, господин командир, как вы могли дозволить подобные угрозы. Вы - букашка в сравнении с его превосходительством послом императора… продолжайте, ваше превосходительство.
- Господин Крузенштерн побежал на "Неву", вернулся оттуда с господином Лисянским и мичманом Берхом, остальные офицеры не захотели идти. Он кричал на весь корабль: "Вот я сейчас его проучу! Это самозванец!" Офицеры выкрикивали по моему адресу ругательства. В руках капитан–лейтенант Крузенштерн держал старую инструкцию министра коммерции графа Румянцева. "Господа, - сказал он, - теперь я более не командир и не могу вами командовать. Николай Петрович Резанов сегодня утром здесь, на шканцах, обозвал себя начальником. Я не знаю, почему он так себя называет. Я прошу рассмотреть те бумаги, которые имею и которые дают мне право на начальство". Крузенштерн передал инструкцию Лисянскому, который стал ее громко читать…
- Это была старая инструкция, господин Крузенштерн?
- Да, но другой у меня не было.
- Что произошло дальше?
- Офицеры признали меня начальником. На шканцы был вызван господин Резанов. Но он отказался, не хотел читать свою инструкцию.
- Почему, ваше превосходительство, вы отказались прочитать на шканцах высочайше одобренную инструкцию?
- Инструкция секретная, и я не имел права… Но, подчиняясь грубой силе, я все же был вынужден ее огласить. Я пересилил себя, вышел на шканцы и прочитал офицерам инструкцию - в части, касавшейся назначения меня начальником экспедиции.
- Вы читали перед отходом в плавание новую инструкцию, господин Крузенштерн?
- Да хотя бы и читал, но господин Резанов забыл свой долг и не объявил инструкцию господам офицерам.
- Вы не вправе указывать его превосходительству господину Резанову… Вы помните, Николай Петрович, что сказали офицеры?
- Сначала воцарилось молчание, - сразу ответил Резанов, - а потом кто–то спросил: "Кто подписал?" - "Ваш государь, Александр Павлович", - ответил я. "А писал кто?" - крикнул старший лейтенант Ратманов. "Этого я не знаю". - "То–то, не знаете, - словно обрадовался Ратманов, - а мы хотим знать, кто написал. Подписать–то, знаем, он все подпишет". Тут офицеры закричали: "Ступайте, ступайте с вашими указами, нет у нас начальника, кроме Крузенштерна!" Я повернулся и пошел в каюту.
- Прочитайте нам, ваше превосходительство, то место в высочайше утвержденной инструкции, касаемое вас, которое вы зачитали на шканцах офицерам.
Резанов пошелестел бумагами, нашел нужное место.
- "Параграф первый. Корабли "Надежда" и "Нева", в Америку отправленные, имеют главным предметом торговлю Российско–Американской компании, от которой они на собственный счет ее куплены. Вооружены и снабжены приличным грузом. Его императорское величество, покровительствуя торговле, повелел снабдить компанию офицерами и матросами и, наконец, отправил при сем случае японскую миссию, благоволит один из кораблей, на коем помещена будет миссия, принять на счет короны, как равно и двухгодовое на экипаж сего судна содержание, всемилостивейше позволил Российско–Американской компании погрузить то число товаров, сколько окажется к тому возможно. Сии оба судна с офицерами и служителями, на службе компании находящимися, поручаются начальству Вашему "note 3.
- Эта инструкция была прочитана в Нукигаве на шканцах, господин Крузенштерн?
- Так точно, ваше превосходительство.
- Неужели это могло произойти на корабле флота его императорского величества? - поднялся с места генерал Кошелев. - Непостижимо. Вы подстрекали к бунту, господин Крузенштерн. Вас будут судить.
Капитан–лейтенант Крузенштерн побледнел и как–то весь сжался.
- Небывалое происшествие! - гневно говорил Кошелев. - Я опрошу всех офицеров и, если найду нужным, виновных отдам под суд. Вы можете быть свободным, господин Крузенштерн. Пришлите для допроса старшего помощника, господина Ратманова.
Макар Иванович пришел, поклонился, назвался и покорно ждал вопросов. Резанов удивился перемене в его поведении. На корабле он был самым грубым и непреклонным человеком.
- Вы знали, что Резанов - начальник экспедиции? До происшествия в Нукигаве.
Ратманов молчал.
- Николай Петрович, знал Ратманов о том, что вы - начальник экспедиции?
- Знал. Я показал инструкцию господину Крузенштерну и старшему офицеру Ратманову. Я считал, что они сообщат об этом всем остальным. Напоминаю, что инструкция была секретная и объявить ее всем я не имел права.
- Так как же, ваше благородие?
- Да, господин Резанов мне показывал инструкцию. Увидев рескрипт государя, я ужаснулся, что он до сих пор не объявлен. Но потом я заподозрил обман и больше всех настаивал на объявлении.
- Хорошо. Но господин Резанов зачитал вам высочайшее повеление. Вы оскорбили его и требовали заколотить в каюте?!
- Так точно, ваше превосходительство. Если бы господии Резанов не объявил инструкцию, то, может быть, с ним было бы поступлено как с самозванцем, который старался вводить несогласие в благородное общество.
- Непостижимо! Я потрясен услышанным! - Генерал вынул большой белый платок и вытер им лицо. - Император Александр Павлович лично провожал господина Резанова, а вы говорите, что он мог оказаться самозванцем. Непостижимо! Скажите, а не вино всему причина? - закончил доверительно генерал. - Не слишком ли злоупотребляли господа офицеры крепкими напитками?
- Зачем? Пили, но не выходя из приличия.
- А подпоручик Федор Толстой - он тоже, по–вашему, не выходил из рамок благопристойности?
Макар Иванович молчал долго.
- На этот вопрос я не хочу отвечать, - выдавил он.
- Хорошо, мне и без ваших слов все известно.
Ничего более высокого, чем звание морского офицера, для Ратманова не существовало. Он был одним из тех моряков, кто бескорыстно любил море и флотскую службу и готов был защищать честь мундира любыми средствами. Однако Макар Иванович был привержен корпусным правилам товарищества, которые в какой–то мере вошли в правила чести. О Федоре Толстом Ратманов отказался отвечать как раз по соображениям товарищества. Толстой же такого отношения никак не заслуживал. В тот недобрый час Ратманов, как старший офицер, одернул пьяного подпоручика, а Толстой, почтя себя оскорбленным, вызвал его на дуэль. Ратманов справедливо отверг столь дикое предложение и пытался выдворить подпоручика из своей каюты. Федор Толстой набросился на старшего офицера с кулаками. Произошла жестокая драка, в которой победителем оказался Ратманов.
Нападение подпоручика Толстого на старшего офицера Ратманова - чрезвычайное событие, и, конечно, Толстой подлежал суровому наказанию.
Забегая вперед, скажу, что старший лейтенант Ратманов по возвращении в Петербург представил Николаю Петровичу Румянцеву свои замечания о злоупотреблениях Российско–Американской компании на Аляске и Алеутских островах, кои он писал, не будучи во владениях компании. Рассмотрев его замечания, Румянцев сказал Ратманову: "Иван был на пиру, а Марья рассказывает. Господин Лисянский, бывший там, говорит другое".
Целую неделю продолжалось расследование. Обвинения Резанова подтвердились. Закончив опрос офицеров, генерал–майор Кошелев сказал Крузенштерну:
- Я вынужден передать свое заключение иркутскому генерал–губернатору, а он передаст его государю. Поведение офицеров я определяю как бунт против государя в лице его полномочного представителя.
Иван Федорович испугался. Помимо военно–морского суда ему угрожало немедленное отрешение от должности. От имени всех офицеров он повинился перед генералом Кошелевым и стал уверять, что все раскаиваются в неприятном происшествии и готовы принести глубочайшие публичные извинения чрезвычайному послу и начальнику экспедиции и впредь почитать его права как верховного своего начальника.
Только Резанов мог остановить расследование, угрожавшее Крузенштерну неприятностями. И здесь он совершил ошибку. Он согласился простить своих оскорбителей и обидчиков. Он думал, что поступает в интересах дела.
Офицеры в парадной форме явились перед Николаем Петровичем Резановым. В присутствии генерал–майора Кошелева и майора Скрупского они почтительно просили у него прощения.
- Хорошо, истина восстановлена, забудем старое, господа. Будем жить в мире. Я прошу генерала Павла Ивановича прекратить наше постыдное дело… А вы, Петр Иванович, зачем вы здесь? - увидел Резанов среди офицеров лейтенанта Головачева. - Вы ни в чем не виноваты. Во время плавания ваша поддержка и сочувствие врачевали мою душу и сердце… Я благодарен вам, господин лейтенант, вы благородный и честный человек.
- Зачем вы меня хвалите, ваше превосходительство? - с тоской произнес лейтенант Головачев. Он покраснел, на глазах выступили слезы. Он был впечатлительным и совестливым человеком и подумал, что нарушил правила товарищества и обесчестил себя в глазах офицеров.
Николай Петрович заметил, что офицеры с ухмылкой поглядывают друг на друга, и понял, что совершил ошибку.
В тот же день Резанов обратился с письменным прошением к генералу Кошелеву судебное дело приостановить.
Не простил Резанов подпоручика гвардии Федора Ивановича Толстого - уж слишком его поведение было вызывающим и оскорбительным. И подпоручик был снят с корабля и направлен в Охотск и дальше в Петербург через всю Сибирь.
На опального подпоручика Федора Толстого Крузенштерн очень надеялся. Теперь он не один. У графа Толстого много высокопоставленной родни, и она вступится за провинившегося. Ведь устроил же кто–то такого лоботряса в посольскую свиту! Крузенштерн понимал, что заступиться за графа можно, только замяв неприятное дело.
18 августа на корабль было погружено все необходимое. "Надежда" была готова к плаванию в Японию. В тот же день мореплаватели вышли из порта в Авачинскую губу, где снова отдали якорь. С 19 по 20 августа наливали промытые водой бочки из источника, впадавшего в Авачинскую губу и отстоявшего от корабля на полмили. Перевозили с берега порох и провизию.
21 августа Резанов вернулся на корабль. Командир Крузенштерн отпраздновал этот день с особым великолепием. За торжественным обедом присутствовал и генерал Кошелев с офицерами своего полка.
В продолжение стола за здравие их превосходительства Резанова и Кошелева сделано по одиннадцати пушечных выстрелов. В четыре часа, когда императорский посол оставил корабль, возвратясь на берег, выстрелили еще одиннадцать раз. Матросы, разойдясь по реям, кричали "ура". Видимо, радости Ивана Федоровича не было конца. Да и было чему радоваться провинившемуся командиру.
25 августа Резанов оставался еще на берегу. Он дописывал бумаги, отправляемые в Петербург. Последнее письмо было к императору Александру.
"Донося вашему величеству из Бразилии о случившемся между мной и морскими офицерами несогласии, наказывались мы среди всего пути нашего, что неприятное известие дадут вашему императорскому величеству прискорбное о нас заключение, что какая–либо личность могла взять верх над пользою государственною, - писал Резанов, пытаясь сгладить свои прежние послания. - Я признаюсь вашему императорскому величеству, что причиною была единая ревность к славе, ослепившая всех до того, что казалось, что один у другого оную отымлет. Сим энтузиазмом, к несчастью своему, воспользовался подпоручик граф Толстой, по молодости лет его, и наконец, когда взаимное всех к пользе общей усердие возродило еще более прошлого взаимное друг к другу уважение, то и остался он жертвой поступка своего. Обращая его к месту своему, всеподданнейше прошу всемилостивейшего ему прощения, ибо жестоко для чувствительного сердца наказание лишену быть способов разделить славу великого подвига.
Милость вашего императорского величества есть единственное для нас всех прибежище. Я чувствую себя виновным, поспеша моим донесением, и, повергая себя к стопам вашим императорского величества, всеподданнейше прошу прощения себе и всем морским офицерам. Всемилостивейший государь, мы охотно жертвовали тебе жизнью и столь же охотно и впредь идем ее жертвовать"note 3.
Закончив письмо, Резанов долго смотрел на вершины двух высоких сопок, забеленных снегом. В лучах вечернего солнца сопки казались необыкновенно красивыми…
Приближалась осень. На деревьях и кустарниках пестрели листья желтоватых и красноватых оттенков. Краснела крупная камчатская рябина. Но в лесах, окружавших со всех сторон обширный залив, все еще пели птицы и было много малины и смородины.
Перед самым отходом корабля Резанов долго разговаривал с генералом Кошелевым. Этот честный и строгий человек все больше и больше нравился Николаю Петровичу.
- Я вам посоветую осторожнее держаться с капитаном Бухариным, если доведется попасть в Охотск, - сказал под конец генерал.
- Кто он такой?
- Правитель Охотского края. Чувствует себя наместником. Подобного казнокрада и вымогателя еще не видано на свете. Он ничем не брезгует. Он не просто казнокрад - он разбойник.
- Не могу поверить, ваше превосходительство.
- Вы, наверное, думаете, почему я не пожаловался в Иркутск или Петербург на такого человека?
- Гм… да, действительно, я подумал.
- Николай Петрович, голубчик, этот человек задерживает почту, проходящую через Охотск. А ведь другого пути у нас нет. Он распечатывает все конверты, в которых подозревает для себя что–нибудь вредное, и уничтожает.
- Невероятно, ваше превосходительство! Вскрывать почту могут только по приказу государя.
Недавний обер–прокурор Первого департамента Сената Резанов не мог поверить в столь тяжкое нарушение законов.
- Невероятно, но так есть. Поступки Бухарина превосходят всякое вероятное. Охотск ужасен для всех. Никто не решается ехать туда, опасаясь за свою честь и даже жизнь. Об этом все знают, но он словно пробка торчит в Охотске и закрывает все жалобы, и эту пробку нельзя вышибить.
- Я обязательно побываю в Охотске и лично доложу императору, - пообещал Резанов.
- Говорят, что Бухарин наворовал за два года более ста тысяч рублей. При его–то должности! Кстати, компания, которую вы представляете, несет огромные убытки от поборов Бухарина. Он захватывает компанейские корабли, якобы необходимые ему для перевозки грузов на Камчатку, и ваши приказчики, для того чтобы погрузить свои товары, платят ему по нескольку тысяч. Иногда ваши приказчики за взятку отправляют свои грузы на военных транспортах, а я здесь оказываюсь без самого необходимого.
- Я проверю, ваше превосходительство.
После разговора с генералом Кошелевым Резанов совсем уверился в необходимости прямого морского пути из Петербурга в Русскую Америку, минуя столь отдаленные русские окраины. Порядок в российских губерниях, где царил произвол губернаторов и процветало воровство и лихоимство, после охотских порядков казался Николаю Петровичу совершенным раем.
"Как Баранов ведет себя в Америке? - думал он. - Неужели он жесток, подобно Бухарину, и тоже крупно ворует. Но ведь за его спиной нет солдат, и он ежегодно представляет правлению конторские книги, где показана каждая копейка. И дела компании из года в год идут в гору". Николай Петрович все больше и больше удивлялся. Баранов стал для него совершенно загадочным человеком. "Приеду в Америку, все разложу по полочкам. Всякими делами приходилось заниматься. Меня никто не обманет".