Словно вихрем подхватило меня, оторвало от дна и повлекло наружу к плясавшему у борта "Сузи" боту с насосом.
Помню, почему-то мне стало жарко, нестерпимо жарко, настолько, что я буквально с ног до головы облился потом. И одновременно мне не хватало воздуху: я задыхался.
И в то же время я кричал, кричал диким, нечеловеческим голосом.
Я отлично сознавал, что этот крик, этот зов о помощи абсолютно не нужен, бесполезен: он рождается и умирает тут же, внутри шлема. Наверху, у того, кто сидит у насоса, держит слуховую трубку, слышен только мой рев, бессвязный, безумный, нечленораздельный рев обезумевшего от ужаса человека, и ничего больше. Но те, кого мой крик мог бы предупредить о грозящей им опасности, быть может, о гибели, пришедшей в образе какого-то фантастического подводного чудовища - те не могут услышать ни единого звука, даже самого слабого…
Однако то, что меня стали поднимать, не могло остаться незамеченным моими спутниками.
Да, они видели каждое мое движение.
Я махал руками, показывая им на борт "Джессики", на свесившееся над их головами змеинообразное "нечто", шею и голову "Зеленой смерти".
Все это разыгралось гораздо быстрее, а может быть, и гораздо медленнее, чем я сейчас рассказываю: я ничего не знаю, ничего не могу определить. Потому что при таких обстоятельствах мгновенья кажутся вечностями, но и вечность может пролететь, как мгновенье…
Помню только, что я видел, как фигура одного из водолазов тоже отделилась от морского дна.
Должно быть, он дал сигнал к поднятию.
И его поднимали. Но поднимался он как раз по линии, проходившей мимо головы чудовища.
И я смутно видел, как эта проклятая змеиная шея вытягивалась вслед за поднимающимся водолазом, словно изумленная тем, что он, червяк, осмеливается приближаться…
Потом…
Потом я ничего связно не помню.
Помню только, что меня втащили на борт шлюпки. Втащили и одного водолаза: я видел его шлем рядом с моим шлемом.
Но в это мгновенье что-то со страшной, неудержимой силой дернуло канат, которым был привязан еще остававшийся на дне наш третий товарищ.
Толчок был так силен, что бот перевернулся, словно скорлупка, и все люди, бывшие в нем, посыпались в воду.
Но на борту "Сузи" уже, должно быть, заметили, что у нас что-то не ладится, и моментально спущенные боты подобрали всех нас и вытащили на палубу парохода.
Когда я пришел в себя, полное смятенье царило на палубе моего судна.
Матросы толпились около распростертого на палубе водолаза. Боцман Перазич тщетно пытался привести бедняка в сознание: водолаз был мертв.
Он не мог задохнуться, потому что в шлеме был постоянный приток воздуха. У него были здоровые легкие, как у быка, и он не изошел кровью от слишком быстрого изменения давления окружающей среды.
И, однако, он был мертв…
Единственное предположение - он умер от разрыва сердца.
Почему?
Чтобы ответить на этот вопрос, было достаточно взглянуть на его лицо, искаженное самой ужасной гримасой, какую я только видел в жизни.
И достаточно было видеть его выпученные и налившиеся кровью, остеклевшие глаза, в которых ясно читалось выражение смертельного ужаса…
Он умер, потому что на него в упор взглянули глаза "Зеленой смерти", и я понимал это, и я думал, что если бы и со мною было то же, то есть, если бы меня не подняли раньше, а проклятому подводному чудищу вздумалось бы вытягивать за мною шею и глядеть на меня зеленым огнем светящимися глазами, мои матросы увидели бы на палубе "Сузи" не меня, а только мое бездыханное тело, облитое липким потом…
Но второго водолаза не было. И оборванная, словно ножом перерезанная или зубами перегрызенная трубка для провода воздуха в шлем, оборванный канат, конец которого нам удалось выловить, ясно рассказывали о драме, разыгравшейся там, на дне: "Зеленая смерть" схватила своей гнусной отвратительной пастью нашего товарища.
Едва опомнившись, я вскочил на ноги и закричал неистовым голосом:
- Поднимай, поднимай пары! Скорее, скорее!
- Что случилось, командир? - испуганно допытывался боцман, передав мое распоряжение о поднятии паров в машинное отделение.
Но я не мог говорить.
- Пары, ради всего святого на свете, поскорее поднимайте пары! - кричал я. - Уйдем, поскорее уйдем из этого проклятого места!
- Машинист говорит, что пары подняты, но покуда еще ничтожно. Если сможем пойти, то только самым тихим ходом!
- Хоть по-черепашьи, лишь бы выбраться из этой бухты!
- Ладно! - отозвался бледный как полотно Перазич.
И потом, видя, что от меня толку не добьешься, принялся самостоятельно командовать судном:
- Поднимай якорь!
Я стоял на палубе, машинально и совершенно безучастно глядя на все, совершавшееся вокруг меня.
Все мои мысли, все мои думы были прикованы к морскому дну. Я думал о том, что только что разыгралось там. Я думал о каком-то совершенно неведомом миру колоссальном ящероподобном подводном животном, пожравшем на моих глазах одного из моих товарищей и убившем одним своим взглядом другого.
- Скорее, скорее! - торопил я боцмана, еле шевеля пересохшими губами.
- Сейчас, сейчас, командир! - отвечал он.
И все матросы понимали, что случилось нечто ужасное, нечто такое, чему имени нет. Они все были смущены, бледны, растерянны, как-то жались, сбивались в кучки, робко перешептывались друг с другом, опасливо поглядывая на тихо катившиеся к пустынному берегу волны.
- Скорее, скорее! Ради Бога, поскорее! - кричал я.
И вот паровая лебедка подтянула к шлюзам на носу оба якоря. Машина пошла. Завертелся за кормою винт. Пароход стал тихо, медленно выбираться от берега в открытое море.
Я облегченно вздохнул, снял фуражку и отер проступивший на лбу пот.
Но в то же мгновенье фуражка выпала у меня из рук. Да, я ясно видел то же самое, что видел там, на дне морском: саженях в пятидесяти или шестидесяти от нас из вдруг яростно забурлившей воды вдруг высунулось огромное туловище.
Я не умею, опять-таки, сказать, какой величины было оно: мне была видна только длинная шея да часть спины. Но, во всяком случае, сама шея от основания до конца головы была не менее трех или скорее даже четырех сажен, а та часть туловища с передними конечностями, напоминавшими ласты тюленя, была вдвое или втрое длиннее шеи. И, кроме того, оставался еще бесконечно длинный хвост, конец которого мелькал далеко позади туловища…
В общем, я едва ли особенно ошибусь, если скажу, что все тело "Зеленой смерти", взятое вместе, вытянутое, так сказать, могло равняться саженям двадцати.
Но в данный момент было не до того, чтобы соображать, сколько будет от головы до хвоста, и сколько от хвоста до головы…
Крик ужаса огласил палубу.
Большая часть матросов в паническом страхе бросилась гурьбой бежать, прятаться, куда глаза глядят.
Люди, словно ослепнув, натыкались на мачты, на бухты канатов, на стоявшие на палубе бочки и ящики. Иные, не добравшись до люков, падали и, подобно змеям, ползли куда-то. Другие, добежав до люков, буквально скатывались вниз, и, конечно, жестоко разбивались.
- Пушку! Пушку! - кричал я вне себя.
Этот крик заставил опомниться нескольких из матросов.
Во мгновенье ока около обеих наших пушек поднялась возня. За одно орудие взялся Перазич, за другое я лично.
Мне удалось очень скоро повернуть дуло моей пушки в ту сторону, где еще виднелось огромное и безобразное туловище "Зеленой смерти", и где вода яростно колыхалась, словно кипела.
Но в то мгновенье, когда я собирался выстрелить, новый крик ужаса отвлек мое внимание.
- Змея! Морская змея! - кричал кто-то из матросов, забравшихся на ванты.
Но это не была пресловутая сказочная морская змея. Да, действительно, нечто чудовищное плыло с моря, отрезая нам выход из бухты. И оно, если хотите, походило на морскую змею или вообще на змею, потому что над водой было видно добрых три сажени скользкого, зеленью отсвечивающего гибкого тела с бочкообразной громадной головой, имевшей висячие усы.
Но я-то понимал, что значит все это!
У чудовища, погубившего одного, - нет, двух моих водолазов, - был компаньон. Это он теперь плыл к бухте…
И еще вопрос, был ли он один?
Может быть, мне мерещилось?
Может быть, у меня мелькало и рябило в глазах?
Но нет, я видел, я видел! Здесь и там из волн моря высовывались, поднимаясь на большую или меньшую высоту, такие же безобразные бочкообразные головы. И воды всей довольно обширной бухты вскипали, бешено крутились, потому что их приводили в движение колоссальные двадцатисаженные зеленые тела с могучими хвостами, бешено хлеставшими волны…
Тем временем машинистам удалось значительно поднять пары и пароход шел уже довольно быстро.
Рулевой направил его несколько в сторону, будто стараясь поставить под защиту береговых скаль. Маневр, как кажется, удался: по крайней мере, добрых десять минут "Сузи" бежала по берегу, и ни одно из чудовищ, переполнявших бухту, кувыркавшихся в ней, гулко шлепавшихся о воду, не обращал внимания на бегство судна.
Но это длилось, повторяю, не больше десяти минут.
И вот в то время, когда мы были уже близки к открытому морю, словно по кем-то данному сигналу пять или шесть чудовищ с невероятной быстротой ринулись в погоню за нами.
Они плыли, держась друг около друга. Над водой были видны только лоснящиеся зеленоватого цвета круглые спины да тонкие длинные змеинообразные шеи, поддерживавшие бочкообразные головы.
Я видел, что головы эти были двух категорий: у одних, должно быть, у самок, как-то помягче, покруглее и без висюлек-усов.
У других, по моему предположению - самцов, головы значительно большего размера, с более резко определенными чертами и с длинными, пожалуй, до саженя величиной, гибкими, словно резиновыми, усами.
Положительно почти не сознавая, что я делаю, я снова навел пушку на наиболее близко подплывшее к "Сузи" чудовище.
Миг - и пушка рявкнула своим медным горлом. Клубы порохового дыма окутали всю палубу.
Картечь, свистя и визжа, тучей понеслась навстречу гнавшемуся за нами "чудищу".
"Чугунная смерть" шла встретить "Зеленую смерть".
Сквозь дым я видел неясно результаты выстрела: часть картечи пролетела мимо змеиной шеи и пошла прыгать по волнам. Но часть, быть может, десять-двенадцать картечин, ударили в рыло "Зеленой смерти" и пониже, под головой, в гибкую шею. Голова обратилась в кровавую лепешку. Шея была изорвана в клочья, перешиблена, почти перерезана, словно ножом.
Колоссальное темно-зеленое туловище на мгновенье все, во всю свою огромную величину, выскочило из воды, изогнувшись, словно пружина, потом упало, перевернулось вверх беловатым брюхом и поплыло куда-то в сторону.
Плывшая за усатым самцом, быть может, главарем этого фантастического стада, самка с оглушительным и жалобным ревом или, скорее, стоном крутилась около обезглавленного тела. Она выла, да, положительно выла, изгибая тонкую, гибкую шею и поднимая круглые глаза к небу. Она ласкалась, она обвивала туловище убитого друга шеей, словно рукой, и обнимала его своими огромными ластами.
В это мгновенье выстрелил Перазич.
Его пушка была заряжена не картечью, а гранатой. Граната перелетела группу из двух передовых чудовищ и с оглушительным треском взорвалась над несколькими плывшими поодаль ящерами, осыпая их осколками.
Не могу сказать, попали ли эти осколки, поранили ли они кого-нибудь. Но факт тот, что после взрыва гранаты чудовища моментально ушли под воду, попрятались. Миг - и воды бухты уже не кипели, не бурлили.
Правда, волны еще бежали к берегу и с тихим рокотом умирали у скал. Но темно-зеленых туловищ, но змеинообразных шей видно нигде не было.
Исчезло даже обезглавленное туловище "Зеленой смерти", убитой мною.
Я прямо не верил своим глазам!
И если бы не смертельно бледные лица моих матросов, да не крики о помощи, доносившиеся изнутри судна, куда свалилось человек пять-шесть моих "храбрецов", все происшедшее казалось бы мне отвратительным кошмарным сновидением.
По совести скажу, понадобились целые сутки пути, добрых четыреста километров расстояния от Безымянного острова, чтобы на судне у меня восстановился хоть кое-какой порядок.
Один из матросов, и вовсе не из робких малых, форменно спятил с ума.
Он запрятался на самом дне трюма, и на все наши уговоры выйти только щелкал зубами да кричал:
- Зеленая смерть! Зеленая смерть!
Другой лежал с остеклевшими глазами в моей каюте и что-то тихо бормотал. Голова его пылала, как в огне, от всего его тела так и несло жаром. Он умер, не приходя в себя, и мы похоронили его по морскому обычаю тут же, в море.
Два или три матросика ходили, словно пьяные, и не понимали самых обыкновенных вопросов, а при малейшем шуме или крике вздрагивали, озирались вокруг дикими глазами и куда-то бежали. Словом, передряга эта совершенно деморализовала мою команду, и не помогло даже прописанное Перазичем "океанское лечение", состоявшее в изрядных порциях рому.
Особенно тяжело было ночью: никто, ну буквально никто из матросов не хотел показываться на палубу.
Боялись!
И, знаете, у меня не хватает духу винить этих людей.
Я, Перазич и один старый матрос, Кит Китсон, мы втроем вели судно. Но и то Китсон предварительно накачался ромом до такой степени, что, должно быть, не видел ровным счетом ничего. Только, как старый рулевой, он совершенно машинально вертел рулевое колесо, когда я командовал ему "право руля" или "лево руля". А к полуночи разыгралась буря, и волны иной раз перекатывались через палубу, грозя смыть рулевого.
Перазич, вооружившись парой револьверов и каким-то старинным карабином, расхаживал по палубе и, наклоняясь над перилами, всматривался во мглу.
Он все прислушивался к рокоту волн. Он ждал, не появится ли из воды чудовищная бочкообразная голова "Зеленой смерти"…
Но ночь прошла благополучно, и к утру буря стихла, судно оправилось, из трюмов мы выкачали набравшуюся туда воду.
Вскоре после рассвета вахтенный крикнул:
- Пароход по гакаборту!
С помощью зрительной трубы я разглядел, что это было средней величины военное судно, так, надо полагать, крейсер третьего ранга, посланный в эти воды для борьбы с пиратами-туземцами. На судне развевался немецкий флаг.
Я сейчас же стал стрелять холостыми зарядами из обеих пушек и поднял сигнал:
- Имею важнейшие сообщения.
Крейсер изменил курс и пошел навстречу мне.
Час спустя я был на борту крейсера "Коршун", у капитана Грибница.
Я взял с собою Перазича и одного из водолазов, чтобы они могли подтвердить мои показания о пережитом нами у берегов острова Безымянного.
Но можете себе представить, что из этого вышло?
Капитан Грибниц, накрахмаленный немец, стал хохотать, как безумный!
Да, как безумный!
Он позвал в свою каюту лейтенанта, судового врача, еще кого-то из офицеров, заставил меня повторить мой рассказ, и потом опять принялся хохотать.
- Признайтесь, мистер Смит! - хлопал он меня по плечу. - Ну, признайтесь, что все вы, все, сплошь до последнего человека, были попросту… Ну, как бы это выразиться? Ну, были навеселе, что ли? Гэ? Под влиянием паров Бахуса? Ха-ха-ха…
Напрасно я клялся и божился. Напрасно предлагал опросить весь мой экипаж.
Слава Богу, на ногах держалось еще двадцать человек, кроме меня! Могли бы, кажется, поверить им, если не мне.
Но немцы потешались.
- Какой вы шутник, какой вы гениальный шутник, капитан Смит, - твердили они.
- Но это не знаменитый морской змей? - улыбаясь, спрашивал меня судовой врач. - Знаете, тот самый морской змей, который всегда появляется… на страницах газет и журналов, когда наступает мертвый сезон!
- Но ведь я не газетчик! - негодовал я. - Мне решительно незачем сочинять! Я ведь построчной платы не получаю! Кой черт?
Эта злополучная экспедиция таки дорого стоила мне: я извлек со дна моря только часть купленного от капитана Гинца груза, не больше, как на сто фунтов стерлингов. То есть вернул только то, что заплатил Гинцу.
А ведь поездка-то мне чего-нибудь да стоила? А наем водолазов? А простой судна?
В общем, хорошо, если мои потери в тот рейс определятся так в сто-сто двадцать фунтов стерлингов.
Конечно, я не жалуюсь.
Но, судите сами, если человек столько потеряет, до шуток ли ему?
До выдумывания ли ему каких-то сказок?!
Разозлившись, я сделал предложение командиру крейсера:
- Вот что, капитан! Уж если на то пошло, так идемте вместе!
- Куда это? - спрашивает он.
- Ну, туда! К Безымянному острову из группы Соломоновых островов!
- Зачем это?
- Посмотрим! Произведем расследование. Может быть, мы отыщем туловище убитого мною зарядом картечи чудовища. Ведь оно должно бы всплыть! Ну, и мы опросим туземцев. Там есть этот… ну, миссионерский ученик…
Но капитан сухо ответил мне:
- У меня есть более серьезные занятия, чем идти ловить пресловутую морскую змею!
- Да не змею, ради Бога! Это чудовище с массивным туловищем…
- Знаю! знаю! Голова, как стоведерный бак с водой, имеет висячие усы… Нет, покорно благодарю!
На том наши переговоры и закончились.
Словно побитая собака, вернулся я на мое судно.
И никогда не забуду, какими насмешливыми улыбками и косыми взглядами провожали меня проклятые немцы, покуда я шел к трапу по палубе.
А из капитанской каюты раздавался все время гомерический хохот…
Когда я уже садился в мой вельбот, кто-то с палубы крейсера крикнул мне:
- Кланяйтесь "Зеленой смерти".
- Смотрите, чтобы вам самим не пришлось поклониться ей! - ответил я.
На этом все и покончилось, джентльмены.
Вернувшись в Апию, я строго настрого приказал моим матросам не болтать о пережитом нами, потому что не желал подвергаться насмешкам.
Но это, разумеется, не помогло: кто-то из матросов проболтался и мне всюду жужжали в уши:
- А как поживает "Зеленая смерть"?
Все это было лет пятнадцать назад.
Теперь, слава Богу, эта история позабылась, надо мною не зубоскалят, и я могу без опаски подвергнуться насмешкам заходить в гавань Алии.
Ну, и вот я рассказываю вам о пережитом. И мне совершенно безразлично, поверите ли вы или нет, будете ли скалить зубы или нет. Но знаю одно: к Безымянному острову с тех пор я не подходил на сто километров, и во всю мою жизнь не пойду.
А теперь…
Эй, Иезекииль! У меня от такого долгого рассказа горло окончательно пересохло! Ну-ка, тащи кружку элю!
Примечания
Впервые: На суше и на море, 1911, кн. 5, под псевд. М. Де-Мар.
Михаил Константинович Первухин (1870–1928) - русский журналист, писатель, переводчик. Уроженец Харькова; был исключен из университета по политическим мотивам, затем из-за туберкулеза в 1899 г. поселился в Ялте. В 1900–1906 гг. редактировал газ. "Крымский курьер". В 1906 году был выслан из Крыма за оппозиционные настроения, уехал в Германию, через год поселился в Италии. Писал (часто под различными псевдонимами) для многих российских изданий, после 1917 г. - эмигрантских. В числе прочего оставил заметное научно-фантастическое наследие, в том числе ранние романы в жанре "альтернативной истории" - "Вторая жизнь Наполеона" (1917) и "Пугачев-победитель" (1924), а также приключенческие произведения. В конце жизни на почве ярого антибольшевизма запятнал свое имя активной поддержкой итальянского фашизма.
Исходник: Громовая стрела: Забытая палеонтологическая фантастика. Том VII. Сост. и комм. М. Фоменко. Путешествия, приключения, фантастика. Вып. LXXVI.