Хотя и невольно, Франческо стал обращаться со мной, как босс с несчастным посыльным. В эти минуты я изучал его, как психиатр изучает душевнобольного. Налицо был характерный случай помешательства на почве охоты, и расплачиваться, увы, приходилось мне. Где моя свобода? Мои этнологические и палеонтологические раскопки и поиски? Мое слияние с природой? Как я смогу доказать свою гипотезу о Smilodon Eusenadiensis, если мне некогда искать его огромные, как шпага, зубы? У меня не оставалось ни одного свободного часа, и, подчинившись этому фанатику, я тоже превратился в мясника на бойне.
В редкие минуты бессильного возмущения я втайне мечтал, что Франческо сломает себе бедренную или большую берцовую кость. Тогда я крепко-накрепко привяжу его к двум веслам, запихну в палатку, а сам отправлюсь в горы, буду искать в земле древних животных, вазы индейцев, коллекционировать закаты солнца и наслаждаться бездельем.
Вскоре с Франческо и в самом деле случилось неприятное происшествие, и я испытывал угрызения совести, терзаясь мыслью, что судьба вняла моим тайным желаниям.
Однажды в крохотной лагуне, где мы поставили капканы на нутрий, молодой аист по непростительной рассеянности ступил ногой на тарелку капкана. Завидев нас, он остался недвижим.
Мы бы, понятно, выпустили его на свободу, но красота птицы подала нам идею подержать ее немного у себя в палатке и подлечить ей ногу.
Время от времени мы пригревали у себя какого-нибудь зверька, отчасти из желания расширить круг наших знакомых, отчасти же потому, что нам было приятно лечить и потом дарить свободу нашим изувеченным пленникам. Это был наш жест примирения по отношению к природе.
Франческо протянул руки к этому живому иероглифу, а я наклонился, чтобы отомкнуть капкан.
В тот же миг клюв аиста пронзил Франческо левую руку. • Длинный клюв, хорошо отточенный аистом о железо капкана, проткнул кожаный рукав куртки и разорвал охотнику кожу. Этот коварный удар стоил аисту жизни. Рана была довольно серьезной, но не настолько, чтобы заставить Франческо взять хоть однодневный отпуск, как я надеялся.
Обмыв рану целебным чаем и подвязав руку, Франческо вновь отправился на охоту. Он был убежден, что еще легко отделался. Ведь он мог лишиться глаза и даже - без всякого преувеличения - самой жизни.
Очень мило, что аисты приносят в дом младенцев, но этот нахальный аистенок чуть не убил доблестного охотника. Кто сумел бы удержаться от ехидной усмешки, прочитав в газете: "Охотник на львов погиб от птичьего клюва".
Рана, к счастью, не загноилась, и через несколько дней Франческо вновь владел обеими руками.
Судьба не захотела обделить и меня, и вскоре со мной тоже случилась беда. Впрочем, это происшествие было менее трагичным, как и положено жалкому новичку.
Поймав на ужин обычную радужную форель, я стал снимать ее с крючка. И тут рыба выскользнула у меня из рук. У самого берега форель извивалась, дергалась, бросалась из стороны в сторону, пытаясь удрать. Наверно, ей это удалось бы, если бы я не стиснул ее ногами и не придавил рукой ко дну.
Мое равновесие было весьма непрочным, и я понимал, что при малейшей попытке вытащить форель из воды она вновь улизнет.
Но не отказываться же от ужина! Я чувствовал, как трепещет жирная спина форели, пытавшейся сбросить мою руку, и заранее предвкушал аккуратно нарезанные куски нежнейшего золотистого филе, ощущал, как бьется о ноги гладкий рыбий живот, и уже видел, как бесчисленные икринки превращаются в чудесный майонез, мое последнее кулинарное изобретение. Одна рука у меня свободна, а на боку висит острый французский нож. Я проткну насквозь эту проклятую форель.
Борьба за существование утончает наши способности, придает нам решительность и находчивость, делает нас опытными. Кроме того, сражаясь с форелью, я чувствовал себя участником крестового похода гурманов. На швейцарских озерах или в рыбьем садке без помощи специального сачка я трусливо бы отказался от дальнейшей борьбы. Но на дикой реке, утратив почти все признаки цивилизованного человека, я действовал с быстротой и ловкостью дикаря.
Могучий удар ножом, которому надлежало завершить наш молчаливый поединок и утвердить превосходство людей доисторического периода, навсегда оставил след на большом пальце моей правой ноги.
Парусиновый верх альпаргата не смог защитить ноготь, добрая его половина устремилась вслед за форелью и уже больше не вернулась. Как, впрочем, и сама форель. Затвердевшая мозоль на ногте до сих пор напоминает мне об этом пусть банальном, но полном глубокого значения происшествии. Две, три тысячи лет цивилизации невозможно снять, как грязную рубаху; они прилипли к современному человеку, словно лейкопластырь.
Одичавшие, обросшие, в изодранных штанах и рубашках, прокаленные солнцем, травленные холодом и ветрами, мы как бы слились с местным пейзажем.
Плато по обе стороны долины было сплошным степным морем, а горные цепи вдалеке казались гигантскими каменными валами, готовыми низринуться на врага.
Склоны долины прорезали глубокие овраги. Тут и там громоздились обрывистые, крутые скалы, обрушившиеся каменные глыбы; обточенные ветром и размытые водой, они обнажали многоцветные слои породы. Соли, минералы, сплавы, извергнутые из недр земли, с годами образовали полихроматический сэндвич. Растительность в долине была обильной, но низкорослой. Деревца и кусты протянулись узкой зеленой лентой вдоль реки, поближе к драгоценной влаге, приятно контрастируя с желтым песком пляжа.
Должно быть, мы пересекли зону, о которой в географических атласах указано, что плотность населения здесь четверть жителя на один квадратный километр, и углубились в зону, где эта плотность возросла до половины жителя на квадратный километр.
Уже не раз в неделю, а каждые два-три дня мы встречали стада овец, которые, не обращая на нас внимания, пили воду; вдали маячила фигура гаучо.
Каноэ осело под тяжестью груза, и становилось все труднее размещать вдоль бортов связки шкурок.
Эта сложная операция отнимала у нас уйму времени, но достаточно разместить груз неверно, как в плавании над нами нависла бы грозная опасность.
Все звери, мех которых, по мнению Франческо, имел коммерческую ценность, оканчивали свою жизнь весьма бесславно; их шкуры грустно повисали на шестах и прутьях.
Трудно найти более убедительное доказательство паразитизма наших охотничьих набегов. Мы стремились взять все и не дать взамен ничего. Если бы мы хоть ограничились добычей пищи, нас можно было бы посчитать двумя представителями великого племени охотников, еще не знающих, что такое скотоводство. Но упорное стремление извлечь из охоты экономические выгоды было явным признаком вырождения. Еды нам хватало, какая же, спрашивается, была необходимость, едва исчезла красная лиса, ополчиться на патагонского зайца (тага), да с таким ожесточением, словно вот-вот настанет конец света?
Патагонский заяц не состоит в родственных отношениях со своим европейским тезкой. Этот зверек из семейства грызунов в некоторых случаях достигает пятнадцати килограммов. Шерстка у него короткая, темно-коричневого цвета, лапы тонкие и длинные, уши словно у собаки-боксера. Маленький, обрубком, хвостик похож на хвост непослушной собаки, нарочно отрезанный мстительным хозяином.
Менее сообразительный и менее быстрый, чем европейский заяц, мара часто становится жертвой своих более ловких врагов.
К тому же он менее плодовит, а его шкурка ценится дороже. Похоже, что он обречен на постепенное вымирание. Мы ставили на патагонского зайца силки, а иногда и били его из ружья. Мясо у этого зверька невкусное, и обычно мы его выбрасывали.
Водится здесь и другой редкий зверек - lobito de rio, очень красивая выдра Мы уделяли ей огромное внимание, но все наши старания пропали впустую. Шкурки выдры ценятся очень высоко. Она питается рыбой и предпочитает глубоководные места, так что ставить на нее капканы совершенно бесполезно. Живет выдра в подземных норах и отличается редкой осторожностью. Выкурить ее оттуда и подстрелить удается крайне редко. Сколько мы ни рыскали по реке в поисках драгоценного зверька, нам не удавалось напасть на его след. Лишь однажды у носа каноэ стрелой пронесся пушистый зверек, преследуемый залпами моего меткого друга. Выдра мгновенно нырнула и молнией ушла под воду. Но уж если Франческо промахнулся, то, верно, это была не выдра, а лишь таинственный призрак.
27 июля.
Завтра мой день рождения. Мы как раз подплываем к Пьедра-де-Агила. Это уже настоящее, большое селение. Несколько месяцев тому назад я разговаривал с одним французом, который путешествовал по Патагонии с кинокамерой и, заблудившись, попал в эти места. Он целый месяц питался корнями растений и корой, пока не вышел к Пьедра-де-Агила.
"Туда ведет проезжая дорога,- рассказывал он.- В селении есть лавки, магазины, а неподалеку расположен небольшой рудник". Там я хорошенько напьюсь и потом отправлюсь на поиски костей древних животных. И пусть Франческо не вздумает возражать; кстати, ему невредно осушить пинту рома и поухаживать за хорошенькой девушкой. Уже целых три месяца мы живем как отшельники и каторжники.
P. S. Франческо согласен.
28 июля.
Мы миновали Пьедра-де-Агила, даже не сделав привала. Селение находится в нескольких километрах от берега, и, плывя по реке, заметить его невозможно. Франческо клянется и божится, что он этого не знал. Он, видите ли, думал, что селение расположено на самом берегу. Вчера он слишком быстро со мной согласился, и это должно было меня насторожить. Не такой он человек, чтобы без долгих споров пожертвовать двумя днями охоты. Он знал, что, проскочив мимо селения, вернуться назад я уже не смогу. Нет, это уже слишком! Он меня снова одурачил, но скоро я с ним за все рассчитаюсь.
2 августа.
Вчера Франческо спас мне жизнь. С носа лодки он крикнул, что впереди маленький водоворот, и, так как мне мешали связки шкур, я поднялся, чтобы лучше видеть. Лодка задела днищем о скрытый подводный камень, и я буквально вылетел за борт.
Не успел я крикнуть, как Франческо уже бросил мне канат. Когда я вынырнул, канат легонько хлестнул меня по лицу.
Скорее даже не от пережитого страха, а от холода после ледяной ванны я еще долго стучал зубами, греясь у гигантского костра, который мог бы испепелить целый штабель дров, даже не касаясь его языками пламени.
Пожалуй, я все же пощажу Франческо.
5 А. Арлетти
ИНДЕЙЦЫ И КОСТИ ИСКОПАЕМЫХ ЖИВОТНЫХ
Через несколько дней шкур пум у нас стало ровно шесть, и мы связали их в маленький аккуратный тюк. (Однако надо сказать, что тщательнее всего мы ухаживали за шкурками нутрий.) В капкан пумы больше не попадали, но несколько раз мы внезапно встречались с ними, к взаимному удивлению.
Пули Франческо летали с поразительной быстротой, и встреча неизменно заканчивалась самым банальным образом: пума валилась на спину и, все медленнее дергая лапами, постепенно замирала.
Все последующие дни мы специализировались в опустошении островов. На больших водилось множество нутрий, потому что в глубине этих островов всегда были неширокие рукава и маленькие лагуны^ Встречались на островах, как ни странно, и лисы.
Преследуя форель или же обуянная неуемным любопытством, лиса вброд перебиралась на остров. Пока она там разбойничала, наступало половодье, и путь назад был отрезан.
Не обладая достаточной смелостью, чтобы переплыть реку и выбраться на берег, лисицы вели на острове жизнь заключенных. К тому же их нервная система явно пострадала от долгих и безрезультатных метаний по своей обширной камере. Похоже, они усвоили психологию японских летчиков-смертников: они прямо-таки хватали ствол нашего ружья и сами подносили его к виску. Нам оставалось только нажать курок.
Наше появление приводило лисиц в сильнейшее возбуждение. Раз мы сюда попали, значит, сумеем и выбраться. Поэтому они следили за каждым нашим движением. Сначала издалека, потом все ближе и ближе. В страхе, что они потеряют нас из виду и не узнают секрет возвращения, лисицы устремлялись за нами следом. Внезапно обернувшись, мы обнаруживали их чуть позади. Они бежали, понуро опустив головы, словно собаки, которые провинились и теперь покорно ждут наказания. Нам даже не приходилось целиться. Сухой треск выстрела - и лисица навсегда освобождалась из плена. Это долгожданное освобождение стоило ей жизни, а нас лишало нескольких песо из-за маленькой дырочки в лисьей шкуре.
Других зверей мы ловили капканами и силками.
Цепь силков и капканов разрезала остров надвое.
Ночью мы ставили капканы в лагунах и на болотах.
Истребление всего живого на островах осуществлялось рационально, с отвратительной методичностью. Не хватало лишь поджечь перед отплытием деревья и кусты, и нас можно было бы считать образцовыми сынами нового времени. Если бы в реке текла не вода, а спирт, я бы напился до бесчувствия, чтобы заглушить угрызения совести, отравлявшие мне существование. Единственной отдушиной были палеонтологические и археологические раскопки. Дни стали длиннее, и у меня оставалось теперь много времени и на "науку".
Франческо охотно помогал мне в поисках вымерших животных, но при условии, что я буду рассказывать ему о повадках и особенностях этих чудищ.
Недостаток знаний и фактов я дополнял выдумкой, и мой курс романтизированной палеонтологии имел определенный успех у немногочисленной аудитории.
Слушателю важно было, что я рассказываю о животных, и он страстно завидовал нашим предкам, которым посчастливилось сражаться с этими гигантскими четвероногими.
Когда я рассказал Франческо, что первобытному человеку, очевидно, удалось приручить глоссотерия - этот сверхтяжелый танк, Франческо застыл на месте, мысленно воссоздавая удивительную сцену: он дергает вожжи, и два многотонных глоссотерия послушно отправляются на водопой. Какие люди, какие животные, какие времена!
Район наших исследований не столь богат скелетами вымерших животных, как более удаленные от Анд равнины, расположенные сравнительно недалеко от атлантического побережья. Однако и здесь нетрудно обнаружить, что вы забиваете колья палатки лодыжкой мегатерия или сидите на огромной лопатке еще не известного науке доисторического животного.
Камень со странным углублением оказывается кариозным зубом глиптотерия Чарлз Дарвин, сойдя на берег со своего "Бигля" вблизи Баия-Бланки, сразу же наткнулся на кладбище доисторических животных, что подтверждало его теорию о расселении млекопитающих. Некоторые ученые усомнились в открытии великого англичанина, а другие позавидовали его удаче.
Между тем ни о какой удаче говорить не приходится. Скелеты вымерших животных встречаются в Патагонии буквально на каждом шагу, и единственной сложной проблемой остается их перевозка.
Если братья Амегино делят поровну славу своих крупнейших палеонтологических открытий, то это вполне справедливо. Один из них - талантливейший ученый - никогда не смог бы провести свои блистательные исследования, если бы второй - неутомимый путешественник и мастер раскопок - не доставлял брату за тысячи километров в его лабораторию все новые и новые скелеты доисторических животных.
Словом, недра Патагонии таят в себе два богатства: нефть и скелеты. Если вы ткнете пальцем и не забьет нефтяной фонтан, знайте, что путь к нефти преграждает скелет вымершего животного. Хотя мы с Франческо не рвались к научной славе, нас тоже втайне не покидала надежда сделать какое-нибудь удивительное открытие - ну, скажем, найти прекрасно сохранившийся череп омонида, соединительного звена в неразрывной цепи между обезьяной и антропоидом. Только в этом случае нам удалось бы подтвердить достоверность теории Амегино о том, что Патагония - колыбель человечества; теории, в которую я столь твердо верил, что сумел убедить Франческо.
Увы, череп омонида мы так и не отыскали, но все же наше научное рвение было вознаграждено: нашей "добычей" стали бедренные кости, казавшиеся пьедесталами, чешуйки панциря, а иногда и целый панцирь, ребра величиной с мачту галеры, множество больших и мелких костей. Ветровая эрозия и тысячелетняя разрушительная работа воды вынесли их на поверхность, и нам часто вообще не приходилось прибегать к раскопкам. Нередко мы просто не знали, как классифицировать и назвать эти кости, а получить консультацию на месте у нас, понятно, не было возможности.
Кроме нескольких мелких костей, мы оставили все свои находки в пустыне, ибо для их перевозки потребовалось бы несколько грузовиков.
Подумать только, что эти кости могли бы принести славу одному из наших музеев и наполнили бы безмерной радостью сердце какого-нибудь именитого зоопалеонтолога!
В моих археологических раскопках Франческо принимал весьма слабое участие. В них недоставало охотничьего азарта. Скромная ваза из терракоты или обработанный камень привлекали Франческо куда меньше, чем челюсть оноипподия Он говорил, что ему жаль терять драгоценное время на поиски ночного горшка индейца, страдавшего гастритом.
Между тем и здесь мне удалось сделать несколько пусть мелких, но интересных находок. Еще лет восемьдесят тому назад в этих местах жило индейское племя арауканос. Они поселились здесь давным-давно и теперь с яростью, героически отстаивали свою землю и свою свободу от бледнолицых захватчиков, которых ненавидели всей душой. Покорились они самыми последними уже после того, как сдалось племя индейцев пуэльчес, живших немного севернее.
В 1880 году правительство организовало против племени арауканос последнюю военную экспедицию в пустыню Патагонии. Войско белых разбило отряды индейцев и загнало их на границу с Чили. Жестокие бои, а затем голод и болезни сеяли смерть среди побежденных. Немногие уцелевшие потомки легендарного касика Намуна Куры бедствуют в резервациях у поднояшя Патагонских Кордильер. Индейцы арауканос были замечательными охотниками и отважными воинами, но кочевая жизнь и бедная природа не позволили им достичь в ремеслах и в искусстве росписи посуды такого же мастерства, как у индейцев соседних племен. Поэтому на временных стоянках индейцев арауканос, так называемых tolderias, очень редко встречаются вазы или предметы украшения.
Куда чаще я находил оружие - наконечники стрел и копий из очень крепкого непрозрачного камня.
И, наконец, мы собрали богатую коллекцию болас.
Они были столь гладко обточены, что ничем не уступали нынешним болас, которые промышленность серийно производит для нужд гаучо, до сих пор предпочитающих болеадору тонкому лассо.