Вдвоём с Вогулом отнесли тело бывшего поручика на полкилометра в сторону, закопали на краю торфяного болота, в изголовье могилы Ник даже крест установил, наспех изготовленный из тонкого ствола молодой осины.
Потом он вернулся к костру, где, крепко обнявшись, сидели молчаливые Банкин и Мэри, временами начинавшие очень даже серьёзно целоваться, не обращая – при этом – никакого внимания на окружавшую их Вселенную и её отдельных представителей…
Вогул пошёл к перевалу – резать оленя. Сразу договорились с ним, что не стоит в очередной раз смущать и расстраивать трепетную американку, ей и так досталось с лихвой – за этот весёлый и насквозь авантюрный поход.
Ник сел в некотором отдалении от влюблённой парочки, достал из ножен охотничий нож и попытался открыть медальон Синицына. С первого наскока ничего не получилось. Пришлось прибегнуть к грубой помощи камней. Через десять минут покорёженный и смятый медальон, всё же, раскрылся.
На чёрной бархатной подложке лежал девственно-белый картонный прямоугольник.
Ник взял в руки визитную карточку, обнюхал её, перевернул и с удивлением прочёл: – "Aleksandr Amatov, Klagenfurt".
– Твою мать, в том смысле – что мою! – не сдержался Ник, после чего позвал Банкина: – Эй, Ромео недоделанный, двигай сюда быстро! Кажется, я знаю, где искать нашу загадочную Чашу…
Подошёл Гешка, корча недовольные гримасы и ожидая очередного пошлого подвоха.
Ознакомившись с содержанием визитки, сообразительный Банкин сообщил – с невозмутимостью истинного философа:
– Как же тесен Мир, нас окружающий. Сколько же в нём фатальных совпадений и переплетений. Знали бы об этом заранее, сейчас вместе с Лёхой разгуливали бы себе по Европам, беззаботно наслаждаясь благами их цивилизации…
– Моя вина, – занялся самобичеванием Ник. – Я же внимательно изучал все связи Троцкого. Там же чёрным по белому было написано, что Лев Давыдович и Барченко хорошо знали друг друга. Да и на дачу к Глебу Бокию наведывался наш фигурант, отнюдь, не один раз. Ибо всегда имел слабость к доступным представительницам слабого пола…. Должен был я рассмотреть и такой вариант развития событий, просто – обязан был рассмотреть. Надо же – так лохануться.
Гешка успокаивающе положил руку ему на плечо и возразил:
– Только в этом идеальном раскладе Мэри так бы в своём лагере и парилась, каменный мол возводя в кандалакшском порту. Так что, командир, лично я и не расстроился совсем…
Весело горел походный костерок. Шашлыки из оленятины были просто бесподобны, жареная печёнка нежно таяла во рту. Ник даже по старой памяти полкружки свежей оленьей крови выпил, чем привёл Вогула в неописуемый восторг.
– Молодец ты, начальник Никита, – заявил шаман. – Правильный русский. Побольше бы таких, правильных. Не по словам, а по делам…
Даже мисс Мэри Хадсон – всем известный ярый борец за всеобъемлющую защиту первозданной природы – воздала должное разным мясным блюдам, раскраснелась, посвежела, а потом тихонько уснула, прислонившись к крепкому плечу Банкина.
Неожиданно послышался гул летящего самолёта, в небе появилась крохотная оранжевая точка.
Точка приближалась, росла, росла…
Вот, уже двухмоторный биплан закружил над Облямбино.
– Ой, самолёт! Он сейчас прямо на воду сядет, я летала на таких! – радостно объявила на весь Мир проснувшаяся Мэри.
– А ведь это по нашу душу, командир, – нахмурился Банкин. – Знакомая этажерка. При нас же его и испытывали, там – на Селигере, ну, когда мы "дачу Бормана" взрывали. Помнишь?
Ник всё помнил, и тот факт, что самолёт, не предназначенный для дальних перелётов, перегнали с Валдайской возвышенности на Кольский полуостров, говорил о многом. Значит, что-то очень серьёзное случилось, не иначе.
Он достал из планшета ракетницу, вышел на берег озера и запустил вверх красную сигнальную ракету. Через две минуты послал в небо вторую.
Самолёт плавно покачал крыльями, сигнализируя, что их заметили.
– Каким же маршрутом он добирался сюда? – начал размышлять как всегда не в меру любознательный Банкин. – Наверное, так: Селигер – Ладожское озеро – Онежское озеро – дальше не знаю. Может – Нотозеро, или сразу – Имандра? Как думаешь, командир?
Ник только досадливо отмахнулся, мол, отвяжись, не до ерунды…
Сделав два круга над озером, биплан резко пошёл на снижение и мягко приводнился (вернее, прикомарился), безжалостно разметав в стороны буро-чёрный ковёр ни в чём неповинных насекомых.
Ещё две минуты после того, как замерли лопасти пропеллеров, самолёт по инерции скользил по комариному слою и остановился метрах в пятнадцати от берега, лихо повернувшись в последний момент боком.
На жирующую рыбу появление биплана, казалось, никакого впечатления не произвело: громкое чавканье не прекращалось ни на секунду.
Распахнулась оранжевая дверца с двумя горизонтальными синими линиями, в дверном проёме возник улыбающийся майор Музыка.
– Здравия желаю, товарищ капитан! Прибыл по личному приказу комиссара второго ранга Бессонова! Должен передать вам лично в руки секретный пакет! – браво отрапортовал Музыка, не утерпел и поинтересовался, глядя на живой мохнатый ковёр, окружавший самолёт со всех сторон. – А что это такое, Никита Андреевич? Никогда не сталкивался с подобными катаклизмами…
– Ерунда, просто комарики, – благодушно ответил Ник и тут же резко сменил тон: – Не отвлекайтесь, майор! Давайте сюда пакет!
Выполнить этот приказ оказалось непросто: от самолёта до берега было достаточно далеко, а пакет (вернее – конверт), оказался очень лёгким. Пришлось майору одолжиться у лётчика увесистой гайкой и куском тонкой проволоки. Проколов концом проволоки конверт насквозь, Музыка прикрепил к нему гайку и ловко перебросил послание Бессонова на берег.
Ник подобрал конверт, выбросил уже ненужную гайку в сторону. Ознакомившись с содержанием письма, он скупым жестом подозвал к себе Банкина и сообщил:
– Плохие новости, друг Гешка. Лёха Сизый, мать его, пропал. Посетил господина Аматова в городке Клагенфурте и – пропал…. Нет, от Аматова он вышел живым и здоровым, поинтересовался расписанием пассажирских судов, выходящих из французских и испанских портов, заказал местное такси и съехал вместе с вещами из гостиницы. Последний раз наши люди видели его на железнодорожном вокзале. Дальше след теряется…. В соответствии с приказом Бессонова, я прямо сейчас на этом биплане вылетаю на запад, на какой-то жутко засекреченный аэродром, километров девяносто в сторону от Кандалакши, а уже оттуда – в сторону Швеции. Подробностей не знаю, сообщат на аэродроме. Тебе приказано срочно возвращаться в Ленинград, там всё объяснят – касательно дальнейших шагов….
Прощание получилось скомканным и каким-то неуклюжим. Мэри неловко чмокнула Ника в небритую щёку, молча, провела ладошкой по его волосам, Банкин ограничился крепким рукопожатием, а Вогул подарил свою курительную трубку и смущённо попросил:
– Ты это, начальник-Никита, приезжай к нам ещё. На охоту сходим с тобой, на рыбалку…
На секретном военном аэродроме Ника встретили громоздкий АНТ-4 и злой до невозможности Маврикий Слепцов – собственной персоной.
Увидав Ника, который вылез из биплана на деревянный настил пирса, нависавшего над водами местного озера, Слепцов тут же разразился потоком отборных ругательств:
– Так и растак всех на этом Свете! Всех без исключения и по-разному! Раз по пятьсот, да с минимальными перерывами! За что мне всё это? А? Сижу себе в Сухуми, отдыхаю культурно, в море купаюсь, девчонок развлекаю, никого не трогаю, так нет, надо куда-то лететь срочно. Изволь всё бросить – и на крыло! Так его растак! Что такое? – скромно интересуюсь. Говорят, что надо одного очень важного и заслуженного человека над Финляндией протащить и рядом со шведской границей выбросить – на парашюте. Важного человека? Заслуженного? Да – без всяких проблем! Прилетаю, а здесь ты, Никитон. Так тебя растак! С каких пор это ты важным заделался? Почему это я должен море и девчонок бросать ради твоей мерзкой персоны? Нет, ты изволь объяснить, мать твою!
Минут через десять заслуженный полярный лётчик, забиравший в своё время с неверной льдины легендарных челюскинцев, наконец-то выдохся и замолчал.
– Ну, всё сказал, козлобобер недоделанный? – обратился к нему Ник. – Тогда, Мавр, старый ты перец, иди сюда – обнимемся, что ли.… Да, а выпить-то, друг мой, не найдётся ли случаем? Как сейчас помню, у тебя же коньяк всегда был припрятан – где-то там, в хвосте самолёта…
Обнялись, коньячку выпили, обменялись последними новостями и неприличными свежими анекдотами.
– Рад за Лёху Сизого и его симпатичную жёнушку! – сразу же заверил добрый Мавр. – Двойня – это просто отлично, мать его! Увидишь – приветы передавай от меня…
Не стал Ник ему говорить, что Лёха пропал без вести.
Во-первых, данный факт являлся служебной тайной.
А, во-вторых, зачем понапрасну расстраивать хорошего человека? Ему же ещё самолёт вести по маршруту…
Вскрыл Ник светло-коричневый конверт, переданный ему Слепцовым, и ознакомился с содержанием очередной начальственной инструкции. Предстояло прыгнуть с парашютом над финским хутором Халкипудос, что находился в двадцати километрах южнее городка Оулу.
Там должны были встретить, переправить через Ботнический залив в Швецию и помочь добраться до Стокгольма, где, ясен пень, будут даны следующие указания.
– Вот же, служба наша, мать её, всё бы им играть в конспираторов, – пожаловался Ник. – Нет, чтобы сразу всё сказать: так, мол, и так, конечная точка маршрута – такая-то, маршрут – такой-то. Тогда и все нюансы можно было бы продумать заранее, всё спланировать тщательно. Так нет, выдают информацию по крохотным кусочкам, всё опасаются утечки. А какой в этом смысл? Всё равно где-то там, на самом верху, сидит себе дятел и постукивает регулярно всем потенциальным противникам и врагам…. В чём тут заключается глубинный смысл? Кто мне объяснит?
Мавр только плечами пожал, допивая из горлышка бутылки коньячные остатки, а потом распорядился:
– Бесполезно, брат Никитон, задавать мне такие сложные вопросы. Это ты у нас – рыцарь плаща и кинжала, а я – простой извозчик, куда велят – туда и везу…. Кстати, а чего это ты расселся? Иди вон в тот домик, подбери себе одежду потеплее. Минут через сорок стемнеет, будем взлетать – согласно установленного графика…
Экипировался Ник знатно: короткий полушубок на оленьем меху, утеплённый лётный шлемофон, ватные штаны, собачьи унты, толстые, вязанные из мохнатой овечьей шерсти перчатки.
Несмотря на всё это и даже на регулярные коньячные добавки, Ник прилично закоченел: температура в салоне самолёта была на уровне минус двенадцать – минус пятнадцать градусов, а полёт продолжался уже почти три часа.
– Эй, Никитон, срочно греби сюда! – позвал из кабины Маврикий. – Вон, видишь внизу – горят два сигнальных костра? Тебе, дружище, прямо туда и надо. Погода на земле просто отличная, ветерок совсем слабый. Сейчас я кружок сделаю, а как на второй зайду, так и сигай смело вниз. Всё понял? Ну, тогда – покедова! Всех благ! Может, и увидимся ещё когда-нибудь…
Ник смотрел вниз из открытого самолётного люка, закрывая рукой лицо от холодного ветра. Вот же они, два светлых пятна – прямо под самолётом. Пора!
Он сильно оттолкнулся от деревянного настила салона и без раздумий прыгнул вперёд – в непроглядную и таинственную тьму…
Было немного страшновато: как-никак первый прыжок с парашютом – после того последнего, памятного, перенёсшего на шестьдесят лет назад.
Пульсировала на уровне подсознания подлая и трусливая мыслишка: вдруг, и сейчас что-нибудь аналогичное произойдёт, и коварный поток Времени вновь зашвырнет его совсем в другое, насквозь неожиданное место?
Ничего такого не произошло. Хладнокровно досчитав до семи, он резко рванул за деревянное кольцо.
Лёгкий хлопок, вполне терпимый удар в плечевой пояс, свободное падение прекратилось, Ник начал плавно опускаться на финскую землю.
Два желтовато-оранжевых пятнышка медленно приближались. Ник грубо, навскидку, определил силу и направление дувшего ветра, после чего сильно потянул за правые стропы, внося коррективы в маршрут спуска.
Приземлился он как раз между кострами, погасил купол, тут же выбрался из лямок и ловко скатал парашютную ткань в большой комок, перевязав заранее приготовленной верёвкой.
– Здравствуйте, товарищ! – неожиданно по-русски приветствовал его красивый женский голос. – У вас всё хорошо, ничего не сломали? Сейчас я вам помогу.
Подошедшая женщина держала в вытянутой руке небольшой, но ярко горевший факел. Незнакомка была одета в неуклюжий малахай и большую лохматую шапку-ушанку, из-под которой выбивались русые пряди.
– Меня Марией зовут, – представилась женщина. – Оставьте ваш парашют прямо здесь, мой муж Юха его приберёт. Идите за мной, до хутора и полверсты не будет.
Шли через поле, на котором местами ещё лежал снег, изредка обходя кучи и кучки больших и маленьких округлых камней.
– Что это за камни? – заинтересовался Ник.
– Обычные камни, – не оборачиваясь, ответила Мария. – Тут вся земля с камнями. По осени думаешь, что все камни уже собраны. Приходит весна, сходит снег, опять всё поле в камнях…. Откуда они только берутся? Уже пора пахать, ячмень и рожь сеять, скоро надо будет картошку сажать, а приходится с этими каменюками возиться, чтобы лемех не загубить…
Через двадцать минут они подошли к хутору, стоявшему на лесной опушке: длинный одноэтажный жилой дом с маленькими окошками, просторный хлев, конюшня, несколько амбаров и сараев, маленькая аккуратная баня, треугольник погреба, тёмный сруб колодца. Лениво забрехала собака. Почуяв людей, всхрапнула лошадь. Тревожно замычали коровы. В одном из сараев тревожно загоготали гуси.
– Вот же, беспокойные, – по-доброму вздохнула Мария и громко прокричала что-то по-фински. Через минуту опять наступила полная тишина.
– Проходите! – женщина распахнула низенькую широкую дверь. – Грейтесь, там натоплено, сейчас я и поесть соберу. Ой, подождите, я лампу зажгу! – чиркнула спичкой о коробок, запалила керосиновую лампу, прикрыла тоненькое пламя длинной стеклянной колбой.
Через тесные сени, стены которых были завешены самыми различными вещами, Ник прошёл в горницу.
Большая просторная комната, скупо заставленная нехитрой мебелью, по торцам – цветастые ситцевые пологи, отгораживающие, по всей видимости, спальные места, в углу – круглая ребристая печь-голландка, от которой во все стороны ощутимо расходилось тепло.
Ник пододвинул тёмно-синий табурет, сел за сосновый стол, застелённый серой льняной скатертью.
Мария сбросила свой малахай и ушанку на пол. Тут и выяснилось, что она настоящая красавица: лет тридцать с небольшим, высокая, стройная, фигуристая, кровь с молоком, одним словом. На голове была уложена – в шикарную корону – толстая русая коса, одета женщина была в плотно облегающий узорчатый свитер и узкую чёрную юбку.
А глаза – васильковые, лучистые: таких красивых и огромных глаз Нику никогда встречать не доводилось.
– Сейчас перекусим, – смущённо засуетилась хозяйка, почувствовав на себе заинтересованный мужской взгляд. – Я быстро вам соберу.
– Не надо ничего, я сыт, – попытался успокоить Марию Ник. – Честное слово, не голоден. Может, лучше я прикорну где-нибудь в уголке, посплю немного?
– А поспать вам и не получится, – огорчилась хозяйка. – Как засереется, так сразу и поплывём. На шведском берегу вас уже ждать будут. Поэтому надо плотно покушать. Дорога дальняя, на улице холодно. Я сейчас, я быстро! И самовар поставлю обязательно…
Женщина выставила на стол деревянную миску с варёной картошкой, рядом пристроила тарелки с толстыми ломтями варёного и копчёного мяса, принесла гладко струганную дощечку с ржаными плетёнками и плоскими овсяными лепёшками. В завершение достала из подпола глиняный кувшин с молоком, глубокое блюдце с большим куском жёлтого масла, банки с малиновым и черносмородиновым вареньем.
Едва Ник приступил к еде, как хлопнула входная дверь, заскрипела вторая, отделявшая горницу от сеней, и в помещение вошёл низенький упитанный мужичок пятидесяти с лишним лет. У вошедшего было гладковыбритое круглое лицо, украшенное широкой добродушной улыбкой, обширной лысиной и маленькими поросячьими глазками-щелками.
Такой вот Дэнни де Вито, только финского розлива.
– Здраста! – протянул мужичок Нику коротенькую руку с мозолистой ладонью и представился: – Моя звать – Юха!
Юха обошёл стол и уселся напротив Ника, по-хозяйски огладив по дороге мягкое место красавицы-Марии, которая была выше его на добрые полторы головы.
Юха на плохой аппетит не жаловался и легко переел Ника раз в пять. Мария, с нежностью поглядывая на своего мужа-недомерка, всё подкладывала и подкладывала ему в тарёлку новые куски и кусочки.
"Какая странная парочка, Белоснежка и один прожорливый гном, прямо!", – удивился про себя Ник. – "Впрочем, не моё это дело. В каждой избушке – свои погремушки…".
– Моя – коммуниста! – со свистом прихлёбывая с блюдечка чай, неожиданно объявил Юха. – Я любить Ленин, Сталин! Я – коммуниста!
После этого заявления низенький финн стал собираться и через пять минут куда-то ушёл, ещё раз заверив Ника в своей безграничной верности коммунистическим идеалам.
Минут пять-шесть Ник по-честному боролся со своим любопытством, но, в конце концов, сдался на его милость и спросил у хозяйки, которая только после ухода мужа присела за стол и принялась за еду:
– А как же, Мария, вы здесь оказались? Нет, если я что-то не то спросил, то и не отвечайте. Просто вот – любопытно стало, не сдержался.
Женщина только грустно улыбнулась.
– Да нет, ничего, меня многие про это спрашивают, уже привыкла. Мой отец ещё в Санкт-Петербурге ямщиком ломовым работал, спирт перевозил от порта до водочного завода. Спирт тогда на баржах доставляли, а потом его дальше уже развозили – на подводах со специальными большими бочками. А жили мы в Мурино, это деревня такая, чуть севернее города. Хорошо жили, зажиточно, – так мне мать рассказывала, сама-то я этого не помню, совсем маленькой была. Как я родилась, так отца и забрали в армию, война тогда шла с Японией. Где-то в Манчжурии его и убили. Плохая началась жизнь, бедная. Мать в придорожные подалась тогда.
– В придорожные? – не понял Ник.