Оккультист и Тарик были в той же охотничьей заимке посреди болот и, по всей видимости, успели обжить новое пристанище. Чернокнижник, оказывается, не забыл в спешке прихватить свой астрологический инструментарий и сейчас сидел над расчетами. Присутствовал в комнате и третий человек: высокий, худой мужчина с интеллигентным лицом, одетый в грубый крестьянский костюм. Едва только Малаку почувствовал невидимое присутствие Грегори, он прервал работу и сообщил, что в данный момент ему опасность не грозит, а молодой человек в комнате - польский инженер, который тоже скрывается от нацистов.
В десять вечера в столовую пришел полковник авиации Серплайс и увел Грегори с собой. Сперва они проехали на машине, проверяя, все ли готово на аэродроме к началу операции, и остались довольны состоянием боеготовности людей и машин, затем заглянули в командно-диспетчерский пункт аэродрома, к которому должен был выруливать каждый самолет перед получением разрешения на взлет.
Ровно в двадцать три часа три минуты первый самолет поднялся в воздух, вслед за которым стартовали в неизвестность с тридцатисекундными интервалами один за другим остальные. Подполковник (командир авиационного крыла), стоявший рядом с Грегори, отмечал их взлеты по хронометру, и ни один самолет не выбился из графика ни на одну долю секунды.
Наступил небольшой перерыв, после которого должна была вылететь вторая волна. В этот интервал прилетел лично главнокомандующий ВВС главный маршал авиации сэр Трэффорд Лей-Мэллори, чтобы узнать, как идут дела. Ознакомившись с обстановкой, сэр Трэффорд Лей-Мэллори полетел дальше, чтобы провести инспекцию в других частях и соединениях ВВС.
Наступила полночь, но для Грегори она как-то не ассоциировалась с началом долгожданного дня "Д". Для него и для всех людей вокруг этот день начался уже несколько часов назад. В компании Серплайса он пошел пешком к генеральскому планеру, чтобы провести оставшиеся три четверти часа в обществе генерала с пользой для дела - сбора материала для своего репортажа. Тот недавно вернулся из палаточного лагеря, где пил доброе пиво со своими солдатами и летчиками, и в отдалении еще слышались их славословия и здравицы в честь генерала. Но добрый английский эль не очень помог разрядить обстановку гнетущего ожидания, поэтому Грегори предпринял попытку испытать на окружающих другое проверенное средство: начал рассказывать похабные анекдоты. Народ оживился, кто-то знал и другие истории, короче - помогло. Генерал сейчас выглядел более массивной фигурой, чем обычно, поскольку карманы куртки индивидуального пошива оттопыривались от множества карт и доброй дюжины всяких необходимых ему после посадки во Франции предметов. Из-под куртки выглядывали светло-серые галифе.
Еще немного поболтав, Грегори возвратился вместе с Серплайсом на контрольно-диспетчерский пункт аэродрома. Подали сигнал разрешения на вылет, и двадцать пять планеров, которых вели на буксире "Альбемарли", начали движение по взлетной полосе. Самым первым взлетал самолет Макнамары, на борту которого стояла латинская буква S, что означало Sugar (сахар), а за ним на буксире поднялся Ричард I со своим личным штабом. Один за другим, четко, как по будильнику - один самолет с планером в минуту - они поднимались в воздух и исчезали в ночном небе.
Пришло время возвращаться самолетам из первой волны, поэтому Грегори и командир авиационной станции поспешили в комнату для инструктажа, сгорая от нетерпения узнать, все ли прошло гладко. После некоторого ожидания прибежал первый возвратившийся пилот и доложил, что, несмотря на плохие погодные условия, он сбросил своих парашютистов в точности над указанным ему местом в семнадцать с половиной минут пополуночи. Но выглядел он невеселым, а когда Серплайс поинтересовался о причинах его дурного настроения, сказал:
- Если честно, сэр, то я разочарован - все как на наших бесчисленных тренировочных полетах здесь: полная темень, никаких зениток, ни зги не видать и азарта никакого. Просто даже и не верится, что ты каким-то боком причастен к открытию Второго фронта.
Но для Грегори такая его оценка звучала подобно музыке - ведь это означало, что его друзья-приятели из управления по введению противника в заблуждение постарались на славу. Противник не знал ни точной даты, ни места ожидавшегося десанта. Генералу Монтгомери несказанно повезло, ему даровано было такое, о чем мечтают все главнокомандующие на свете: полная тактическая внезапность нанесения удара. Потери союзников в течение нескольких часов будут составлять лишь незначительную толику от того, какими бы они стали, располагай немцы такими сведениями.
Один за другим стали возвращаться и другие экипажи, и все они приносили такие же радостные известия.
Но не у всех, оказывается, все прошло без сучка и задоринки. Присутствующим испортило настроение появление небольшой делегации парашютистов с маскировочной чернотой на лицах. Среди них был и начальник оперативно-разведывательного отделения штаба бригады, который должен был возглавить их высадку, поэтому должен был прыгать первым. Но он, как на грех, оказался мужчиной изрядного телосложения и застрял в люке; уж как они всем миром ни старались либо вытащить его из люка, либо пропихнуть вниз - ни в какую. Пилот прогонял вдоль побережья около получаса - результат тот же. Злосчастный толстяк тем временем потерял сознание, и было решено лететь обратно. Вытолкнуть эту пробку из люка удалось только после посадки самолета на базе. Пилот чуть не в ногах у Серплайса катался, умоляя разрешить ему сделать вторую ходку, чтобы хоть остальные парашютисты могли принять участие в историческом событии, но Серплайс разрешить этого не мог: воздушное пространство над Ла-Маншем сейчас было битком набито вылетающими и возвращающимися с боевого задания самолетами союзников. Все графики полетов были расписаны вплоть до минуты, и самолету с десантниками могло не поздоровиться, если бы он нарушил действие этого четко налаженного механизма.
Дальше - хуже. В комнату вошел бледный как смерть молодой летчик и обратился к своему командиру авиационной базы:
- Прошу прощения, сэр, - трясущимися губами выговорил он. - Я не знаю, как это объяснить, но мой буксирный канат почему-то порвался. Мы потеряли наш планер в трех милях от французского берега.
Серплайс положил руку на плечо парнишки:
- Успокойся. Я уверен, что это не твоя вина. Расскажи мне, как это произошло.
- Вся беда в том, что эти мерзавцы-синоптики опять наврали с три короба. В нашу боевую задачу входило отцепить планеры на высоте тысяча шестьсот футов. Но до высоты в восемьсот футов была сплошная облачность, луна не пробивалась через этот заслон, не видно ни зги. Я спускался как можно более плавно, стараясь выйти из облаков, но в темноте планер, видимо, потерял мой хвостовой фонарь из виду и стал неуправляемым. А когда он болтался на буксире вправо-влево, канат под действием его сумасшедшего тангажа лопнул. И мы ничем не могли ему помочь.
Быстро прикинули, что планер в тот момент находился на достаточной высоте, чтобы дотянуть до берега или, на худой конец, до мелководья. Но также было ясно и то, что материальное обеспечение, составлявшее груз планера, не достанется первой волне десанта, для которой он и предназначался для ведения самых первых боевых действий.
Вскоре появился второй пилот самолета-буксира. Та же печальная история. Низко висящая туча за несколько миль до берега, планер теряет управление, и канат лопается. Появились третий и четвертый пилоты, притихшие, с траурными выражениями на побледневших лицах. Они тоже потеряли свои планеры над морем.
Комната для инструктажа теперь битком набилась возвратившимися экипажами, подкрепляющимися чаем и горячими ячменными лепешками в ожидании своей очереди для более детального доклада офицерам по разведке. Все разговаривали вполголоса, поскольку недобрые вести уже успели распространиться и испортили всем недавно еще приподнятое настроение.
Было без четверти три утра. Грегори нечем было занять себя. В течение вечера он успел поднять немало тостов, ответить на еще большее их число и теперь чувствовал себя очень неуютно, тем более что промозглая сырость раннего утра пробирала до костей. Он сейчас с превеликим удовольствием сходил бы в столовую и привел бы себя в порядок рюмкой бренди с содовой, но высказать свое желание вслух поостерегся.
Они стояли растерянной и насупившейся недобро группкой: он, Серплайс, майор авиации Паунд, маленький валлиец-доктор и некоторые другие - и со страхом ждали новых неутешительных известий. Если все четыре планера из первой волны "макнулись", то каковы же были шансы генерала Гейла с двадцатью планерами во второй, направляющейся в тот же район? Да и не только их. На других авиационных базах происходило то же самое. Из-за каких-то недотеп-метеорологов десятки юных храбрецов, которые еще вчера поднимали тосты за победу, теперь барахтаются в холодных волнах Ла-Манша, или разбились насмерть, или потонули. Грегори с недобрым предчувствием ждал новостей.
Если генерал и основные силы воздушно-десантной дивизии были безвозвратно потеряны, следовательно, их боевая задача останется невыполненной и левый флаг британских войск будет открыт и беззащитен. Пройдет еще несколько часов, прежде чем будет высажен десант с моря, а немцам вот уже три часа как известно, где началось вторжение. Если воздушный десант не удался, немцы просто подтянут свежие части и скинут союзников в море, обрекая так тщательно подготовленный план освобождения Европы на полный провал. Для Грегори, более привыкшего действовать, чем ожидать известий, которые могут быть весьма неутешительными, это ночное бдение было особенно мучительным.
Наконец, где-то в половине пятого утра они услышали гул возвращающихся самолетов второй волны. Через четверть часа пришел первый экипаж. Все в комнате затаили дыхание и нависла грозная тишина. Все глаза устремились на вошедших, обескураженных таким неласковым приемом. Затем они доложили по команде об успешном выполнении задания. Туча поднялась, и они отпустили планеры в точно указанных местах.
Экипаж за экипажем докладывали о радостных новостях. Когда вошел в комнату Макнамара, все кинулись к нему. Он смеялся, шутил, рассказал, что посадил генерала Гейла как раз в то место, которое ему так приглянулось. Вскоре выяснилось, что из второй волны не было потеряно ни одного планера.
Дуглас Уорт, официальный военный корреспондент, вылетевший с первой волной парашютистов и давно прилетевший обратно, только и дожидался, чтобы узнать о том, как закончилась эпопея с планерами и генералом Гейлом. Он здесь находился на авиационной станции три дня, которые ему показались неделей. И теперь он предложил подвезти Грегори в Лондон в своем джипе, поскольку спешил в редакцию с оперативной корреспонденцией. Грегори с радостью согласился. Когда он тепло благодарил командира авиабазы за оказанное ему гостеприимство и всевозможное содействие, появился старший офицер по разведке и доложил, что все самолеты благополучно возвратились обратно на базу, а у экипажей нет никаких потерь. Поздравив с таким замечательным успехом Серплайса и пожав руки всем, с кем он свел знакомство за эти незабываемые дни, Грегори быстро собрал свои вещички, пошел с Уортом к его джипу. Усталость от бессонной ночи куда-то пропала, сменившись состоянием приподнятости, и они поехали солнечным утром мимо звенящих от птичьего пения живых изгородей и блестевшей на солнце глади Темзы обратно в Лондон.
К семи утра он был уже в Картографическом отделе и узнал подробности. Из двухсот восьмидесяти шести самолетов, предназначенных для высадки воздушно-десантной дивизии на континент, не вернулись на авиабазы лишь несколько, а потери планеров оказались значительно меньшими, чем ожидалось. Несколькими часами позже он узнал, что удачно приземлившийся генерал Гейл использовал фактор внезапности и захватил оба моста, что и составляло его первоочередную, задачу. Вечером они вместе с сэром Пеллинором слушали одну из самых замечательных за всю войну радиопередач - выступал Его Величество, а из хорошо информированных источников уже было известно, что король написал весь текст своей замечательной речи сам, без чьей-либо помощи - от первого до последнего слова. И Грегори поднял вместе с баронетом бокалы за здоровье Георга VI и Ричарда I.
День "Д" вместе со всеми его заботами и неприятностями был, слава Богу, позади, но война была далеко еще не выиграна, и через неделю она вступила в новую свою фазу.
На протяжении июля Малаку частенько выходил на связь с Грегори, и вскоре выяснилось, что оккультиста теперь занимает новая проблема. Польский инженер, который теперь жил вместе с ними, оказался членом местного движения сопротивления, а домик, в котором они прятались, находился на территории полигона, где немцы испытывали свои гигантские ракеты. Рубеж, с которого производились стрельбы, был от заимки более чем в двадцати милях, поэтому большая часть этих монстров пролетала у них над головами, но время от времени то одна, то другая ракета падала в болото.
Поляк руководил группой партизан, располагавшей довольно широкой и разветвленной структурой, и сопротивленцы, за неимением более полезных занятий, вели строгий учет и контроль за деятельностью немцев на полигоне: они подсчитывали количество произведенных запусков, сколько боеголовок на этих ракетах было учебных и сколько боевых, какой процент неразорвавшихся "Фау", как назывались снаряды, падал в польские болота и где. Но всю эту статистику партизаны вели по собственной инициативе и исключительно на свой собственный страх и риск. Рации у них не было, связи с организованной и централизованной организацией польского подполья - тоже. Но ребята они были рисковые; не удовлетворяясь своими научными наблюдениями за немцами, они в свободное от статистики время предпринимали акты диверсии и саботажа: по ночам разбирали железнодорожные пути и взрывали мосты через мелкие речушки. Малаку от всего сердца поддерживал поляков в их неравной борьбе с нацистским режимом и вносил посильный вклад в общее дело - составлял лесным и болотным героям гороскопы, предсказывал самые удачные ночи для диверсионной деятельности.
Сэр Пеллинор к этому времени пришел к выводу, что Грегори вполне владеет своим рассудком, и все его рассказы о необычайных телепатических контактах с собеседником, находившимся на расстоянии многих и многих миль от него, очевидно, имеют под собой какую-то реальную основу. Поэтому, когда Грегори поведал баронету, что Малаку сидит в болоте, а вокруг него падают, распугивая диких уток, немецкие ракеты, сэр Пеллинор проявил к этому сообщению живейший интерес. В высоких правительственных инстанциях любопытство к германским монстрам никогда до конца не утихало, а теперь, когда за пределами города появились тысячи палаток, приютивших беженцев из Лондона, а в близлежащих графствах были рассредоточены склады с медикаментами, пищевыми продуктами, и промышленными товарами, когда встал вопрос о немедленной эвакуации из столицы всех госпиталей, детей и беременных женщин - вот теперь-то власти и всполошились по-настоящему.
В начале июля общественный моральный дух начал стремительно ползти вниз. "Фау" начали действовать людям на нервы, а разрушения, произведенные ракетами, которые долетели до Лондона, начали бросаться в глаза. Да и во Франции дела продвигались не слишком успешно. Еще хорошо, что люди из отдела введения противника в заблуждение работали не покладая рук: создание ложной армии в Кенте и другие мероприятия дезориентировали Гитлера. Он был уверен, что десант в Нормандии лишь отвлекающий маневр, а основное вторжение готовится в любой момент (нет никаких сведений) через пролив Па-де-Кале. Вследствие этого он полностью игнорировал неоднократные просьбы генералов использовать против союзного десанта на юге немецкие бронетанковые части.
Но даже при таком благоприятном стечении обстоятельств Монтгомери не удавалось продолжить наступление. Он сообщил в Штаб объединенного командования, что намерен пока оставаться на завоеванных рубежах и перейти к оборонительным действиям, изматывая силы противника в безуспешных атаках на его войска. Первоначально предполагалось, что через месяц после начала операции союзники продвинутся на значительное расстояние в глубь Франции и, возможно, перейдут на другую сторону Сены, а Монтгомери до сих пор даже не взял Кана. Поэтому энтузиазм от открытия Второго фронта начал сменяться чувством разочарования.
Как-то в середине июля Грегори не дежурил, поэтому отправился в постель в одиннадцать вечера, но не мог ни сосредоточить внимание на книге, ни заснуть. Когда он потушил лампу, появился Малаку. Он был, видно, так возбуждён, что мысли его передавались Грегори особенно отчетливо и он положительно не давал англичанину уснуть.
В дополнение к бухгалтерскому учету за немецкими испытаниями ракет неутомимый польский подпольщик мечтал получить хотя бы один экземпляр в собственные руки для изучения. А это была задача не из легких, потому что предусмотрительные немцы расставили по обширным польским болотам свои дозоры, в обязанности которых входило все неразорвавшиеся ракеты немедленно обнаружить и, разобрав на составные части, эвакуировать из-под самого носа польских подпольщиков.
Два дня назад одна ракета сбилась-таки с курса и шлепнулась в нескольких милях от болот, на берегу реки Буг. Немецких патрулей поблизости нигде не было видно, тогда поляки схитрили: они скатили ракету вниз по берегу в речку. Когда немцы наконец приехали на место падения ракеты, то не нашли ее. А ночью партизаны выудили ракету из реки и припрятали в камышах, послав гонца к поляку-инженеру, жившему вместе с Малаку. Инженер проявил чудеса храбрости, отправившись ночью вместе с партизанами в камыши, где они все вместе разобрали ракету. В особенности инженера интересовала хвостовая часть, где располагался механизм двигателя. А Малаку тем временем сидел в охотничьей заимке и трясся от страха, что поляка поймают на месте преступления или, еще того хуже, немцы обнаружат ракету в его дровяном сарае, где они ее на время собирались схоронить.
Грегори посочувствовал в душе трусливому турецкому подданному и заснул, а поутру, проснувшись, уже точно знал, что план польских подпольщиков удался и что храбрый инженер теперь был счастливым обладателем полного комплекта деталей, в совокупности представлявших смертоносное оружие - знаменитый "Фау".
После ленча Грегори навестил сэра Пеллинора. А когда рассказал престарелому баронету о том, какие вести ему принес на хвосте Малаку, у того глаза на лоб полезли. Сильно топнув старческой ножкой, аристократически затянутой в темные в полоску брюки, баронет гаркнул:
- Клянусь Юпитером! Мне нужны составные части этой дьявольской игрушки. Итак, я ее покупаю. Может, этой покупкой мне удастся спасти Лондон от разрушения? Я тут вчера разговаривал с Линдеманном, и, знаешь, вроде мы сейчас разрабатываем какую-то штуку, которая может взрывать всякие снаряды и бомбы прямо в воздухе. Эти чудаки ученые - они и не на такое способны! Но если наши яйцеголовые будут знать, как работает немецкая чертова "сосиска", мы будем иметь возможность сбивать их еще над Ла-Маншем.
- Ну если так, - купился на приманку Грегори, - тогда необходимо переправить к нам того польского героя с его детским конструктором. Ведь именно для нас он эту штуку и заполучил, рискуя своей шеей. Но как это осуществить - ума не приложу.