– Вот так! Такие были разговоры. А основывались они не каких-нибудь досужих сплетнях, распускаемых невесть кем, а на сугубо официальных донесениях. Доставляемых, как вы уже конечно догадались, вездесущей, как нас тогда убеждали, резидентурой вышеупомянутого господина Скутерини. А убеждали, точнее, убеждал нас маркиз Пасторе. Лично. Ну, еще бы ему было нас не убеждать! Ведь эту резидентуру он сам и организовал. Точнее, он поручил это господину Скутерини, которому он очень доверял, и всё остальное делал уже этот Скутерини. Очень ловкий малый, должна вам сказать! Поэтому нет ничего удивительного в том, что все его донесениям верили. Ведь откуда всем было всё знать?! Но что ужаснее – или смешней – всего, так это то, что и сам господин маркиз во все это верил! Во все эти россказни этого бесстыжего Скутерини и его не менее бесстыжих номеров, как он их называл. А мы им свято верили! И только когда русские внезапно появились под стенами Витебска, но на сей раз это были уже не разрозненные казачьи сотни, а целый корпус, тысячи солдат, десятки пушек… Вот только тут и раскрылась вся правда! А было это так. Господин маркиз вновь собрал у себя всех нас, своих, как он тогда сказал, наилучших и верных друзей… и чистосердечно признался, что поначалу все эти сладчайшие победные слухи, которые так будоражили нас, распространялись по его же повелению с тем, дабы успокоить вверенных ему горожан. Но, продолжал маркиз, когда впоследствии они, эти лживо-победные слухи, начали возвращаться к нему же в виде письменных донесений его же собственных резидентов… то маркиз первое время питал к ним больше сомнение… А потом он оказался в положении человека, который не может отказать себе в удовольствии узнать о том, о чем давно мечтал. И он поверил, да! И в Новгород, и даже в Петербург! И успокоился, считая, что война уже закончена. И этим всех нас ужасно подвел! Не сам, конечно, а руками или, что еще точнее, лживыми речами господина Скутерини. Он сам нам так сказал тогда, когда на той стороне Двины уже показались несметные полчища русских. Но уж зато, так дальше говорил маркиз, теперь, когда негодный Скутерини схвачен, всё сразу пойдет на лад! Однако пошло еще хуже: мост не подожгли, русские тут же захватили его и начали беспрепятственное вхождение в город, а бергцы, посчитав, что их бесстыже предали, всем скопом побросали ружья. Пуже их клял, грозил – но всё было без толку, бергцы сдались. И самого Пуже русские пленили там же, возле ратуши. А нас, статских, они похватали уже за городом, на оршанской дороге. Успел спастись только – ну да, конечно же! – только один маркиз де Пасторе, который тайно прибыл в Смоленск, был там принят императором и даже как будто обласкан. А всю вину за случившееся, я так думаю, переложили на господина Скутерини. Он же Волков. Он же Клямке. Он же русская зима. Он же нехватка фуража. И он же еще многое и многое другое. Вот так порой бывает, господа! Ну, а на это что вы скажете?
А что было тут говорить?! Вот сержант и молчал. Но зато Чико зло ответил:
– Как что сказать? А то, что и всегда: кто ни при чем, того и бьют. А у нас разве было иначе? Вот где мои товарищи? Где они все? Их нигде нет, Мадам. А скоро и меня не будет! Поэтому когда вы, Мадам, через день-другой-третий вернетесь к себе домой, заберетесь на теплую печь и будете сидеть там да попивать чай с баранками, то не забудьте помянуть мои обглоданные косточки, которые к тому вре…
– Ну, это зря! – раздраженно перебила солдата Мадам. – Потому что уж кому-кому, а вам, уважаемый Чико, беспокоиться совершенно не о чем. Ведь эта зима для вас далеко не последняя!
– Ха! Откуда вам знать!
– Я и не знала бы. Да карты показали.
– А если карты лгут?
– Нет, – покачала головой Мадам. – Зачем им лгать? Лгут только люди. Ради своей выгоды. Или еще из страха перед тем, кому гадают. Держу пари, сержант, – вдруг сказала она, поворачиваясь к Дювалю, – что только именно таким образом можно объяснить то, что ваша хорошая знакомая предсказала императору такой шумный успех в этой его, увы, не самой удачной кампании. Ведь правда же?!
– Ну! – через силу улыбнулся сержант. – Не такие уж мы с ней хорошие знакомые. Ведь это вы про Ленорман?
– Да, про нее.
– Так вот о ней самой я мало что могу вам сказать. А вот касается ее предсказаний нашему императору… – Тут сержант помолчал, внимательно посмотрел на Мадам, потом спросил: – А вы можете себе представить, чтобы наш император с кем-либо советовался? – Мадам молчала. Сержант продолжал: – Или, что вообще невообразимо, к кому-то обращался за помощью? А ведь что такое гаданье, Мадам? Это просьба помочь, подсказать. Наставить на ум! И теперь еще раз представляем: наш император, отправляясь в Россию, по дороге заворачивает на рю де Турнон, номер пять, потому что считает: вот как она мне сейчас скажет, так я и сделаю! Вы представляете себе, Мадам, такое? А вот лично я никак не могу!
– То есть, – сказала, помолчав, Мадам, – вы хотите сказать, что император вообще никогда не встречался с госпожой Ленорман?
– Ну, я не знаю! – рассердился сержант. – Может, и встречался. Но то, что он у нее не гадал, так это точно. По крайней мере, с той поры, как стал императором. Да вы бы видели его глаза, Мадам!
– А вы видели?
– Да, несколько раз. На смотрах. Достаточно близко. Вот как сейчас до вас.
– И что он вам при этом говорил?
– Так я ведь ничего у него не спрашивал! А первым в разговоры он вступать не любит.
– Так! – только и сказала Мадам.
А сержант подумал и сказал:
– Как интересно получается! Перед началом нынешней кампании, я тоже это слышал, распространили слух, будто госпожа Ленорман предсказала императору всяческие блага. А вот теперь, готов держать пари, Мадам, там у них уже говорят примерно вот что: а вы слыхали, а ведь Ленорман говорила ему еще в мае: я вижу вас, сир, идущим пешком, я вижу, как вы поднимаете воротник шинели, потому что вам очень холодно, я вижу… Ну, и так далее! Дальше каждый сам может добавить то, что ему больше по вкусу. Вот как рождаются слухи. Или, если хотите, легенды.
– Возможно, возможно, – сказала Мадам. – Ну, а… Господин сержант! Вот вы тут как-то обмолвились, что легко узнали был госпожу Ленорман в лицо. А теперь еще и ее точный адрес назвали. Это, я так понимаю, всё из-за того, что вы у нее гадали.
Сержант молчал.
– Ну же, смелее! – сказала Мадам.
– А я и не робею, – ответил сержант. – Я скажу честно! Я у нее не гадал. Но у меня было такое желание. Дело в том, что накануне мне был сон, сон очень любопытный. Вот я и решил отправиться на рю де Турнон, проверить. А потом, вы знаете, вдруг взял и передумал! Прямо на пороге ее дома. Император, подумал, не гадает, а тогда я чего буду гадать? И я ушел.
– Любопытно, любопытно, – сказала Мадам. – Ну а что был за сон? Если, конечно, не секрет?
Сержант молчал.
– Значит, это было что-то касательно дам! – воскликнула Мадам.
– Э! – растерялся сержант, не ожидавший такой дерзости. – Вовсе нет! Точнее, почти нет! Ведь дама-то была трефовая! А вы червонная! – и тут же поспешно добавил: – О, извините, ради Бога!
Но Мадам его уже не слышала. Она взялась рукой за щеки. И неизвестно, как сложился бы их разговор дальше…
Если бы не Чико, который в страхе выкрикнул:
– Вот! И опять! Вы видите?!
– Что? – разом спросили сержант и Мадам.
– Огонь! Нет, два огня! Как будто два вот таких глаза! Волчьих!
Мадам остановила лошадь, присмотрелась… А потом совершенно спокойно сказала:
– Так какие же это глаза? Это наш пан Змицер. То есть это его фонари. Фонари на крыльце, понимаете?
Сержант кивнул, что понимает, и опять посмотрел туда, где впереди, в этой кромешной тьме, совершенно отчетливо просматривались два ярких, желтых с краснотою, огонька, и эти огоньки еще мигали. Зрелище, подумал сержант, и в самом деле не из самых приятных.
А тут еще Мадам спросила:
– А ведь, правда, похоже на волчьи глаза?
– Да, что-то в этом есть, – осторожно ответил сержант. – Но все же понимают, что это не так!
– Это для нас с вами не так! – обиделась Мадам. – А вот кое на кого другого это обычно производит очень даже сильное впечатление!
– На кого, например?
– Да хотя бы на Белую Пани! – насмешливо и в тоже время почему-то еще и с гордостью ответила Мадам. – Потому что это только по-вашему Белая Дама, а по-местному, по-настоящему, Белая Пани. И вот она, эта Белая Пани, боится таких волчьих фонарей и даже близко к ним не подходит. И для того, чтобы она не подходила, такие фонари и зажигают. Особенно в метель. Иначе говоря, Белую Даму – или Пани – здесь не ждут. Зато меня ждут, не дождутся! Н-но, Буцефал, не спи!
И Буцефал прибавил ходу. Однако Чико уже больше не отставал. Мало того – он даже опять заговорил:
– А я не понял! Мадам, вот вы тут упомянули про Белую Пани. Но если против нее развешивают волчьи фонари, то получается, что не только мы, но и местные жители тоже… ну, скажем, не очень-то ее жалуют. Так, что ли, да?
– Да, в общем, так, – согласилась Мадам.
– Ага… – и Чико еще больше успокоился. – Тогда еще: но если она, эта Белая Пани, боится волчьих фонарей, то тогда она должна бояться и просто волков! А их, мне кажется, в здешних лесах немало. Так как это понять?
– А так! – насмешливо ответила Мадам. – Просто волков Белая Пани, конечно, ничуть не боится. Мало того, просто волки ей служат, когда, например, нужно загнать кого-нибудь, чтобы потом… Ну, понимаете! А вот зато людей, которые на ночь превращаются в волков, то есть так называемых волколаков, Белая Пани весьма опасается. Но, повторяю, опасается, а не боится, потому что и с этими ужасными для нас отродьями она легко бы справилась. Со всеми… Кроме одного! Ведь тот один – это ее отец!
– Пан Волколак? Или Вервольф? – спросил сержант.
Мадам опять обиделась.
– Напрасно вы смеетесь! – очень серьезно сказала она. – Этой истории уже так много лет, нет, даже столетий, что и не представить! Но я, честно признаться, плохо ее знаю. Если хотите, Змицер вам все это расскажет подробнее. Тем более, что мы уже почти приехали. Так! Помогите мне сойти.
Сержант помог. Мадам сошла, передала ему поводья, властно сказала:
– Слушайте! Сейчас спустят собак!
И точно: вот они уже залаяли! А вот их уже спустили. Вот слышно, как они бегут. Их там, судя по лаю, было не меньше десятка. Чико невольно отступил на шаг. Зато Мадам, та, наоборот, пошла вперед и принялась выкрикивать что-то на местном наречии. И вот уже выскочившие из кромешной тьмы собаки подбежали к Мадам, окружили ее и застыли. Теперь они смотрели на сержанта, скалились.
– Порс! – крикнула Мадам.
Собаки молча убежали. Мадам сделала широкий приглашающий жест и сказала:
– Милости прошу, господа, в гости к Змицеру Дичке. А Дичка он потому, что совершенно дикий: живет в лесу и, как болтают злые языки, знается со всякой нечистью. Но вы не верьте этому. Пан Дичка хлебосолен и учтив. Идемте же!
И они двинулись дальше. Волчьи фонари быстро приближались. А вот уже там, впереди, в том черном и высоком доме, открылась дверь, вышли с огнем. И это, надо полагать, внизу, на первом, хлопском этаже, потому что вот уже и наверху, в окне второго этажа, появился огонь. Змицер, наверное, там, на втором, а внизу его подручные. Которые и будут принимать…
Артикул двадцать второй
ЖЕРНОВА
И так оно и было. Когда путники приблизились к дому, навстречу им вышли двое дюжих молодцов. Один из них был с факелом, а второй с наставленным охотничьим ружьем. Мадам что-то сказала молодцам, и те заулыбались, закивали. Потом они – Мадам и молодцы – что-то довольно кратко обсудили, после чего один из молодцов – тот, который был с факелом – взял Буцефала и повел его за дом, наверное, в конюшню.
– Вот мы и приехали, – сказала Мадам. – Ах, славно как! – и ловко выставила локоть.
Сержант тот локоть подхватил, и они двинулись к крыльцу. Крыльцо было крутое, скользкое. Или это сержант тогда так сильно волновался?
Но вот они взошли наверх…
И Мадам даже не успела постучать, как дверь уже открылась. В ней стоял невысокого роста поджарый старик. Но то был настоящий пан! Седой, конечно, и длинноусый. И на нем, конечно, был самый настоящий посполитый жупан и златотканый пояс, а за поясом, конечно, пистолет – тоже, конечно, не простой, а с инкрустацией. И сапоги богатые, турецкие. То есть вид у пана Змицера был весьма важный…
Однако при виде Мадам, да еще вместе с незнакомыми военными, пан Змицер явно растерялся! И он уже открыл было рот, чтобы что-то сказать…
Но Мадам упредила его – и стала что-то быстро-быстро говорить, время от времени указывая то на сержанта, то на солдата, а то и вовсе энергично кивала куда-то просто в темноту, где, надо думать, по ее рассказу скрывались Оливьер и Ней и Бонапарт и все, кто хочешь, остальные… А потом Мадам вдруг резко замолчала. Почтенный Змицер утер лоб и громко сказал:
– О!
Мадам что-то спросила. Змицер согласно кивнул и отступил на шаг. Мадам, повернувшись к сержанту, сказала:
– Почтенный Змицер говорит, что он безмерно рад встречать таких гостей как мы. А еще он просит прощения за то, что стол будет накрыт никак не ранее, чем через четверть часа. Простим?
– Простим.
– Тогда проходим, господа.
И они вошли в дом. В сенях было совсем темно. Зато сразу в двери направо было уже много света. Они, ведомые Мадам, вошли туда и осмотрелись. Там и вправду был камин, а нем жарко пылали дрова. А еще там был стол, накрытый толстой скатертью. И высокие мягкие кресла. И высокое чистое зеркало, правда, смотреться в него не хотелось… И стены были темные, мореные. А на стенах множество самых различных охотничьих трофеев – рога, еще рога, медвежьи и кабаньи головы. И был даже один двуручный меч – это уже в самом углу. Сержант нахмурился. Вот так, подумал он, живут! Хотя, тут же подумал он, всё правильно, то есть в каждом эскадроне свой ранжир. И свои фуражиры! И также свои…
Но тут Змицер, слегка поклонившись, что-то сказал на местном языке. Мадам перевела:
– К столу, васпане.
– Что? – не понял сержант.
– Вас приглашают сесть к столу.
Сержант и Чико сели. Мадам, оборотившись к Змицеру, распорядилась. Змицер послушно закивал и вышел. Мадам дважды прошлась туда-сюда, потом остановилась возле зеркала, тряхнула волосами… и нахмурилась. Сказала:
– Я сейчас, – и тоже вышла.
Когда сержант и Чико остались одни, Чико еще раз внимательно осмотрел каминную, потом тихо сказал:
– Возможно, я ошибся. Вроде чисто…
Сержант промолчал. Чико тоже больше ничего не говорил. Но он, это сразу чувствовалось, не был уже так насторожен, как с самого начала. Он, видно, понемногу привыкал к новой для него обстановке. Зато сержант наоборот – чем больше проходило времени, тем он чувствовал себя все более и более неловко. Особенно если смотрел в сторону зеркала. Или на свои руки. Или даже просто на шинель…
Но тут как раз вошел один из молодцов – и сразу все решилось. Шинели были приняты и убраны. А после тот же молодец провел их куда следует, и там была горячая вода и полотенца – каждому свое, – и помазок, и зеркальце, янтарный гребень, ножнички, и все остальное, о многом из чего уже давно забылось. Но зато с каким восторгом теперь вспоминалось! О-ля, думал сержант, бывает же такое! Вот уж действительно: сабля срезает всё подряд, а бритва – только прошлое! А сколько оказалось прошлого! Режешь, режешь и никак не вырежешь! Зато потом, опять придя в каминную, господа военные развернули кресла поудобнее, сели, вытянули ноги к огню и посмотрели один на другого уже совсем другими, летними глазами. И также потому:
– Вот так! – многозначительно сказал сержант. – А ты еще сомневался!
– Да, – согласился Чико, – грешен! Сомнения, как там же сказано, рождают скорбь. А здесь, я думаю, никогда не скорбят. Потому что так они, между прочим, живут каждый день! А вот мой дядя, граф…
И сделал паузу. Но так как сержант ничуть не удивился тому, что у простого солдата есть дядя графского достоинства, то Чико продолжал иначе:
– А, впрочем, разве главное дело в богатстве? Главное – это чтобы на душе было тепло и спокойно. Вот я… Вот один мой хороший знакомый однажды в силу крайне неудачного стечения обстоятельств оказался в тюрьме. А там, вы ж представляете…
Однако представить сержант не успел, потому что раскрылась дверь и вошла Мадам. Которая была одета в умопомрачительное (для сержанта) платье! А как у нее были уложены волосы! И, вообще, какая она вся была – уже не только для сержанта – восхитительная! Это даже лучше не описывать, потому что все равно не получится, – а просто сразу принять на веру. Сержант, только завидев Мадам, сразу же неприлично поспешно вскочил!..
– О, что вы, что вы, сидите! – сказала, смутившись, Мадам. – Сейчас всё будет подано.
Сержант подвинул Мадам кресло. Мадам села. Сел и сержант. Нужно было что-то говорить, а он не мог. Тогда спас положение Чико – он в меру льстивым голосом сказал:
– Однажды я имел честь наблюдать нашу неаполитанскую королеву. Она была, конечно, восхитительна. Но, должен честно сказать, ей очень далеко до вас, Мадам!
– Благодарю…
– Я! О! – и Чико улыбнулся. – Да что я? Вот господин сержант, он много лучше меня скажет! Так, господин сержант?
Сержант, возможно, покраснел. А что! Так ведь было жарко! Тут же вам и свечи, и камин! И вообще, после мороза это непривычно…
И тут – очень вовремя! – вновь растворилась дверь и молодцы внесли подносы. Почтенный Змицер нес вино. Они начали всё это расставлять – и опять, как и когда-то у пана Шабеки, чего там только не было: колбасы, кумпяки, капуста, огурцы, грибы – всего вот так вот, от души, всё аппетитно и в больших количествах. Посуда, правда, была медная. Зато ножи и вилки были серебряные. Молодцы удалились, а Змицер остался. И он сперва всех обслужил – подал еды, налил вина, – и только после уже сел и вопросительно посмотрел на Мадам. Мадам, обращаясь к сержанту, сказала:
– Почтенный Змицер, к сожалению, совершенно не знает французского. Так что если к нему возникнут какие-то вопросы, то я всегда смогу помочь. Так?
– Да, – кивнул сержант. – Тогда сразу и переведите, что первый бокал я хотел бы поднять за нашего нового гостеприимного друга, почтенного господина Змицера.
Мадам перевела. Змицер учтиво поклонился. Выпили, немного закусили. Потом еще налили. А потом еще. Вино было хорошее, а винный хмель, он же не такой решительный, как водочный – он же благодушный и уступчивый, даже галантный, если вы галантны, и даже умный, если вы…
Ну, и так далее! Так что довольно долго все было пристойно, беседа была легкая, непринужденная, то есть о всяких пустяках, безделицах – о местной кухне, модах, лошадях, псовой охоте. То есть такая беседа, которая ровным счетом ни к чему не обязывала. Сержант сидел напротив Мадам и пил – а может, и не пил, и ел – а может, и не ел… и всё смотрел на нее и смотрел, слушал ее… И ведь не слышал же! Потому что если бы его попросили повторить хотя бы самую малость того, о чем она в тот вечер говорила, так он бы разве хоть что-нибудь вспомнил?! Да ни словечка! Да и зачем вспоминать?! Разве слова важны?!
И тут Чико как всегда всё испортил – вдруг сказал:
– А вот помните, Мадам, вы говорили, что почтенный Змицер знает много всяких любопытных подробностей о Белой Пани. Так, может, он поведал бы нам что-нибудь?