И тогда слово взял Саид. Задумчиво поправив чалму, он сказал так:
– Почему я молчу? Потому что ты прав! Мудрая Белая Женщина – это не джинн, и поэтому она ни за что не станет покорно сидеть в этой черной, холодной карете. Она бы давно уже вышла оттуда и увела нас с собой. Нам бы стало тепло!
И он замолчал, а больше никто не хотел ничего говорить. Лошади сами собой пошли все медленней и медленней…
Но когда солдаты отстали уже шагов на тридцать, сержант не выдержал – приказав кучеру остановиться, он подъехал к отряду, строго – по одному – рассмотрел подчиненных, а потом сказал:
– Ну, что еще за глупости? Кругом казаки, нам нужно спешить, а вы едва плететесь. Куда это годится?!
– Никуда, – ответил Чико. – Но, сержант… Ведь должны же мы все-таки знать, за что умираем, – и с этими словами он весьма недвусмысленно посмотрел на карету.
Вместо ответа сержант усмехнулся. Нет, ему было отнюдь не смешно – он просто выигрывал время, чтобы собраться с мыслями. Собравшись же, он сразу стал серьезным и сказал:
– Ну, хорошо! Не хотел я вас расстраивать, но, вижу, без этого не получится. Так вот, знайте: там самая сущая дрянь – какие-то банковские бумаги и еще чей-то секретный архив. Как будто это еще где-то может пригодиться!
Солдаты молчали. Сержант сердито хмыкнул и добавил:
– Да-да, друзья мои! Именно так! Из-за каких-то дурацких писулек мы рискуем собственными шкурами. – Тут он еще раз хмыкнул и бодро прибавил: – Но и зарабатываем славу! Не спать! – и круто развернул Мари – За мной! Марш! Марш! – и даже дал ей шенкелей, что делал крайне редко.
Отряд прибавил шагу, солдаты удовлетворенно молчали, потому что любой ответ – это ответ. Тем более, такой ответ – совершенно безобидный и абсолютно безопасный. Хотя, скорей всего, неискренний. Поэтому солдаты нет-нет да и косились на карету. Однако окон в карете не было, и поэтому им оставалось только лишь гадать, кто же прав – сержант или Чико. Правда, еще думали они, было бы куда лучше, если правым окажется Курт. Потому что бумаги, конечно, лучше, чем ведьма, но и золото, в свою очередь, значительно лучше бумаг. Почему? Да потому что золото, оно всегда такое: оно сразу делает вас значительными, даже если оно и не ваше, а, например, с колокольни Большого Ивана и весом в сорок пудов русской меры. О, тут есть над чем задуматься! Например, над тем, сколько на это можно выменять провизии, и какой именно. Или каких теплых вещей, и тоже конкретно каких. И, что еще важней, где всё это можно выменять, а где нельзя, потому что опасно для жизни. Кроме того…
Ну, и так далее. То есть для того, кто в это верил, было тогда о чем подумать, вот солдаты и притихли и, как уже упоминалось, время от времени поглядывали на карету.
И сержант тоже поглядывал. Но с совсем другими мыслями! Потому что чем дольше он на нее поглядывал, тем больше убеждался в том, что в ней… нет ничего! То есть пусто в ней, вот что! То есть там один наглый обман, черт подери! А что? Да этот подлый негодяй Оливье и не на такое способен! Но ведь и другие, пусть он не надеется, тоже ведь кое-чему научены! И кое-что смыслят! И поэтому, чего бы им ни стоило, они исполнят то, что им было приказано – то есть доставят карету туда, куда было велено! И там, в толпе дежурных генералов, широким жестом распахнут дверцу этой проклятой, дурацкой кареты, а там – ха-ха! – нет ничего! И генералы спросят: "Эй, сержант! Чья это шутка?". И мы ответим – мы уж им ответим! Припомним сразу все! И вот тогда…
И сержант широко улыбался. И почем зря дергал Мари – вот до чего он тогда нервничал. Однако прав ли был сержант, считая карету пустой, мы пока что не знаем.
А вот зато кучер Гаспар сперва терпеливо дождался, пока сержант опять отъедет несколько вперед глянуть, что там да как, а солдаты покрепче заспорят – на этот раз о том, чего им стоит ждать в самом ближайшем будущем, то есть сразу по приезде в ставку… И вот только тогда уже, осторожно отложив вожжи и еще раз, на всякий случай, опасливо оглянувшись по сторонам, Гаспар поспешно приоткрыл небольшую отдушину в передней стенке кареты, склонился к ней, внимательно прислушался… и опять взялся за вожжи. Как будто ни в чем не бывало! То есть что он тогда делал и зачем, для всех осталось тайной. Мало того: если бы даже солдаты, почуяв неладное, взялись его пытать, они бы все равно ничего не дознались – ведь аптекари крепкий народ. Со смертью они, как правило, накоротке, так что поди такого запугай! И поэтому кто знает, может быть, не зря генерал Оливьер посадил на козлы именно Гаспа…
Однако всё это – одни пустые рассуждения, так как солдаты не обращали на Гаспара никакого внимания. Да и карета их уже не очень-то беспокоила. И все потому что:
– О! – с опаской сказал Франц и посмотрел по сторонам. – Вот это лес так лес! Да тут за каждым деревом поставь по человеку с вилами…
– Молчи! – перебил его Курт. – Еще накаркаешь!
– А что тут каркать?! – возразил Хосе. – Я думаю, что тут каркать уже поздно. Потому что этот лес, он и вправду очень удобен для партизан.
– Ну, тут ты, я не спорю, знаток, – сказал Курт. – Ты сам, небось, пока не попался к кургузому, был партизаном. У вас же там, в Испании, сейчас это… Как это женское слово? А! Модно!
– И что?! – злобно спросил Хосе.
– И ничего! – так же ответил Курт. – Но я так думаю: если уж ты, настоящий мужчина, собрался с кем-нибудь воевать, тогда чего тут прятаться?! Ты тогда просто выходи, надевай мундир, бери ружье, стройся…
– А! Понял! – закивал Хосе. – Точно как вы тогда, когда кургузый вам под Иеной так врезал, так…
– А…
– Нет-нет, вы что! – с жаром воскликнул Чико. – Стоять?! – и даже пустил лошадь между ними.
И они, Курт и Хосе, унялись и разъехались. А Чико посмотрел на них – на одного, потом на другого, – покачал головой и сказал:
– Нам еще только этого не хватало! Выпускать один другому кишки? Но зачем это делать самим? Это за нас всегда другие сделают! Разве не так?
Все молчали. А Чико сказал:
– Правда, так это или нет, это сейчас неважно. И это также не ваша вина, что вы так сцепились. А это ее вина! Это вот она, она наколдовала! – и, уже для совсем полной ясности, Чико едва ли не ткнул рукой в стенку кареты.
– Ну, вот! – сердито сказал Курт. – Опять ты за это!
– Да! А как же! Потому что так оно и есть! – еще сильнее распаляясь, продолжил Чико. – И это только законченные болваны представляют, будто Белая Дама – это какая-то слепленная изо льда и снега баба, которая бродит по зимнему лесу и воет, как голодный волк. А на самом же деле Белая Дама – это на первый взгляд самая обыкновенная, но, правда, очень красивая женщина, которая…
– Вах! – перебил его Саид. – Сержант едет! Молчим!
Чико поморщился, но замолчал. И все они мрачно молчали. Зато подъехавший к ним сержант бодро встал в стременах и гордо, радостно воскликнул:
– Ну, вот и всё! Еще совсем немного, и мы в ставке!
– А неприятель? – спросил Франц. – Он что?
– Нет его! – уверенно сказал сержант. – Здесь вообще нет никого! Совершенно! Наверное, в такой лютый мороз даже Белая Дама сидит на печи!
– О! – сказал Чико. – Слышали? – и многозначительно посмотрел на товарищей.
Товарищи молчали. Так как они, наверное, подумали, что если даже их бравый сержант, и тот поминает Белую Даму как вполне реальное существо, то так оно, наверное, и есть. А сержант, по прежнему ничего не понимая, что же здесь такое происходит, сердито спросил:
– Что значит "о"? Чего вы тут затеяли?
– Ничего! – угрюмо ответил Чико. – Мы просто тут без вас заспорили, сержант. О Белой Даме.
– Вот даже как! – удивился сержант. – Ну и что же вас в ней не устраивает? Или наоборот радует?
Однако не успел Чико решить, как бы ловчей на то ответить, как Курт уже насмешливо сказал:
– Он говорит, – и Курт кивнул на Чико, – он говорит, что в нашей карете она и сидит, эта Белая Дама. Пугает, стало быть! – и засмеялся.
Но, правда, только он один и засмеялся, а все остальные понуро молчали. Сержанту это очень не понравилось. Но виду он, конечно, не подал, а, презрительно хмыкнув, вскликнул:
– Женщина в нашей карете! Забавно! – и сразу сердито огладил усы. И также сердито продолжил: – Значит, Белая Дама. Ну-ну! А я уже было, глядя на вас, подумал, что вы все как один серьезные, толковые ребята. Видавшие виды! И понимающие что-то в этой жизни. Поэтому таким не заморочишь головы всякими штабными бреднями!
– Почему штабными? – удивился Курт.
– Да потому что всё это из штаба, вот что! – еще сердитей продолжал сержант. – И для чего это, разве не ясно? Да чтобы пугать дураков! Чтобы дураки боялись покидать колонну! Чтобы дезертирства не было. Но зато чтобы всегда было, кому…
Но тут он спохватился, замолчал. И был очень собой недоволен, потому что, думал, сболтнул лишнего. Но, тут же думал, зато сразу вон как они успокоились! И это очень хорошо, потому что только паники ему здесь не хватало. И сержант уже совсем было собрался сказать им что-нибудь веселое, чтобы совсем это сгладить, забыть…
Но тут вдруг Франц сказал:
– А говорят, ее вчера поймали.
– Кого?! – грозно спросил сержант.
– Ее. Здесь. То есть, там, в колонне, – торопливо, боясь, что его перебьют, сказал Франц. Потом сказал уже спокойнее: – Она, то есть Белая Дама, вышла из леса, села к костру и стала говорить, что в Париже опять революция… И якобинцы.
– Ну-ну! – сказал сержант. – Вот даже как! Уже якобинцы! То есть, – тут он повернулся к солдатам, – как я и обещал: штабные бредни. Ха, якобинцы! Но, чувствую, это еще не все. Не так ли, Франц? Ну, чего затаился? Ты дальше давай, дальше!
– А дальше, – тихо сказал Франц, – они ее поймали. Потом, приговорив, стали расстреливать. А ее пули не берут! И тогда маршал приказал…
Но тут Франц окончательно смутился и замолчал.
– Что маршал? – напомнил сержант. – Что он приказал?!
– Бы… бы… Бросить ее в костер, – промямлил Франц.
– И там она, конечно, растаяла? – строго спросил сержант. – Она же из снега! Ведь так?
Франц покорно кивнул – и над ним засмеялись. Правда, не все – Чико молчал. Молчал очень сердито! А сержант, и он тоже без тени улыбки, сказал:
– Значит, они ее все же прикончили. Это, конечно, радует. Я, знаете, всегда за них, штабных крыс, радуюсь. А вот за тебя, Франц, мне очень обидно. Такой вроде бы бравый солдат, и музыкант, наверное, тоже толковый, а такие глупости рассказываешь, что просто стыдно повторять. И вообще! – вдруг зычно, резко продолжил сержант. – Хватит болтать! До ставки уже совсем близко, лес пуст, значит, никто нам здесь уже не встретится! Марш! Марш! – и понукнул Мари.
И они тоже двинулись быстрей. Потом – он приказал – они еще быстрей прибавили. А потом и вообще, и уже даже без команды, пошли вполне пристойной рысью. А тут и лес вокруг начал достаточно быстро редеть, дорога стала понемногу опускаться под гору…
А потом лес совсем расступился, и они выехали в поле, на простор. И какое это поле было ровное – просто на диво! И снег там был плотно прибит, и неглубокий. И там даже дышалось совсем по-другому! Мари несла легко, сама шла на повод…
Но это всё по опушке, по краю. Потому что умная лошадка, потому что понимала, что к чему. Не то что некоторые! И сержант покосился на Франца. И Франц, в свою очередь покосившись на сержанта, достал флейту, отер ее рукавом и только уже примерился играть…
Как тут вдруг впереди послышался хриплый и злобный собачий лай.
– Деревня! – радостно воскликнул Дюваль. – Прибавьте шагу, господа, мы едем за отставкой!
И, не выдержав, выхватил саблю из ножен и выкрикнул здравицу в честь императора. Солдаты хоть и вразнобой, но всё же подхватили. Отряд подтянулся, пошел на рысях – и через каких-то две сотни шагов за ближайшим лесным поворотом показалась деревня.
Деревня была маленькая, дворов на двадцать, стоявших по обе стороны узкой и кривой улицы. И с распахнутыми воротами на белом, то есть почетном, конце. И с высоким крестом, и высокой, ну даже очень высокой березой. А если не спешить и присмотреться, то вдалеке, на кургане, можно было увидеть и кладбище. А еще дальше, почти у самого горизонта, ветряк. В самой же деревне, достаточно бедной даже по местным понятиям, не было видно ни души. Дюваль посмотрел на солдат и опять на деревню…
И резко осадил Мари! И даже присвистнул от расстройства. Ну, еще бы: нищая деревня имела тем не менее весьма опрятный, чистый вид! А ведь она была бы совсем не такой, пройди через нее армия! Тем более, отступающая армия. Что же тогда всё это могло значить? Где Великая Армия, черт подери, вне себя от досады подумал сержант.
А тут еще:
– А где наш славный император? – спросил Чико.
Спросил, конечно, неспроста! Сержант глянул на Чико. После – так же быстро – он оглядел всех остальных солдат. А после уже медленно, внимательно еще раз осмотрел деревню. Деревня была как деревня…
Только дышалось почему-то тяжело. Сержант прижал кулак к губам, откашлялся. После снова посмотрел на Чико – теперь уже строго – и так же строго сказал:
– Ты спрашивал, где император? Так вот. Император сражается. А мы… Сейчас проверим, что с нами такое!
После чего он очень нехотя, даже поморщившись, достал из-за пазухи карту, неспешно развернул ее и принялся сверяться с местностью. Так, так, домов действительно шестнадцать, а вот дорога, справа лес, там мельница, река. То есть всё, вроде, правильно…
Вот только армии здесь нет! Сержант посмотрел на солдат – те выжидающе молчали. Тогда сержант посмотрел на солнце, потом повернул карту и так, и сяк, нахмурился… И мрачно сказал:
– Мы слишком отклонились к югу, ошиблись на два лье. Я отклонился! И мне отвечать! Но это, может, даже к лучшему. Место тут тихое и обустроенное. Так что немного отдохнем, подкормим лошадей – и сразу дальше. Мари!
И Мари – вот умница! – сразу взяла на повод и чисто, любо-дорого пошла. И солнце тогда было яркое, и снег прибит плотно. И вообще, думал сержант, ему еще грех жаловаться: он уже полдня в дороге, по чужим тылам – и пока что совсем без потерь, без единой! А то, что потерялась армия, так армия найдется, никуда она не денется. То есть слишком она велика, чтобы пропасть без следа.
Артикул пятый
ИГОРКА
Когда они въезжали в деревню, никто их не приветствовал. Но зато никто и не оказывал им никакого сопротивления. Ну разве что откуда ни возьмись вдруг выскочил кудлатый корноухий пес, хотел было облаять незваных гостей… Но оробел, трусливо поджал хвост и отбежал в сторону. Сержант осадил лошадь, осмотрелся. И опять ничего интересного не увидел. И уже только тогда, обернувшись к солдатам, велел:
– Тогда, ладно, так: занимайте двор побогаче. И дайте отдохнуть лошадям. Ну, и себе. Давайте, давайте! А у меня тут есть еще одно дело. Давайте!
Солдаты двинулись по улице и шагов через сотню свернули к самому большому дому, к тому же еще крытому самой свежей соломой. А сержант снова принялся разглядывать карту. Однако чем больше он ее разглядывал, тем больше убеждался в том, что он нисколько не ошибся и привел отряд в те самые Пышачи, в которых, по словам Оливьера, и должна была находиться ставка императора. Так что, думал сержант, тут только одно из двух: или же Оливьер ошибся, или император не смог прорваться через русские заслоны и не пришел туда, куда хотел. Но чтобы император так оплошал, в это как-то не очень-то верилось. А вот зато в ошибку Оливьера запросто. Он же всегда не разбирался в картах – ни в своих, ни в чужих, ни в штабных, ни в…
Ну, и так далее, уже безо всякой радости закончил эту мысль сержант. После чего еще раз – но теперь уже с совсем иной целью – сверился с картой. Итак: излучина реки, сосновый лес, ветряк…
И сержант посмотрел на ветряк. Ветряк был как ветряк, обыкновенный. И никого там – ни на самом ветряке, ни рядом с ним, во дворе, – не было. То есть нечего там было рассматривать. А вот же чуялось в том ветряке что-то особенное! И не отвести от него глаз! Сержант задумался. А после обернулся, посмотрел на ту высоченную березу на околице, а особенно на верхушку березы, а потом снова на ветряк. И самодовольно усмехнулся. Потому что понял, в чем тут дело! Крылья ветряка были уж как-то очень неестественно, совсем не по сегодняшней погоде, развернуты на северо-запад. То есть туда, где, судя по карте… Да, несомненно, подумал сержант, ветряк указывал на переправу через… Как, бишь ее? Ага – через Березину. То есть загадка была решена – это условный знак, и очень важный! Вот только радости он не прибавил. Потому что сержант сразу понял, что если его армии здесь не было, то и этот знак не для него, а для других. И, что еще неприятнее, эти другие где-то совсем рядом. Подумав так, сержант поспешно сложил карту, сунул ее за пазуху…
И тут опять раздался истошный собачий лай. Сержант оглянулся на лай – и опять увидел того пса, только теперь уже на самом краю деревни. Там пес был весел, он даже приплясывал, потому что к нему из хаты вышел, наверное, его хозяин – местный крестьянин, старик. А вслед за ним вышла маленькая девочка, и сразу же спряталась у старика за спиной. Старик был без шапки и в драном длиннополом кожухе. Старик махал рукой на пса, но пес не унимался. И вообще, пес теперь уже опять был не весел, а весьма воинственен – он хватал старика за полу кожуха и тащил его в сторону улицы, то есть к сержанту. Сержант спешился и ждал, когда все это кончится.
И это кончилось, и вот как: старик уступил псу, но только наполовину, то есть сойдя к крыльца и подойдя к калитке, старик остановился и, склонив голову набок, стал пристально разглядывать сержанта. И пес тоже пока помалкивал, жался к ногам старика и рычал. Иначе говоря, та сторона, как показалось сержанту, уже вполне была готова к переговорам. И сержант пошел к ним на встречу. Старик с неприязнью смотрел на сержанта. У старика была подвязана щека – зубы, наверное, сильно болели – и говорить ему будет, конечно, трудно…
Но и молчать он тоже не захотел! Поэтому, как только лишь сержант приблизился к нему, старик сразу выкрикнул что-то – наверное, злое, обидное, и, не дожидаясь ответа, опять повторил – правда, уже пространнее. И пес тоже сердито подгавкивал. А вот сержант ничего не сказал! Он только улыбался, потому что смешно было слушать чужую, совсем непонятную речь и при этом понимать только одно – что от нее зависит очень многое, может, даже сама жизнь. Да, тут заулыбаешься!
Но старик на улыбку обиделся и заговорил еще быстрее и рассерженней, повторяя через слово: "игорка, игорка". Когда же старик наконец замолчал и взялся ладонью за перевязанную щеку – зубы, наверное, опять схватило, – сержант еще раз улыбнулся и повторил за ним:
– Игорка.
Старик, услышав это, удивился и оглянулся на затаившуюся у него за спиной девочку. Девочка во все глаза смотрела на сержанта и молчала. И даже пес молчал! Тогда старик опять посмотрел на сержанта, но на этот раз уже не столько со злом, сколько с явным и нетерпеливым ожиданием. Может, думал старик, этот чужак еще что-нибудь внятное скажет? Однако сержант и раньше-то, прошедшим летом, почти не знал здешнего наречия, а теперь и те крохи забыл. Но и молчать было нельзя – он это понимал. И поэтому сказал хотя бы по-французски:
– Добрый вечер, мсье. Поверьте, я не желаю вам ничего дурного. Я солдат и воюю только с солдатами.