– А солдаты как с ним будут разговаривать?
– Формально, какие к нему претензии? – вопросом на вопрос ответил Антонов. – Спросить, почему не стрелял? Ответ убедительный: впереди Карандин был, мешал. Не по нему же стрелять? Вот так. Но солдаты, думаю, потолкуют все же с ним. В курилке.
Начальник заставы не ошибался. В курилке собрались почти все пограничники. Молча сидели поначалу, дымили сигаретами. Сергей Кочанов первым заговорил.
– Замполит наш – что надо, я вам скажу. В огонь и в воду с ним можно.
– А майор что? Он, брат ты мой, всем нос утрет, – добавил Кильдяшев.
Вновь долгое молчание. Хотелось некоторым провести сравнение поведения старшего лейтенанта с поведением Рублева, но никто не решался, ибо не находилось убедительных слов. Нарушил в конце концов молчание Бошаков:
– В общем-то, все действовали умно и смело. Вот только мой земляк за спиной товарища укрывался.
– Он сам меня загор-родил… – начал было оправдываться Рублев.
– Ну-ну! Не пеняй на зеркало, коли рожа крива. А еще москвич. Представитель сердца Родины! – сердито оборвал Рублева Павел Бошаков. – Скажи спасибо, что я комсорг, а то поговорил бы с тобой, как с земляком!
Рублев пожал плечами и развел руками.
– Выдер-ржка из "Вечер-рки". Она твер-рдит: москвич – всегда москвич. Убедительно, дор-рогой земляк. Я это всегда буду помнить…
Встал Нечет. Неприязненно смерил взглядом Рублева.
– Вот что, друг, запомни…
Но ни Рублев, ни все остальные солдаты не успели узнать, что должен был запомнить Рублев: в курилку вошел дежурный по заставе и громко скомандовал:
– Выходи строиться!
Молча пошли во двор. Не смотрели друг на друга. А когда к двери подошел Рублев, расступились. Пропустив вперед, шли за ним в нескольких шагах.
– Становись! – скомандовал дежурный и, подождав, пока солдаты построятся и подравняются, сообщил, что на заставу едет начальник отряда и нужно быстро подмести двор и навести порядок в казарме. Он определил, кому что нужно сделать, и все разошлись по местам приборки.
Рублеву предстояло подмести участок двора между гаражом и складами. Он водрузил метелку на плечо, как винтовку-трехлинейку и не спеша зашагал туда. Подойдя к складам, снял с плеча метелку и в это время увидел лежавшего у стены верблюда. Такого же, как в московском зоопарке на Большой Грузинской. Двугорбый лениво пережевывал жвачку.
Рублев приблизился к нему, постоял немного, толкнул легонько горб. Горб пружинисто качнулся. Толкнул тогда посильней – верблюд продолжал жевать, не обращая внимания на шалуна.
– Пр-ребываешь, кор-решь, в др-реме нежной? Недур-рственно, – ухмыльнулся Рублев. – Можно я посижу между двумя твоими мохнатыми кусками сала? Ты не пр-ротив, кор-решь?
Он сел верхом и привалился спиной к горбу, как к спинке кресла.
– Видишь, скотинка, и тебе веселей, и мне тепер-рь хор-рошо, – протянул блаженно Рублев, похлопывая верблюда по горбу. Тот засопел и поднялся вначале на передние ноги. Рублев от неожиданности ткнулся носом в передний горб – верблюд начал подниматься на задние ноги, и Рублев, чтобы не упасть, вцепился руками в передний горб.
Верблюд проглотил жвачку и важно зашагал к воротам – Рублев, качаясь, как в люльке, закричал чуть ли не благим матом:
– Стой, безмозглая скотина!
Солдаты, увидев растерянного и перепуганного "наездника", заулыбались, ожидая, чем все это закончится.
В это время из офицерского дома на крыльцо вышли Антонов с Голубевым. Увидев шагающего к воротам верблюда и восседавшего на нем Рублева, старшина побежал наперерез, скомандовав:
– Назад поворачивай! Назад!
Рублев не знал, как можно повернуть верблюда, который продолжал важно шагать к воротам.
Верблюд жил на заставе в полулегальном положении. Прежде он был водовозом, стоял на довольствии, как положено, а когда поставили новую заставу, пробурили скважину, необходимость возить воду из Ташхемки отпала, и хозяйственники дали команду передать верблюда совхозу. Но какой старшина заставы выпустит из рук несколько килограммов отличной шерсти, которую каждый год давал верблюд и которая, стараниями Тамары Васильевны, превращались в теплые носки и перчатки для солдат? Голубев звонил в отряд, просил, доказывал и добился послабления.
– Ладно, пусть живет, – согласились в конце концов тыловики. – Только без довольствия. И начальнику отряда чтобы на глаза не попадался.
Голубев пообещал следить за этим лично, и обещание выполнял, но сейчас Рублев мог его подвести. С минуты на минуту ожидается начальник отряда, а верблюд – рядом с воротами.
Старшина успел преградить путь верблюду. Тот остановился, спокойно посмотрел на Голубева, потянулся губами к его руке, ожидая привычного угощения, но Голубев отмахнулся.
– Уходи отсюда! – И еще раз приказал Рублеву: – Поворачивай назад.
– Не могу я, товарищ старшина. Он не слушается.
Оставалось одно: положить двугорбого и согнать с него Рублева. Голубев похлопал верблюда по шее.
– Чек-чек. Чек-чек.
Верблюд опустился на колени, и надо же такому случиться, в тот самый момент машина начальника отряда въехала во двор и остановилась вроде бы у склонившегося в приветствии дорогого гостя.
Полковник Федосеев со смехом вылез из машины.
– Ну, цирк! С поклоном начальника встречают. Наездник вот только не того. Горб целует с перепугу.
Антонов тоже смеялся, а старшина стоял пунцово-красный и молчал. Рублев слез с верблюда и встал рядом со старшиной. Ссутулился. Опустил расслабленно руки.
У заставских ворот в это время появился еще один газик. Это приехала Божена.
7
– Бет-Тельц, Коронадо, Литл-Крик – сколько баз! Тысячи головорезов, по которым тюрьма плачет. Тысячи изменников день и ночь учатся убивать, взрывать. Миллионы, миллиарды долларов, фунтов и марок тратятся ради того, чтобы всадить нам нож в бок! – возбужденно говорил полковник Федосеев, прохаживаясь по канцелярии от стола к двери мимо майора Антонова и старшины Голубева. – История старушки Земли еще не знала такого. Деньги, умы ученых и инженеров расходуются без экономии. Не жалеют даже людей, которые им служат. На явную смерть посылают. А результат? Рушатся их планы! А почему? Ставку на подлость делают. На подлость! На мораль звериную. Я горжусь своими солдатами, горжусь народом, который имеет таких защитников, который сумел вырастить их. Горжусь!
Всплеск эмоций вызвал только что проведенный допрос задержанного Ярмышевым и Нечетом диверсанта. Держал тот себя спокойно, говорил не спеша, с достоинством, подчеркивая свою принадлежность к храброму люду – казачеству. На вопрос о цели перехода границы, ответил точно: получил задание выяснить, что ищут геологи и будет ли иметь результат их поиска военно-стратегическое значение.
– Два раза посылали сюда агентов, но они не вернулись. Послали меня, – с ноткой гордости признался диверсант. – Я уважаю себя как разведчика. Я провел много красивых операций. Но сегодня я оказался слабей. Я уважаю силу и преклоняюсь перед ней. В чем-то я ошибся и теперь готов платить за эту ошибку. Мне велено умереть в случае неудачи, но я хочу жить. – Нарушитель осторожно извлек изо рта ампулу и положил ее на стол перед полковником Федосеевым. Помолчал. Заговорил уже иным тоном, как бы прикидывая свою вину. – Офицера я не убил, только ранил. Ущерба вашему государству нанести не удалось. Меня, конечно, осудят, я знаю. Считаю, не так большой срок дадут. Отсижу. Задавайте вопросы. Скажу все, в чем осведомлен.
И полковник Федосеев, и майор Антонов были удивлены таким поворотом дела.
– По каким маршрутам может быть повторена попытка проникновения в партию в случае вашей неудачи.
– Не осведомлен.
– Когда готовили вашу диверсионно-разведывательную группу, сколько маршрутов разрабатывали?
– Шесть.
И нарушитель подробно рассказал обо всех вариантах, раскрывая, со своей позиции, положительные и отрицательные стороны каждого.
– Ясно, – закончил допрос Федосеев. – На все остальные вопросы отвечать будете следователю.
Когда вывели из канцелярии задержанного и полковник выхлестнул эмоции, попросил Антонова:
– Давай-ка, Игорь Сергеевич, карту. Поразмыслим над вводной, которую диверсант нам подбросил.
Антонов расстелил карту, убрав со стола пепельницу и чернильный прибор, и они склонились над ней. Важно было еще раз основательно изучить маршруты, которые диверсионная группа посчитала наиболее удобными для перехода через границу. Вместе с тем они понимали, что вряд ли могут быть использованы уже провалившиеся маршруты, хотя и такое не исключено.
– Не успокоятся и после этого провала, – вроде бы отвечая на свои мысли, проговорил полковник Федосеев. – Нет. Не успокоятся. По любому маршруту могут пойти. По любому. По самому неожиданному. Дам я людей, Игорь Сергеевич, из своего резерва. Старослужащих. Проверенных в службе. Плотнейшим образом перекройте опасные направления. Договорись с геологами, пусть домик выделят для вас. На реке выставь пост наблюдения. Круглосуточный. Со сменой на месте. Только, мне видится, без прожектора, замаскировав его в тугаях. Прожектор демонстративно стоит использовать в горах. Согласен?
– Да. Вполне рационально.
– Вот и хорошо. Соседа тоже усилить придется. Особенно на правом фланге, – Федосеев будто бы самому себе определил задачу и, помолчав немного, заключил: – Вроде бы все вопросы решены. – И, повернувшись к Голубеву, хмыкнул: – А ты здорово верблюда натренировал. Как в цирке.
Лицо старшины вновь стало пунцовым.
– Я его, товарищ полковник, строго накажу!
– Кого, верблюда? – с недоумением спросил Федосеев, будто и в самом деле не понял, о ком идет речь.
– Рублева. Убрать его нужно с заставы. Трус он и нахал несусветный.
– Ого! Характеристика. И материальное подтверждение, так сказать, имеется?
– Так точно, – ответил Голубев и рассказал начальнику отряда о происшествии у юрты во время перестрелки с группой отвода. И озвучил свой окончательный вывод: – Не приобретение он для заставы. Час назад мы говорили о нем с начальником заставы, майор Антонов почти убедил меня, что можно Рублева оставить и перевоспитать, теперь я уверен – ничего не получится. Все работают, а он…
– Ну, во-первых, можно было бы и не устраивать аврала к моему приезду. Тем более после поиска.
– Извините, товарищ полковник, но никакого аврала ради вас не было. Откуда няньки у солдата? Сегодня поиск, завтра на службу ночь ни ночь, а то опять – поиск. Это наша пограничная работа. А любая хозяйка разве не после работы убирается в квартире или по дому?
Антонов слушал Голубева, соглашался с ним, что на заставе нельзя иначе, что здесь нет мирной жизни, здесь нельзя сделать завтра то, что можно сделать сегодня, ибо может случиться, что завтра будет некогда и послезавтра, – так зарастешь, что самому станет противно. Жизнь заставы подчинена, по сути, нормам военного времени. Случись сейчас нарушение границы, и солдаты, и старшина, и он, начальник заставы, да и начальник отряда полковник Федосеев – все забудут об усталости, о положенном отдыхе и сне, будут искать, пока не найдут нарушителей. А вернутся, нужно обязательно чистить оружие, убирать помещения, заправлять на вешалках шинели и куртки, чтобы висели они петлица к петлице. Еще и обувь приводить в порядок.
– И молодые пусть сразу поймут, что на заставе они в своем доме, который ухода требует, – продолжал тем временем старшина Голубев, – что на границе они, а не у тещи на блинах.
– Ты словно убедить меня собрался, что требовательность, даже строгость, разумная, конечно, для нас необходима? В этом я, Владимир Макарович, еще в войну убедился. Ты мне ответь лучше, почему верблюд на заставе?
– Старшина начальника тыла упросил, – счел нужным пояснить нарушение приказа майор Антонов. – Жена моя из верблюжьей шерсти бойцам перчатки и носки вяжет.
– Значит, хозяйственник может понять нужды солдатские, хозяйственник проявляет заботу о солдатах, а командир нет? Постановочка вопроса! Но об этом у меня с начальником тыла будет отдельный разговор. А сейчас давайте с Рублевым решим. Доложи, Игорь Сергеевич.
Антонов открыл сейф, достал папку и, найдя нужное, прочитал выдержку из автобиографии Рублева.
"Окончил десять классов. Остался временно на иждивении родителей. Не мог найти себя. Не мог определить свой жизненный путь, решая, влиться ли мне в рабочий класс, пополнив его сплоченные ряды, или стать техническим интеллигентом либо гуманитарием, поступив в институт…"
– Как провел он эти полтора года, я могу пояснить. Я видел его в Москве.
И рассказал о своей встрече с Рублевым, о гитаре, о песне, которую запела та компания для него, пограничника.
– Вот такая "кадра", как они друг друга величают, окружала Рублева, – закончил рассказ майор Антонов. – Он последние полтора года прожигал жизнь. Я согласен с Владимиром Макаровичем, что бездумные у Рублева глаза. Но мой вывод – наносное это. Бравада. Вот я и говорю: наша задача командиров-воспитателей вернуть его к полнокровной жизни.
– А если завтра снова поиск? Кто с ним рядом пойти согласится?
– Не знаю, – ответил майор Антонов. – Из солдат пока не знаю. Я – пойду. Ради Рублева. Чтобы человеком стал. Человеком! Пограничником!
– Так и порешим: останется на заставе, – поставил точку в разговоре полковник Федосеев. – Только с солдатами поговорите, чтобы все в одну точку били. Но – без перегибов. Одной ультимативностью не добиться успеха.
И словно поджидал этого момента дежурный по заставе. Постучав, вошел в канцелярию и доложил, что завтрак приготовлен.
– Спасибо. Сейчас придем. С удовольствием чайку выпью. Скажи повару, чтоб покруче заварил, да погорячей бы, – сказал Федосеев дежурному, затем обернулся к Антонову. – После завтрака Ярмышева навестим. С невестой его увижусь. Слыхать о ней слышал, а познакомиться не довелось.
– Сейчас они отношения выясняют, – предположил не без основания Антонов. – Важно очень, чем закончатся эти объяснения.
Закончился разговор их ничем. Как и первый, и второй. Божена вбежала возбужденная, нежно прильнула к бинтам, заговорила с ласковым упреком:
– Уехал. Не дождался меня. Не отпустила бы я тебя. Ранен и – сколько километров в машине. Как же это ты? Не бережешь себя.
– Не мог я, Божена. Служба. Не сердись, – размягченно ответил Ярмышев и спросил: – Совсем приехала?
И сразу почувствовал, как Божена отдалилась, хотя ее щека продолжала прижиматься к бинтам, а льняные волосы мягко лежали на его лице, вызывая блаженное состояние души.
– Трудно мне, Велен. Трудно, – со вздохом сказала она. – Мне Иван Георгиевич…
И замолчала. Испугалась того, что, назвав имя Кондрашова, обидела Ярмышева.
– Говори, Божена. Не скрытничай.
Божена молчала. Она сама никак не могла разобраться, что с ней происходит: она скучает по Велену, думает о нем, а когда с ним, вспоминает Кондрашова. Она боится этого, не хочет думать о нем, но думает. Сейчас она особенно остро почувствовала, что Кондрашов ей тоже не безразличен. Ей, однако, не хотелось, чтобы Велен, которого, как ей казалось, она любила по-прежнему страстно, даже почувствовал это. Расстроить его сейчас, когда он лежит больной, беспомощный, Божена не могла. Но и молчать было нельзя. Решилась она в конце концов немного открыться:
– Иван Георгиевич советует мне за диссертацию взяться. Помочь обещает.
Это признание сразу же вернуло память Ярмышева в недавнее прошлое, он словно вновь увидел ее, возбужденную, счастливую. Вбежала она в кабинет Кондрашова, не заметив даже его, Ярмышева. Память возвратила и ту сцену, которую увидел он, неожиданно войдя в кабинет главного инженера: их склоненные головы почти соприкасались. Каким виноватым взглядом встретила она его тогда. Ярмышев потому и спросил так настойчиво:
– А только ли в диссертации дело?
– Велен, милый! Не нужно. Кондрашов даже машину сам предложил, чтобы я к тебе приехала.
"В заботливого начальника играет?!" – с досадой думал Ярмышев, слушая оправдания Божены.
Предположения Ярмышева были вовсе не безосновательны. Кондрашов действительно играл. Начал он свою игру уже через несколько дней после приезда в партию. Божена сразу же понравилась ему, а когда узнал ее ближе, понял, что несмотря на молодость, она имела свои суждения по многим спорным вопросам геологии, смело предложила расширить район поиска, доказав это теоретически, Кондрашов почувствовал к ней еще большее влечение.
"Она – с головой, – думал он. – Любую поддержку и помощь примет, чтобы шагнуть в мир ученых. А дверь туда открывается трудно. Пружин на ней с избытком. Одна не сможет. Не в силах ей по молодости учесть всех нюансов".
Помешать ему в задуманном может только одно – свадьба с Ярмышевым, на которой будут и пограничники, и совхозные работники, и геологи. Пригласят и его, Кондрашова. А он не желал быть гостем чужого счастья.
До самых мелочей обдумал Кондрашов свое поведение. Перво-наперво он решил зажечь Божену идеей защиты диссертации и, отдалив ее духовно от Ярмышева, предложить ей свою помощь, что, само собой, сблизит их. Она уедет защищать диссертацию, он последует за ней. Она привыкнет к нему, поймет, что без него не сможет обходиться, а возможно, и полюбит.
Все шло именно так, как и предполагал Кондрашов. То, что он давал свободное время Божене, когда приезжал старший лейтенант, то, что ни разу не сказал о Велене дурного слова – все это возвышало главного инженера в глазах юной девушки, еще не искушенной в жизни, не познавшей сути долготерпеливых интриг. А когда он, сообщив о ранении Ярмышева, предложил ей свою машину для поездки на заставу, она готова была расцеловать благодетеля. И, быть может, машина эта тоже сейчас имела отношение к тому, что Божена не сказала "да".
В комнату вошла Тамара Васильевна и, увидев у кровати Ярмышева девушку, поняла, что Божена почувствовала себя неловко, но мысленно оправдалась: "Я же не знала о гостье".
Миг растерянности, и Тамара Васильевна с мягкой улыбкой подошла к девушке, которая оторвала щеку от бинтов и поднялась со стула.
– Вы – Божена? Слышала о вас от Велена Никифоровича. Слышала. Рада познакомиться! Вы уж извините, что я по-домашнему. Думала Велена Никифоровича разбудить и покормить. Кто же о нем позаботится сейчас?
"Красивая", – отметила про себя Божена. Ей понравились и мягкая улыбка, и строгая прическа, и белое лицо с первыми морщинками.
– Вот и отлично, что вы приехали. Вдвоем мы его быстро поставим на ноги, – продолжала Тамара Васильевна. – Женский уход…
– Но ему нужно квалифицированное лечение.
– Ничего. Справимся. В совхозе неплохие врачи. Пойдемте, Божена, поможете мне завтрак принести.
Божена пожала плечами: "Самодеятельность. Убеждают себя, что могут лечить. Начитались статей под рубрикой "Советы врача". Вред один от тех советов".
Тамара Васильевна почувствовала недовольство Божены, но сделала вид, словно ничего не заметила.
– У меня все готово. Покормим Велена, и сами позавтракаем. Вы, видимо, тоже не прочь перекусить?
Божена молча встала и пошла вслед за Тамарой Васильевной. И только на кухне сказала:
– Знаете, Тамара Васильевна, мне все же думается, что рана в голову – не пустяк. Нужно серьезное лечение.