Приходится констатировать, что проблема стадиального развития русской литературы не решена как в целом (ее тысячелетнего исторического развития), так и в частности: касательно хронологического ее семисотлетнего отрезка с XI по 30-е годы XVIII в.
Опираясь на наименьшую типологическую единицу литературного процесса – метод, предстоит определить как сами стадии в развитии средневекового мировоззрения (и, соответственно, литературно-художественного сознания древнерусских писателей), формирующего метод, так и максимально крупную для истории русской литературы типологически выделяемую категорию – литературную формацию.
1.2.3. О проблеме "художественного метода" в медиевистике
При изучении и воспроизведении развития русской литературы Нового времени (XVIII–XIX вв.) исследователи опираются в большинстве случаев на эволюцию художественного (творческого) метода, т. е. некоего теоретически обоснованного и сознательно усвоенного и используемого принципа образного отражения действительности, лежащего в основе диахронически сменяющих друг друга литературных направлений. На определенном историческом этапе, а именно, в 30-50-е годы XVIII столетия в русской литературе формируется классицизм, затем, уже в 60-е годы, классицизм вытесняется и заменяется сентиментализмом, а тот – к концу XVIII – началу XIX в. – романтизмом, на смену которому, в свою очередь, приходит во второй четверти XIX в. реализм и т. д., потому что изменяется используемый писателями (и сознательно проповедуемый в теоретических работах того времени) художественный принцип отражения действительности. Положение это стало уже общепринятым.
Другое дело – взгляд на развитие литературы в средневековый или, как его чаще называют, древнерусский период, охватывающий XI – 30-е годы XVII в. Он, прежде всего, как раз и упирается в проблему "художественного метода" древнерусской литературы. Еще в 1964 году, практически в конце дискуссии по проблеме "художественного метода" в древнерусской литературе, академик Д. С. Лихачев сделал (по сути дела – по ее итогам) эклектическое заключение: "Два вопроса прежде всего встают перед исследователем художественных методов средневековой русской литературы. Первый вопрос: можно ли говорить о существовании на протяжении всех семи веков русского средневековья единого художественного метода литературы или следует говорить о нескольких методах, последовательно сменяющих друг друга или одновременно существующих? (Фактически, в этом одном вопросе заключены три. – А. У.) И второй вопрос: художественные методы древнерусской литературы являются ли результатом целенаправленных усилий древнерусских авторов или они возникают спонтанно, в результате того или иного состояния сознания, мышления и пр.?"
В то время наметились два подхода к изучению художественной специфики древнерусской литературы: один подход (наиболее обоснованно представленный в теоретических работах И. П. Еремина) выражался в изучении отличий "художественной системы XI–XVII веков" от "художественной системы Нового времени"; другой выражал стремление обнаружить в древнерусской литературе "предыстоки эстетических принципов", присущих литературе XIX века (теоретические труды Д. С. Лихачева). Конформистскую точку зрения высказала В. П. Адрианова-Перетц: ".. Оба эти направления могут дать плодотворные результаты для построения теории русской литературы XI–XVII веков, что именно сочетание их раскроет роль литературы этого периода в развитии русского словесного искусства".
1.2.3.1. Весьма важным для изучения художественного метода древнерусской литературы является замечание И. П. Еремина о связи метода и мировоззрения древнерусских писателей.
По его мнению, "творческий метод писателя или писателей, если они объединяются одной и той же эстетической платформой, выражает отношение художника к действительности и определяет собою всю структуру произведения в целом, весь его художественный строй. За методом стоит определенная система философских и эстетических воззрений, миропонимание в целом (курсив мой. – А. У.). Определить творческий метод писателя – значит определить тот угол зрения, под которым он рассматривает действительность, судит о ней, установить тот художественный аспект, в котором он познает действительность".
И. П. Еремин предположил сосуществование в древнерусской литературе "двух основных способов изображения жизни" – "достоверного" ("воспроизведение единичных фактов во всей их неповторимой конкретности") и "идеального" ("способ последовательного идеального преображения жизни").
"Первый ставил своей задачей с наибольшей достоверностью воспроизвести единичные факты действительности, – говоря словами Пушкина, весь "пестрый сор" жизни; второй – отражал не действительность, а порожденные ею идеалы. Первый добывал ценности познавательные; второй – не только познавательные, но и эстетические. Первый имел преимущественно "деловое", практическое назначение; второй – открывал древнерусской литературе выход на широкие просторы искусства. Оба способа в литературе древней Руси сосуществовали рядом, никогда не отрицая друг друга. И тот и другой – две стороны одного и того же творческого метода, единого по своей эстетической природе (курсив мой. – А. У.). Сосуществуя рядом, оба способа находились в постоянном взаимообщении: они дополняли и обогащали друг друга" (с. 253).
Правда, свои наблюдения он строил преимущественно на материале произведений XI–XIII вв., в значительной степени – на примере летописей. Это существенно снижает значимость его обобщающих выводов, касающихся всей древнерусской литературы, на что обратила внимание и В. П. Адрианова-Перетц. По ее мнению, И. П. Еремин "не прав, когда в общей форме утверждает, хотя бы и применительно к летописанию XII–XIII веков, что его авторы не шли дальше "чисто эмпирической констатации единичных фактов в их поверхностной взаимосвязи", что, "с протокольной точностью изображая внешнюю канву событий", древнерусский автор отражал лишь "вместе с потоком фактов" и "связи, коренящиеся в самой действительности"".
"В тех случаях, – замечает В. П. Адрианова-Перетц, – когда, по требованию жизни, перед писателем возникала задача, выходящая за пределы "констатации фактов", он сознательно и обоснованно переходил и к их отбору, и к изображению с наглядностью, воздействующей и на эмоции читателя, и к целенаправленному художественному вымыслу. Таким образом, даже в летописании XII–XIII веков метод изображения жизни, "какая она есть", был гораздо сложнее, чем он представлен И. П. Ереминым, и "достоверность" не была единственной его задачей. Еще менее удовлетворяет характеристика этого метода И. П. Ереминым, если мы обратимся к другим литературным жанрам, тоже изображавшим жизнь, "какая она есть", но с иными целями, чем летопись" (с. 64). В данном случае речь у В. П. Адриановой-Перетц идет об учительной литературе.
Возражения у В. П. Адриановой-Перетц вызвала и характеристика выделенного И. П. Ереминым второго способа изображения жизни – "идеального преображения жизни", присущего прежде всего агиографической литературе, "основным объектом" которого "становилась не жизнь, какая она есть, в ее повседневном течении, а порожденные жизнью идеалы". В. П. Адрианова-Перетц справедливо отмечает, что И. П. Еремин не учел, "что в древнерусской литературе есть не только идеальные положительные образы, но и "образцовые злодеи" – образы, в отличие от первых, показывающие не идеальную норму, а прямолинейное нарушение этой нормы". Таким "образцовым" преступником выступает Святополк Окаянный в летописных повестях и житиях святых Бориса и Глеба. Поэтому "метод "преображения жизни" определяет построение и "светлого мира" идеала и противостоящего ему мира зла" (с. 65–66).
Нельзя с ней не согласиться, что "определения литературы древней Руси – как "дореалистической", способа воспроизведения жизни (т. е. метода! – А. У.) в летописи – как "дореалистического" и "дореалистического происхождения и характера" "условности" поэтического вымысла в литературе XI–XIII веков – в сущности ничего не определяют: "дореалистическими" были и литературы и художественные системы классицизма, сентиментализма, романтизма. Этот новый термин не вносит ясности и в аспекте хронологическом" (с. 62–63). От себя добавлю, что выделение И. П. Ереминым "условного, абстрактного, антиреалистического метода" как единственного в древнерусской литературе искажает представление об эволюции литературного процесса XI – первой трети XVII века.
Подводя итог разбору концепции И. П. Еремина, В. П. Адрианова-Перетц приходит к следующим выводам: "Даже в границах материала XI–XIII веков, когда, по мнению И. П. Еремина, "художественные особенности древнерусской литературы выступают в наиболее "чистом" и беспримесном виде", многое, и притом лучшее, не может быть объяснено теми двумя методами изображения, которые определяются им как "эстетические основы" древнерусской литературы. (…) Совершенно очевидно, что вместить художественное мышление древнерусских писателей в рамки двух описанных И. П. Ереминым способов изображения жизни нельзя даже в том случае, если мы будем называть их основными. Начатый исследователем анализ этих способов следует углубить и расширить, вовлечь более разнообразный материал, рассматривая его в связи с историческими условиями, ставившими литературе жизненные задачи и определившими тот или иной способ изображения жизни" (с. 70).
Следует обратить внимание, что наблюдения и выводы самой В. П. Адриановой-Перетц также не охватывают всю древнерусскую литературу, поскольку основаны на изучении преимущественно учительной литературы XI–XIII веков, то есть и ее обобщения, уже в свою очередь, носят локальный характер. К тому же, заявив в названии статьи, что речь пойдет "об основах художественного метода древнерусской литературы", исследовательница вовсе не уделила внимания главной основе художественного метода – мировоззрению древнерусского писателя. Между тем без его характеристики невозможно охарактеризовать сам писательский метод.
На прямую зависимость метода от общественного мировоззрения обратил внимание С. Н. Азбелев в статье "О художественном методе древнерусской литературы". Уже в самом ее начале он постарался дать определение термина "художественный метод", подчеркивая его гносеологическую функцию: "Художественный метод рассматривается как частный случай метода познания вообще. Метод же познания понимается как способ мышления, определенный тип мышления. Каждая отрасль познания имеет свой метод, специфика которого вызвана предметом данной отрасли познания. Таким образом, художественный метод есть способ образного мышления, т. е. специфический способ познания предмета искусства" (с. 9).
"Важно установить общие (пусть еще не осознаваемые в это время) принципы отражения действительности писателем. Это может быть достигнуто, по-видимому, только путем проникновения в психологию писательского творчества, которая, очевидно, определяется в первую очередь общественным сознанием своей эпохи. Следовательно, для определения сущности художественного метода древне-русской литературы необходимо прежде всего установить, в чем специфика общественного сознания средневековой Руси сравнительно с последующими этапами его исторического развития" (с. 10).
Как видно, С. Н. Азбелев изначально предполагал наличие только одного художественного метода древнерусской литературы, отражавшего сущность неизменного "общественного сознания средневековой Руси", и даже не допускал его развития до XVII века.
По его определению, древнерусская литература – "это синкретическая литература, представляющая определенный этап историко-литературного процесса". "Под синкретичностью литературы, – замечает С. Н. Азбелев, – мы понимаем не механическое смешение разнородных элементов, а, напротив, внутреннее, органическое единство, нерасчлененность, которая, однако, имеет тенденцию к последующему разделению и обособлению отраслей этой литературы" (с. 12). "Нерасчлененность литературы может быть удовлетворительно объяснена именно нерасчлененностью форм общественного сознания, синкретическим состоянием идеологии" (с. 13).
"Возвращаясь к древнерусской литературе, убеждаемся в том, что она выражает нерасчлененность познания действительности, точнее – процесс его расчленения. Завершение этого процесса и составило, очевидно, сущность того скачка, который отразился, в частности, в обособлении художественной литературы, т. е. в переходе от древнерусской литературы к литературе нового времени. Этот скачок, разумеется, не может быть датирован несколькими десятилетиями. Приблизительно можно было бы сказать, что он падает на XVII и XVIII века. В самой же литературе перелом обозначился с наибольшей отчетливостью на рубеже этих двух столетий" (с. 15).
Совершенно очевидно, что "синкретичность древнерусской литературы требует постановки вопроса в несколько иной плоскости, чем при определении методов собственно художественной литературы нового времени", поскольку "предмет древнерусской литературы шире, чем предмет искусства, понимаемого как одна из форм общественного сознания" (с. 14). Поэтому метод древнерусской литературы ученый понимает "как многообразный и вместе с тем еще единый способ (здесь и далее курсив мой. – А. У.) духовного освоения мира. Это такой тип мышления, при котором художественное, религиозное, примитивно научное, философское и любое другое идеологическое отражение действительности находятся в первоначальном единстве. Этот метод можно было бы назвать синкретическим методом познания, поскольку словесно-письменным выражением его явилась синкретическая литература". "О художественном методе древнерусской литературы следует, очевидно, говорить в том смысле, что в синкретическом познании могло преобладать художественно-образное, т. е. что в ряде памятников этой литературы наличествовало расширение художественной стороны единого синкретического познания (имеющего еще единый предмет) за счет сужения остальных его сторон. Очевидно, именно в этом состоит основа специфики художественного метода древнерусской литературы по сравнению с методами литературы нового времени, которым присуща относительная самостоятельность в силу обособленности самой художественной литературы (в основе чего лежит обособленность предмета искусства)" (с. 15).
В целом верные наблюдения и замечания С. Н. Азбелева о едином гносеологическом методе приводят его, тем не менее, к неправильным выводам только об одном методе древнерусской литературы на всем протяжении ее развития. По его мнению, "в средневековой литературе не может быть нескольких художественных методов вследствие того, что ее художественный метод представляет собой как бы ответвление средневекового синкретического метода познания, подчинен этому синкретическому методу познания, средневековому, религиозному в своей основе типу мышления. Поэтому русская литература XI–XVI веков, несмотря на всю ее сложность, представляет единый тип художественного освоения действительности (курсив мой. – А. У.), она не знает таких явлений, которые можно было бы поставить в один ряд с классицизмом, романтизмом, критическим реализмом" (с. 16).
Готов согласиться с тем, что "стилистические системы древнерусской литературы не есть еще литературные направления", которые можно было бы сопоставить с классицизмом, романтизмом, реализмом и т. д. Тем не менее нельзя согласиться с утверждением о наличии в древнерусской литературе только одного "художественного метода", не претерпевающего на протяжении шести веков никаких изменений, поскольку в таком случае у самой литературы не было бы "процесса развития", о котором говорил и сам С. Н. Азбелев (с. 15, 22).
Между тем "принципиальные изменения" все же происходили, и прежде всего, в мировоззрении – основе художественного метода: теоцентрическое мировоззрение сменяется на границе XV–XVI веков антропоцентрическим, а после 40-х годов XVII века – эгоцентрическим, изменяется и тип мышления, и т. д.
Да и сам исследователь в конце своей статьи замечает, что "средневековая синкретическая литература представляет ценность прежде всего как материал для воссоздания определенного этапа истории художественной литературы в собственном смысле этого слова и для определения общих закономерностей ее развития (курсив мой. – А. У.)" (С. 22). Само же развитие древнерусской литературы он видел в ее десинкретизации (т. е. "процессе ее расчленения") как результате "накапливания внутренних противоречий между синкретичностью литературы и растущей тенденцией к ее расчленению" (с. 19), приведшей к "вековому скачку" и обособлению собственно художественной литературы.