"Челябинск, Челябинск", - рано утром завозились пассажиры. Ребров проснулся. Валя сидела около него с билетами в руках и смотрела в открытые двери.
Длинный ряд теплушек, набитых пассажирами, изогнувшись дугой, подходил к станции. Локомотив замедлил ход. Дернул раз, другой и остановился. Пассажиры попрыгали на платформу.
- Назад. Стой! - послышалась неожиданно команда с платформы. Ребров выглянул в дверь: цепь солдат окружила поезд, Ребров отошел в глубь вагона.
- Что это ты? - спросил он соседа железнодорожника, спокойно развязывающего вещи, вместо того, чтобы связывать их.
- Таможенный досмотр. За Челябой новое правительство начинается, - усмехнулся железнодорожник.
Солдаты влезли в вагон. На полу теплушки, на платформе - раскрытые вещи пассажиров. Солдаты переворачивают в них белье, продукты, мелочь. На скорую руку запихивают все это обратно.
- Закройте, - сказал Реброву таможенник и бросил в чемодан мыльницу.
- Ушли, - вздыхают облегченно пассажиры, завязывая вещи.
- Перебулгачили зря.
- Ничего не взяли.
- В ту сторону едешь, к Самаре, - не берут, - сказал железнодорожник. - В Сибирь без пошлины не пускают… Таможенная война, - снова усмехнулся он.
Ребров застегнул чемодан.
- Готова? - спросил он Валю.
Вдруг совсем близко грянул марш духового оркестра. Пассажиры подняли головы: на платформе чешские солдаты, в светло-серых парадных мундирах, в шапочках лодочками, выстроились в ряд.
Сверкают серебром и победно гремят трубы. Прямо к станции несется пассажирский поезд. Блестящие вагоны первого класса сперва мелькали, потом медленно поплыли мимо, наконец остановились и скрыли здание вокзала.
- Урра! Урра! - раздалось по ту сторону пришедшего поезда. Торжественный туш то замолкал, то снова гремел оттуда. Очевидно, там приветствовали кого-то.
- Что за правители? - крикнул веселый железнодорожник проводнику из блестящего состава, показавшемуся в окно.
- Генеральная Академия Штаба, - ответил важно тот и поднял стекла.
- Нам сюда, Валя, - спрыгнул Ребров из теплушки в противоположную от вокзала сторону, где виднелись какие-то жалкие избушки.
За Челябинском железнодорожный путь убегает вниз. Здесь, как и на Горнозаводской линии, Уральские горы с трудом пропускают поезд, и он кажется игрушкой. А из окна вагона почти каждую минуту можно видеть несущийся бездымный локомотив, круто заворачивающий направо, направо, потом еще направо куда-то под гору, по спирали.
- Таганай, Таганай! - показывает Вале за окно ее сосед. - Полтора километра вышиной, - говорит он.
Мелькают пруд, домики, завод. Златоуст. Маленький вокзал заброшен в лесу. Георгиевские флаги висят над крышей. Бело-зеленых сибирских не видно.
Поезд почти не останавливается. Торопится дальше.
За окном поздний вечер. Темнота. Эхо усиливает стук колес. Вагон спит. Но и во сне пассажиры чувствуют скорость несущегося с гор поезда.
- Почем в Уфе брал мед? - услыхал вдруг отчетливый голос Ребров.
Он открыл глаза. Светло. Пассажиры спят.
Спит Валя. Тишина. Вагон не двигается.
- Тридцать пять, - ответили за окном на вопрос.
Ребров поднялся на ноги и вышел из вагона. Поезд ночью вырвался из гор, и кругом расстилалась степь. Тяжелое солнце заливало ее красноватым светом. Одинокая железнодорожная будка отсвечивала желтым. Ни станции, ни поселка.
- Почему стоим? - спросил Ребров разговаривавших проводников.
- Спроси охрану, - ответил один из них.
Ребров пошел к паровозу. На паровозе никого не видно. Он обошел его и увидел группу людей, стоявших недалеко от полотна у чуть дымившегося костра. Рядом с костром валялись какие-то деревянные сооружения, похожие на остов телеги. "Переехали кого, что ли?" - подумал Ребров и пошел к костру. Двое военных внимательно рассматривали деревянное сооружение.
- Вчера вечером были здесь, - говорил будочник.
- Наверное, и десятка верст не ушли.
Около военных бегал низенький человек в синем костюме. Он то подбегал к ним, то как будто собирался бежать к вагонам.
- Отправляйтесь же скорее, - горячился он. - Они вернуться могут.
- Машинист не едет. Надо проверить мосты, - ответил военный.
- Они могут быть минированы, - добавил второй.
- Кто тут был? - спросил Ребров.
- Красные банды, - оглядываясь, ответил черненький человек.
Ребров посмотрел на землю. Вокруг костра были разбросаны пустые закопченные сажей консервные банки, махорочная обертка, окурки, скомканная газетная бумага и несколько винтовочных гильз.
Ребров поднял консервную банку, посмотрел внутрь ее: остатки розового, непочерневшего еще мяса виднелись на стенках. Из банки вкусно пахло лавровым листом.
- Вот видите, свежие, совершенно свежие, - заговорил вдруг с Ребровым человек в костюме. - "Социалистическое" правительство, - злобно добавил он. - В своем тылу элементарного порядка наладить не могут, - сжал он кулаки и поднял их кверху.
Ребров подобрал с земли скомканный клочок газеты и вместе с банкой спрятал в карман.
- Едут, - сказал вдруг сторож.
Военные пошли вперед по полотну. Ребров взглянул туда. Навстречу поезду мчалось маленькое черное пятнышко. "Дрезина", - догадался Ребров. Он вернулся в вагон и разбудил Валю.
- Оставь на память, - сказал он ей, протягивая банку и рассказывая, откуда она. Потом разгладил скомканную бумажку.
Где и когда была напечатана эта газета - неизвестно. Только отрывок чьей-то речи можно было на ней прочесть:
Остается выбирать, товарищи: раз-
бредаться ли нам по домам, бросив
оружие и предоставив каждого из
нас самому себе, или попробовать
пробиться к нашим товарищам в
район Екатеринбурга, чтобы вместе с
ними задушить генеральскую контр-
революцию. Значит: идти ли две ты-
сячи верст по тылам белых, с боем
отбивая себе продовольствие, огне-
припасы, или крикнуть: спасайся,
кто может. Наш отряд единогласно
решил идти на соединение и не от-
ступит от своего решения, если даже
вы его не примете. Я не сомнева-
юсь… -
обрывалась речь неизвестного оратора.
"Хороши "банды", - подумал довольный Ребров, вспомнив разговор с черненьким человечком.
IV
Самарский вокзал, после сибирских, показался большим и красивым. В зале ожидания пришлось просидеть всю ночь. В гостинице легко было вызвать подозрение. При газовом освещении лица людей казались зеленоватыми, как у мертвецов. Между вокзальными диванами взад и вперед прохаживался чешский капитан, ожидая поезда. Вале он кажется жалким, маленьким, игрушечным человечком. Куда спешит он? Впереди - с запада движется к Волге Красная Армия, сзади - на востоке тысячи верст пространства, где уже орудуют партизанские отряды, спуская белые эшелоны под откосы. Офицер, как маятник вокзальных часов, медленно вышагивает из стороны в сторону. Его жена с ребенком одиноко сидит на диванчике. Только время от времени останавливается он перед ними, бросая сухие слова в ответ на вопросы жены. Несколько военных, видимо, случайно попавших в город, мелькают серыми пятнами то в одном, то в другом углу зала. Больше всего в зале пассажиров-беженцев; они дожидаются поездов на Сибирь. Табачный дым и кухонный чад висят в воздухе. Пищит ребенок где-то в углу. После двух перестали стучать тарелками официанты, и оголился закрытый буфет. Самые нудные часы ночи.
Ребров несколько раз выходил на перрон. В темноте блистали огни Самары, осенняя свежесть уже чувствовалась в воздухе, и мимо шмыгали фигуры кондукторов с товарных поездов, в теплых пахучих овчинных тулупах. Изредка проходили из комендантской комнаты охранники, вглядываясь в черневшие вдали бесконечные составы. Поодиночке никто не решался двигаться с обходом, так как неведомые взломщики товарных поездов были прекрасно вооружены. Каждую ночь собирали они здесь богатую добычу, каждую ночь на них обрушивались облавой чехи, и в темноте завязывались перестрелки, но взломщики были неуловимы. В городе поговаривали, что разгром вагонов - дело рук не только железнодорожных взломщиков, но и железнодорожных рабочих, которые вредили как могли белым. Неудачи облав озлобляли чехов, и они десятками расстреливали ни в чем неповинных людей.
Облава начиналась обычно с проверки документов. На час или полтора часовые закрывали двери вокзала. Комендант с помощниками обходил по порядку всех и проверял удостоверения.
Ребров, облокотись на корзинку, притворился спящим. Шатрова протянула его студенческий билет. На билете стояла университетская печать с двуглавым орлом. Комендант чех не понимал по-русски.
- Ваша муш? - кивнул он на Реброва и направился к другим пассажирам.
Больше проверок как будто не предвиделось, и Ребров с Валей, чередуясь, спали до утра попеременно.
Вокзальное утро. С помятыми лицами, словно после большого кутежа и пьянства, просыпались служители и официанты. Сперва их появилось двое, потом еще двое. Кто-то уже бренчит посудой, кого-то толкают ногой, чтобы не спал в проходе между столами. Пассажиры поднимают головы со столов, служивших им подушками, протирают глаза и спешат в уборную мыться.
Рано утром Ребров и Валя вышли с вокзала. Какой-то праздник был в городе, и улицы были пустынны до тех пор, пока самарцы после неторопливого завтрака не вышли по делам или на прогулку. Георгиевские флаги реяли над домами. По улицам сновало множество военных: наглые франтоватые офицеры и вымуштрованные запуганные солдаты. А на стенах и афишных столбах грозные приказы генерала Галкина торжественно объявляли о новых и новых призывах в армию Комуча.
И как будто в насмешку на тех же афишных столбах выцветший и пожелтевший висел:
ПРИКАЗ № 2 ОТ 8 ИЮЛЯ
1) Армия комплектуется призывом добровольцев.
2) Минимальный срок службы - 3 месяца; каждый, записавшийся на службу, не имеет права оставить ее ранее этого срока под страхом ответственности перед судом.
3) Доступ в ряды Народной армии открыт для всех граждан не моложе 17 лет, готовых отдать жизнь и силы для защиты родины и свободы.
4) Все без исключения добровольцы состоят на готовом полном довольствии и получают жалованье в 15 р. в месяц.
5) Ввиду различных условий службы, ответственности и знаний добровольцев устанавливаются следующие суточные деньги: рядовому бойцу - 1 р. в сутки, отделенному командиру - 2 р., взводному - 3 р., ротному - 5 р., батальонному - 6 р., полковому - 8 р., инспекторам по обучению войск - 8 р.
Воин, добровольно принявший на себя обязательство защищать свободу и родину от насилия, является выразителем идеи беззаветного мужества.
Поэтому Комитет членов Учредительного собрания постановляет установить для добровольцев Народной армии отличительный знак - Георгиевскую ленту наискось околыша.
Ребров с Шатровой без труда нашли рабочий район. Эта часть города называлась Молоканскими садами. На Невской улице у рабочего сняли они небольшую комнату.
Хозяева радушно встретили квартирантов. Беременная жена рабочего быстро подружилась с Валей. Она была еще в том периоде замужества, когда занятие хозяйством дает удовлетворение, и поэтому не успела сделаться расчетливой и сухой хозяйкой. Мекеша, как звали самого хозяина, оказался мобилизованным рабочим и работал в гараже чехословацких мастерских. В Молоканских садах не один Ребров укрывался от воинской повинности. Мекеша скоро понял, что его квартирант не из защитников Комуча.
Тревога чувствовалась повсюду. Сибирское правительство не скрывало своей вражды к Комучу. Атаман Дутов демонстративно просил разрешения Сибирского правительства покончить с "эсеровской сволочью" в Самаре. Генералам очень хотелось предоставить ему эту возможность, но чехи и военные агенты англичан и французов были против такого разгрома, и волей-неволей приходилось выжидать. Только неукротимый атаман Анненков, не спрашивая ничьего разрешения, двинулся со своим отрядом на Самару.
Высадившись на вокзале, "атамановцы" потребовали себе обед из буфета. Толстый буфетчик не торопился с обедом.
- Позвать сюда! - крикнул официанту один из офицеров.
Буфетчик мгновенно явился.
- Подадут-с, сейчас подадут-с. Не извольте беспокоиться…
- Молчать, стерва! - прервал офицер. - "Подадут-с, подадут-с", - передразнил он его. - Ты думаешь, мы тут будем ждать, пока ты спекулянтов кормишь, - ткнул он пальцем в сторону соседнего стола. - Тебя, сволочь, учить надо, как подавать анненковцам. Получай! - ударил офицер буфетчика по физиономии. - В другой раз расторопней будешь!
Анненковцы повскакали со своих мест и бросились к буфетной стойке. Через три минуты буфет был пуст. Батарея бутылок стояла на столах "атамановцев". Штатская публика потихоньку исчезла из зала, прячась за горшками с искусственными пальмами, за газетный киоск и за что попало. Офицеры неистово бросались от одного стола к другому, и повеселевшие анненковцы после закусок и выпивки ревели "Боже, царя храни".
Вечером анненковцы рассыпались по городу. Их траурные погоны с красной полосой посредине и накладным изображением черепа с перекрещенными костями, казалось, напоминали каждому жителю о том, как легко перейти из нашего мира в другой. Несколько анненковцев забрели на улицу, где над одним из зданий развевался красный флаг. Не веря своим глазам, они подошли ближе к зданию и над входом, к еще большему своему изумлению, прочли вывеску:
СОВЕТ РАБОЧИХ ДЕПУТАТОВ
На этот раз храбрые анненковцы растерялись. Они невольно начали оглядываться по сторонам, соображая, не попали ли нечаянно по пьяному делу к большевикам. Но нет, врагов не видно, и улица мирно отдыхала после сутолоки дня.
- Большевики?!
- Да нет. Это эсеры.
- Ребята, сорвем! - крикнул, задыхаясь от гнева, старший.
- Сорвем! - загалдели анненковцы.
На стук в двери вышла сторожиха. Удар кулака отбросил ее в сторону. По лестнице застучали каблуки сапог и зазвенели шпоры. По пути анненковцы сшибали письменные столы и били стекла. Красный флаг был сорван и унесен в виде трофея.
В тот же вечер били анненковцы по ресторанам дирижеров, били артистов и певиц, отказывавшихся петь "Боже, царя храни", администраторов театров и ресторанов и всех, кто пробовал защищать тех, кого они били.
Поздно ночью, когда закрылись все самарские рестораны и кабачки, анненковцы собрались на вокзале. У них все еще не пропало желание "показать себя учредиловцам". В буфетном зале продолжалась попойка. Диваны и столы были сдвинуты в сторону, а посредине зала, в тесном кругу зрителей, двое атамановцев отплясывали трепака.
- Господа! - неожиданно выскочил вперед худой и длинный офицер. - В тюрьму! Большевиков бить. За мной!
Круг расстроился. Все повскакали с мест. "Ура!" - загремело по залу, и толпа анненковцев, гремя шпорами, высыпала на площадь перед вокзалом.
Тюрьма мертва. В душных камерах беспокойно спали. Сонные крики то и дело будили задремавших в камерных коридорах надзирателей. Вместе с большевиками тут же сидели уголовные и спекулянты. Был тут и какой-то неудачный банкир, арестованный за злостное банкротство. Его привезли в тюрьму больным. Деньги и болезнь дали ему возможность устроиться в отдельной камере. Его недавно оперировали, и он с только что зашитыми швами лежал в тюремной больнице.
Еще по дороге в тюрьму анненковцы сговорились взять из каждой камеры для расстрела по два человека. Но нашлись и такие, которые были не согласны с этой "нормой".
- Пять, семь, десять! - кричали пьяные голоса. - Чего жалеть большевиков!?
Большое четырехэтажное красное здание тюрьмы показалось в конце улицы. Анненковцы затаились и тихонько подходили к воротам.
- Стой! Кто идет? - раздался окрик часового и щелкнул затвор.
- Свои! Анненковцы! - крикнул ему в ответ предводитель пьяной шайки, худой и длинный офицер.
В железных воротах открылся "глазок". Тюремная охрана не сопротивлялась анненковцам. Надзиратели и конвойные привыкли к ночным посещениям добровольных палачей. В глубине души они были даже рады ночному посещению, так как знали, что анненковцы - народ богатый, вряд ли польстятся на одежду расстрелянных. Кое-что перепадет, значит, и на долю надзирателей.
Выстрелы на тюремном дворе затихали. На дворе в сером предутреннем мраке чернели груды неподвижных тел. Атамановцы добивали тех, кто еще хрипел. Вдруг одному из них бросился в глаза отдельный флигель тюремной больницы.
- А там что? - крикнул он ближайшему надзирателю и бросился бежать к флигелю. - За мной, ребята!
- Там больница! - кричал вслед надзиратель, но его голоса уже никто не слышал.
Неудачливый банкир после перенесенной операции спал тяжелым сном. Дежурный надзиратель, не торопясь, открыл дверь:
- Больница. Ночью не допускаем, - слабо протестовал он.
- Пшел к черту! - цыкнул на него офицер, бежавший впереди всех, и оттолкнул его прочь с дороги. - Эй, кто там! - крикнул он бежавшим сзади. - Выводи всех!
Солдаты подбежали к камере банкира. Он лежал один, и, кроме него, выводить было некого.
- Вставай! - рявкнул офицер.
Банкир вздрогнул, недоуменно взглянул на него, не понимая, в чем дело, и, повернувшись на бок, тихо застонал.
Это был еще молодой человек. Темные волосы резко оттеняли белизну его кожи. Даже полузакрытые глаза казались большими и выразительными. Как избалованный ребенок, он окружил себя причудливыми безделушками из уральских камешков. На его столике каменная мышка сидела на каменном кусочке сыра, а на кровати вместо иконки висела куколка-балерина в ярком платьице и шапочке.
- Не притворяйсь. Выходи, а то околеешь на месте, собака! - Офицер исступленно тыкай банкира наганом.
- Операция у него была вчера, - пробормотал появившийся сбоку надзиратель. - Не может он подняться-то.
- Чего врешь? Знаем эти операции. Взять его! - Солдаты схватили банкира и поволокли по коридору.
В конце кондора они бросили его, как мешок, на стоявшие за дверями носилки. Незажившие швы у больного лопнули. В гулких коридорах тюрьмы раздались хриплые, пронзительные крики. Арестанты, и без того встревоженные непрестанными выстрелами и уводом товарищей, заметались по камерам, стуча чем попало в двери и окна своих клеток. Небывалый шум наполнил тюрьму и несся через улицу к ближайшим домам.
- Да что вы там с ним возитесь, - подлетел к солдатам офицер. - Не видите разве, что он в самом деле недорезан. Получай, стерва! - Офицер выстрелил больному в голову - раз, другой, третий, толчком ноги опрокинул носилки и вместе с солдатами выбежал во двор.
- По домам. Хватит на сегодня.
Анненковцы построились и в пятом часу утра с песнями пошли к вокзалу.