- А я считаю, что ты действительно потерял рассудок, если вообще когда-нибудь его имел! Или на тебя напала глухота, когда этот иноверец объяснял нам, для чего ему нужны эти вещи?
- Я не очень внимательно прислушивался, когда он говорил, так как знаю, что мне это не пригодится.
- Но что такое медресе ты, по крайней мере, знаешь?
- Да, об этом я слышал.
- Ну так вот, он учитель в таком медресе. Он изучает все растения и всех зверей земли, а к нам он пришел, чтобы собрать наши растения и животных и показать своим ученикам. А еще он хочет набрать большие корзины и ящики этой ерунды и послать их своему султану, у которого есть специальные дома, где хранятся такие вещи.
- Но нам-то какой от всего этого прок?
- Гораздо больший, чем ты думаешь! Ведь султану можно делать только дорогие подарки; значит, эти звери и растения, которые достал у нас гяур, должны очень высоко ценить в его стране. Неужели ты и этого не понимаешь?
- Где уж мне, только Аллах и ты, вы оба просветляете мой разум, - иронически ответил его собеседник.
- Вот я и подумал о том, чтобы отнять их у него, а потом продать в Хартуме. Там за них можно получить хорошие деньги. Но не заметил ли ты еще чего-нибудь, что христианин имеет при себе?
- Как же, видел целую кучу тканей, бус и всяких безделушек, на которые можно выменять у негров много слоновой кости и рабов.
- А еще?
- Больше я ничего не видел.
- Потому что твои глаза застлан туман. А разве его оружие, кольца, часы ничего не стоят?
- Стоят, и очень дорого. Кроме того, у него под жилетом спрятан кожаный кошелек. Как-то, когда он открыл его, я увидел внутри большие бумаги с иностранной надписью и печатью. Такую же бумагу я видел однажды в Хартуме у одного богатого купца, и тогда же мне сказали, что можно получить очень много денег, если дать эту бумагу тому, чье имя на ней написано. Вот эти бумаги я потребую себе при дележе, а также хочу забрать его оружие, его часы и все, что он носит при себе, и груз верблюда с тканями и вещами на обмен. О, да мы завтра станем богачами! Но все остальное, то есть верблюдов с собранием зверей и растений, получит Абуль-моут.
- А он согласится?
- Он уже согласился и дал мне свое слово.
- А он точно придет? Ведь сегодня последний день. Гяур нанял нас, чтобы мы доставили его на наших верблюдах в Фашоду. Если мы благополучно прибудем туда завтра - нашим планам конец, потому что он рассчитается с нами, а сам отправится дальше.
- Он никогда не попадет в Фашоду. Я уверен что Абуль-моут следует за нами пешком. Сегодня ночью, перед рассветом, произойдет нападение. В два часа ночи я должен отойти от источника на шестьсот шагов ровно на запад, и там я найду старика.
- Об этом ты нам еще не говорил, но если так все хорошо подготовлено, значит, все будет в порядке. Старик придет, и добыча будет нашей. Мы бени-араб, живем в пустыне и живем пустыней. Все, что находится на ее территории, наша собственность, в том числе и этот паршивый гяур, который ни разу не поклонился с нами, когда мы молились Аллаху.
Своими словами шейх выразил мнение, весьма распространенное среди жителей пустыни, которые считают разбой столь благородным промыслом, что нередко открыто похваляются им.
За время этой беседы арабы успели оседлать своих верблюдов и догнать чужеземца, не подозревавшего о том, что его смерть для них - уже давно решенное дело. Его внимание было всецело поглощено совершенно другими вещами. "Кхе, кхе", - внезапно закричал он своему верблюду, что означало команду остановиться. Соскочив с седла, христианин поспешно схватил свое ружье.
- Аллах! - воскликнул шейх, тревожно оглядываясь по сторонам, - Абуль-арба-уюн видит врага?
- Нет, - ответил путешественник, указывая вверх, - я вижу вон ту птицу.
Араб посмотрел туда, куда указывал чужестранец.
- Это хедж со своей женой, - сказал он. - Разве они не водятся в твоей стране?
- Водятся, но совсем другого вида. Они называются у нас коршунами. Мне хотелось бы иметь хеджа.
- Ты собираешься его застрелить?
- Ну да.
- Но это невозможно. Этого не удавалось сделать ни одному охотнику, даже с самым лучшим ружьем!
- Посмотрим, - улыбнулся чужестранец.
По обычаю хищных птиц оба коршуна следовали за караваном, кружа прямо над ним. Теперь, когда всадники остановились, птицы спустились еще ниже, описав друг за другом правильную спираль.
Чужеземец поправил очки, встал спиной к солнцу, чтобы оно не слепило глаза, несколько секунд целился, следуя дулом ружья за снижающимися птицами, и затем выстрелил.
Летевший впереди самец встрепенулся, сложил крылья, затем на несколько мгновений снова расправил их и, не в силах больше держаться в воздухе, камнем упал на землю. Чужестранец поспешил к тому месту, где лежал коршун, и поднял его. Арабы обступили его и тоже стали рассматривать хеджа.
- Аллах акбар - Боже всемогущий! - вскричал шейх изумленно. - Твое ружье было заряжено пулей?
- Да, пулей, не дробью.
- И ты все же попал?
- Как видишь, - кивнул стрелок. - Пуля попала ему прямо в сердце, и это, конечно, случайность, но я рад, что выстрел оказался таким удачным: благодаря этому шкурка у него совсем не попорчена.
- Подстрелить хеджа одной пулей, на такой высоте и попасть ему прямо в сердце! Эфенди, ты выдающийся стрелок, в наших медресе учителя так стрелять не умеют. Где ты этому научился?
- На охоте.
- Значит, ты и раньше охотился на таких птиц?
- На птиц, медведей, диких лошадей, бизонов и многих других животных.
- И они все водятся в твоей стране?
- Только птицы и медведи. А на бизонов и лошадей я охотился в другой части света - она называется Америка.
- О такой стране мне еще не доводилось слышать. Положить птицу к тебе в мешок?
- Да. Вечером я его выпотрошу, если мы сможем достать огня.
- Сможем. На Бир-Аслане растет высокий кустарник.
- Вот и хорошо, а пока спрячьте его. Это самец, он ценится дороже самки.
- Да, это самец, это я вижу. Его вдова будет горевать и оплакивать его, пока ее не утешит другой хедж. Аллах заботится о всех своих творениях, даже о самой маленькой птичке, но особенно о тайр-эль-дженнет; ведь он каждый год забирает их к себе в рай, когда они нас покидают.
Это прекрасное, доброе поверье очень распространено в Египте. Не зная, что настоящей родиной ласточек, которых здесь называют "снунут", является Европа, а на юг они прилетают только во время нашей зимы, люди объясняют их исчезновение весной тем, что Бог забирает их в рай, чтобы они вили там гнезда и пели чудесные песни.
Через некоторые время прерванный путь был продолжен. Однообразный пейзаж оживляли несколько голых гор, которые возвышались на севере и юге этой пустыни. Оглядев их, чужестранец обернулся назад, и вдруг взгляд его остановился на крошечной черной точке, которая, казалось, неподвижно висела в воздухе. Он достал из седельной сумки свою подзорную трубу и некоторое время рассматривал эту точку. Затем он снова спрятал трубу в сумку и спросил:
- Скажите, разве дорога, по которой мы едем - большой торговый путь?
- Нет, - ответил шейх, - если бы мы выбрали караванный путь, нам пришлось бы сделать крюк и потерять из-за этого два дня.
- Значит, здесь сейчас не ожидается каравана?
- Нет, так как в нынешнее сухое время года на дороге, по которой мы едем, совсем нет воды. Кстати, и наша уже на исходе: бурдюки пусты.
- Ах, так? Но ведь на Бир-Аслане мы найдем что-нибудь?
- Разумеется, эфенди.
- Гм! Прекрасно!
Между тем лицо его стало таким задумчивым, что шейх спросил его:
- О чем ты думаешь, эфенди? Ты чем-то недоволен?
- Да.
- Чем же?
- Ты утверждаешь, что мы находимся не на караванном пути, и тем не менее позади нас едут люди.
- Люди? Не может быть. Я никого не вижу.
- А это и необязательно.
- Но тогда как ты можешь это утверждать?
- Я вижу не их самих, но их след.
- Эфенди, ты шутишь, - сказал шейх тоном превосходства.
- О нет! Напротив, я серьезен как никогда.
- Как может человек видеть следы тех людей, которые движутся за ним?!
- Ты думаешь только о следах, которые оставляют ноги людей и животных на песке. Но существуют и такие следы, которые остаются в воздухе.
- В воздухе? Аллах акбар - Боже правый! Аллах может все, ибо он всемогущ. Но чтобы он разрешал нам оставлять следы в воздухе - о таком я еще не слышал!
Он окинул чужеземца таким взглядом, как будто считал его не вполне вменяемым.
- И все же это так. Следы налицо. Нужно только уметь их увидеть. Подумай о хедже, которого я подстрелил!
- Какое отношение он может иметь к следам?
- Самое прямое, потому что в определенных обстоятельствах он сам может стать следом. Ты ведь заметил его еще до того, как я выстрелил?
- Да. Парочка следовала за нами с утра. И когда мы отдыхали на камнях, она все время висела над нами. Когда хедж не может найти другого корма, он всегда зависает над верблюдами, чтобы подобрать объедки, которые останутся после путешественников. Кроме того, он подкарауливает птиц, которые часто следуют за караваном и выискивают в шерсти животных паразитов.
- Так, значит, ты признаешь, что в том месте, над которым висит хедж, находится караван?
- Да.
- Ну, так там, за нами, летит еще одна пара, к которой примкнула теперь наша овдовевшая самочка. Вон они, видишь?
Шейх посмотрел назад. Его острые, натренированные глаза не могли не различить птиц, о которых говорил чужеземец.
- Да, я их вижу, - ответил он.
- Итак, там должен быть караван?
- Вероятно.
- И при этом мы находимся не на торговом пути; ты сам так сказал. Значит, эти люди позади нас идут по нашим следам?
- Наверное, они не знают дороги и поэтому стараются держаться за нами.
- При каждом караване всегда есть шейх-аль-джемали и, кроме него, другие люди, прекрасно знающие дорогу.
- Но даже самый лучший хабир может заблудиться!
- В большой Сахаре - да, но не здесь, южнее Дарфура, где о настоящей пустыне, по правде говоря, даже речи быть не может. Шейх каравана, который следует за нами, знает местность так же хорошо, как и мы: он не может не знать ее. И если он тем не менее сбился с караванного пути и пошел за нами, значит, он зачем-то преследует нас.
- Преследует нас? Что за мысль, эфенди, пришла тебе в голову! Но ты же не думаешь, что эти люди…
Он не договорил, и ему едва удалось скрыть свое смущение.
- Что они принадлежат к гуму, хочешь ты сказать? - продолжил за него чужестранец. - Да, именно так я и думаю.
- Боже милостивый! Что ты говоришь, эфенди! Здесь, в этой местности, вообще нет гумов. Они встречаются только севернее Дарфура.
- Я не верю этим людям. Почему они преследуют нас?
- То, что они следуют за нами, еще не значит, что они преследуют нас. Разве они не могут иметь ту же цель, что и мы?
- Хотят тоже сократить путь? Да, это вполне возможно.
- Это не только возможно, но наверняка именно так, - с облегчением сказал шейх. - В моем сердце даже нет малейшего подозрения. Я знаю эту местность и уверен, что здесь мы в такой же безопасности, как в лоне Пророка, которого благословляет Аллах.
Чужеземец бросил на шейха пытливый взгляд, который тому, видимо, не понравился, так как он спросил:
- Почему ты так на меня смотришь?
- Я смотрю в твои глаза, чтобы прочесть то, что скрыто в твоей душе.
- И что же ты там видишь? Правду?
- Нет.
- Аллах! Что же тогда? Ложь?
- Да.
Тогда шейх схватился за нож, который торчал у него из-за ремня, и вскричал:
- Знаешь ли ты, что ты оскорбил меня? Настоящий бени-араб никогда не стерпит такого!
Вдруг лицо чужестранца приобрело совсем другое выражение. Его черты стали как будто острее, напряженнее. Потом оно осветилось надменной улыбкой, и он сказал почти презрительным тоном:
- Оставь нож в покое. Ты меня еще не знаешь. Таких выходок я просто не выношу, и если ты посмеешь показать клинок, я перестреляю вас всех в течение одной минуты.
Шейх снял руку с ремня. Разгневанный и смущенный одновременно, он ответил:
- Что же ты считаешь, что мне должно быть приятно, когда ты обвиняешь меня во лжи?
- Да, потому что я говорю правду. Сначала у меня вызвал подозрения следующий за нами караван, но теперь я не доверяю и тебе.
- Почему?
- Потому что ты защищаешь гум, если это он, и пытаешься отвести мои подозрения.
- Боже тебя сохрани, эфенди, ибо твои подозрения ошибочны. Какое отношение ко мне могут иметь эти люди, что едут следом за нами?
- Кажется, самое прямое, иначе ты не пытался бы преодолеть недоверие, которое я к ним питаю, с помощью лжи.
- Но я говорю тебе, что не лгу!
- Нет? Разве ты не утверждаешь, что эта местность так же безопасна, как лоно Пророка?
- Да, так оно и есть.
- Ты говоришь так, потому что знаешь, что я нездешний. Ты убежден, что я ничего не знаю об этих краях. Да, дорога мне действительно неизвестна, хотя, может быть, я и без тебя нашел бы ее с помощью моих карт, но все остальное я знаю уж, во всяком случае, лучше, чем ты. На моей родине имеются книги и картины обо всех странах и народах мира. По ним иногда можно изучить тот или иной народ лучше, чем знают его те, кто к нему принадлежит. Так, в частности, я совершенно точно знаю, что здесь ни в коем случае нельзя чувствовать себя, как ты выражаешься, "в лоне Пророка". Здесь пролилось много, очень много крови. В этом месте сражались друг с другом муэры, шиллуки и динка. Джу и луо, тучи, бари, элиабы и ручи, абгаланы, агери, абуго встретились здесь для того, чтобы истребить и растерзать друг друга.
Шейх буквально окаменел от изумления.
- Эфенди, - воскликнул он, перегибаясь со своего верблюда к собеседнику, - ты знаешь эти народы, их все?!
- Да, и притом, как я уже сказал, лучше тебя, и я знаю еще больше. Я знаю, что именно здесь, где мы сейчас едем, проходит путь страшного гасуа. Он проезжает здесь в ночное время, чтобы не попасться в руки паши, который в Фашоде зорко следит за охотниками на рабов. Не один несчастный негр, должно быть, упал, обессиленный, и, замолк навсегда, получив пулю на том самом месте, куда ступает сейчас нога твоего верблюда. На севере, а Мокрен-эль-Бахр, бедняг сгружают с кораблей и гонят через всю страну, чтобы севернее Фашоды снова по реке отправить в Хартум и там продать. Многие испустили здесь свой последний вздох. Многие огласили темную, безжалостную ночь предсмертными криками. И это ты называешь местностью, которую можно уподобить лону Пророка? Можно ли выдумать более отвратительную ложь?
Шейх мрачно смотрел перед собой. Он чувствовал себя побежденным и все же не хотел это признать. Поэтому, немного помедлив, он ответил:
- О разбойниках я не думал, эфенди. Я думал только о тебе и о том, что ты здесь в безопасности. Ты ведь находишься под нашей охраной, и хотел бы я посмотреть на того, кто решится тронуть хоть один волос на твоей голове!
- Не волнуйся за меня. Я прекрасно знаю, что я должен делать. И не стоит говорить об охране. Я нанял вас, чтобы вы на ваших верблюдах перевезли мои вещи в Фашоду, но на вашу охрану я не рассчитываю. Не исключено, что вы сами нуждаетесь в защите больше, чем я.
- Мы?
- Конечно. Или ты забыл о неграх-шиллуках, которых похищают здесь и продают в рабство в Дарфур люди твоего племени? Разве не в этом причина лютой ненависти, настоящей кровной вражды между вами и ими? И разве мы не находимся сейчас на территории шиллуков, которые, едва завидев вас, тотчас на вас бы напали? Думаешь, я поверил, что вы покинули караванную дорогу и повели меня пустынной местностью для того, чтобы сократить путь, как ты мне сказал только что? Нет, дело было в другом: вы боялись встретить шиллуков. Впрочем, у вас могло быть еще и другое намерение.
- Какое же? - этот вопрос шейх, понимавший, что его видят насквозь, выговорил совсем тихо.
- Какое? Разумеется, вы хотели заманить сюда меня.
- Валлахи, таллахи! Что за мысли рождаются в твоей голове?
- Кто же в этом виноват, как не ты? Подумай о караване, который идет за нами. Может быть, это гум, который должен на меня напасть. Вы заритесь на мое имущество, но, пока я жив, вам его не получить. Убить меня на своей территории вы тоже не можете, так как в этом случае вам не удалось бы избежать ответственности. Поэтому вы и повели меня окольными тропами в уединенный Бир-Аслан, где вряд ли найдется свидетель, который впоследствии опознал бы убийц. Если же мой труп все же найдут и установят мое имя, то, так как убийство произойдет на территории шиллуков, вся вина и падет на них. Таким образом вы можете убить одновременно двух зайцев: получить мои вещи и отомстить ненавистным шиллукам.
Эти слова, произнесенные столь равнодушным тоном, как будто речь шла о чем-то весьма обыденном, произвели на арабов невероятное впечатление. Помня недавнюю сцену между чужеземцем и шейхом, схватиться за оружие никто из них не посмел. Да и что могли сделать их допотопные кремневые ружья против великолепного арсенала чужеземца! В этом отношении он один явно превосходил их всех. Однако они чувствовали, что должны что-то предпринять, чтобы показать себя незаслуженно оскорбленными. Поэтому они остановили своих верблюдов и заявили, что не сделают ни шагу, а, напротив, немедленно разгрузят верблюдов и отправятся восвояси.
В ответ на это чужестранец только громко рассмеялся.