СРОЧНЫЙ ВЫЗОВ
Меня вызвали к начальнику отряда. Старшина Аверчук молча поправил на мне фуражку, заставил повернуться, одернул сзади гимнастерку, передвинул пряжку поясного ремня и проворчал:
- Беги скорее, чего доброго опоздаешь.
Я припустился бегом к зданию штаба.
В коридоре нашел табличку с надписью: "Начальник отряда". Отдышался. Еще раз проверил заправку, прошелся носовым платком по головкам сапог, сглотнул комок, подступивший к горлу, и взялся за ручку двери. В кабинете сидел офицер в фуражке, при оружии, с красной повязкой на рукаве. Я понял, это дежурный, представился:
- Рядовой Иванов по вызову начальника отряда прибыл!
Офицер пожал плечами.
- Полковник не приходил. Какая-то ошибка.
- Никак нет. Посыльный прибегал.
- Кто?
- Ефрейтор со значками связиста.
- А по какому делу?
- Не могу знать.
- Из молодых?
- Так точно! - Я старался отвечать коротко, невольно подражая старшине Аверчуку.
Дежурный улыбнулся.
- Разыграли, - сказал он. - С молодыми это бывает.
Я опешил: разве можно так опасно шутить? Но тут влетел в комнату запыхавшийся связист-ефрейтор.
- Разрешите, товарищ капитан? Иванов, давай быстрее к полковнику на квартиру!
- Кто приказал? - спросил дежурный.
- Сам полковник! Звонил на узел связи!
- Идите! - разрешил капитан.
- Бегом! - приказал ефрейтор. - Жду у палаток, чтобы проводить, а тебя невесть куда черти унесли. Какие вы все нескладные, новобранцы, - продолжал он уже на бегу. - Погодите, старшина Аверчук из вас пыль повытряхнет.
Прибежали на квартиру, как на пожар.
- Что, у вас кросс? - открывая дверь, спросил полковник. - Вы свободны, - отпустил он связиста. - Ну, земляк, как оно рапортуется?
Я обомлел: рядом с полковником стояла Люба.
- Папа! - умоляюще сказала она. - Ты обещал...
"Значит, здесь уже обсуждались мои подвиги", - со страхом подумал я. Мельком взглянул на девушку и совсем растерялся: еще красивее стала!
- Проходите, садитесь, рядовой Иванов. - Я вошел и, кажется, сел.
- Чаю хотите?
- Да вы снимите фуражку, - посочувствовала Люба.
"И она на "вы"?" - удивился я. За три месяца, видно, много воды утекло в нашем лесном ручейке, если так все изменилось. Зазвонил телефон. Я вздохнул с облегчением: можно хоть немного передохнуть, собраться с мыслями. Полковник снял трубку и стал кого-то допрашивать с пристрастием: поднимет ли груз одна автомашина, да кто назначен старшим, да хорошо ли проинструктирован этот старший?..
- Что пишут из дому?
Это, кажется, уже не по телефону, это - ко мне.
- Мама спрашивает, как кормят, берегу ли себя от простуды и от шпионов.
Шутка получилась вымученная. Собеседники постарались не заметить ее. Полковник продолжал:
- Небось критиковали меня с дружками? В Володятине, мол, приглашал на границу, а здесь не признал. Начальство, шестом головы не достанешь. - Я удивленно посмотрел на Павла Александровича: что он, подслушал слова Петьки Стручкова? - Ну что молчишь? Было такое?
- Было, - признался я.
- В строю как-то не принято говорить о личных делах. Приду к вам, непременно приду. И не раз. Успокой земляков. А что будешь матери отвечать? Каким показался хлеб солдатский? Только откровенно, секретарь.
- Все хорошо, товарищ полковник.
- А вот этому - не верю. Присмотрись-ка ко всему повнимательнее, этаким острым комсомольским взглядом. Рядовой-то ты рядовой, но мысли и дела твои необязательно должны быть рядовыми... Люба, если ты категорически не хочешь поить нас чаем, тащи фрукты.
- Хорошо, папа, - с неожиданной покорностью отозвалась девушка и вышла.
- Значит, по-твоему, все идет отлично? - вернулся Павел Александрович к прерванному разговору. - И другие земляки так же думают?
- Не все, - неуверенно ответил я.
Полковник как-то незаметно заставил меня рассказать про этих "не всех". Про Стручкова, собравшегося в обоз, про Ванюху Лягутина с растянутыми сухожилиями, про Иванова-второго, грозящего прийти к начальству в спортивных тапочках, про одиночную строевую подготовку, про учебную винтовку образца прошлого века...
Павел Александрович слушал внимательно, а мне становилось не по себе. Получалось и хвастливо (мне, мол, все нипочем, только друзья ноют), и мелко (распинаюсь о вещах, которые может решить командир отделения). И еще больше смутился, когда полковник спросил:
- А встреча с начальством все-таки напугала?
- Напугала, - признался я.
- Ничего, ничего, это пройдет. Спроси меня, спроси кого хочешь - у каждого в свое время заедало. Да и сейчас еще бывает.
Вошла Люба с большой стеклянной вазой, наполненной яблоками, и поставила ее передо мной. Я мельком взглянул на девушку: радует ее или огорчает мое общество? И, как назло, нечаянно увидел себя в зеркале. Подворотничок смялся, только уголки торчат, гимнастерка в складках. А щеки, щеки - будто красный стручковый перец.
- Угощайся, угощайся! - подбадривал меня Павел Александрович.
Снова зазвонил телефон. Из разговора можно было понять, что приехали какие-то представители из округа и ожидают начальника отряда в штабе. Полковник начал собираться. Я тоже заторопился уходить. Люба успела шепнуть:
- Встретимся в кино! Запомни: среда и воскресенье!..
Всего две фразы, произнесенные шепотом, а какая в них сила! Наконец-то я почувствовал твердую почву под ногами. Шагалось легко, весело. Из уличного динамика вырвалась радостная музыка, подхватила меня, понесла на своих крыльях, да так лихо, что я чуть не пролетел мимо старшины.
- Кхы, кхы... - прокашлял Аверчук, озадаченный моим поведением. - Улыбаешься? Выходит, понравилось это самое втирание?
Я не знал, что такое втирание, и на всякий случай утвердительно кивнул головой. Темные глаза Аверчука недобро засверкали. Он навел их на меня, как дула двуствольного ружья. Мне даже почудилось, что вот-вот грянет залп!..
* * *
- Встать! Смирно!
Сидящие встали, а кто был на брусьях, на турнике, так и остались висеть.
- Вольно! Продолжайте занятия!
Подошел начальник политотдела отряда подполковник Грибунин. Я впервые видел его так близко. Рослый, поджарый, голова бритая, под выдавшимся вперед мощным надбровьем глубоко запавшие темные глаза и неожиданно мягкие линии рта и подбородка.
"Чего они все такие худые? - невольно подумал я. - Вроде бы и от границы далеко".
Подполковник переходил от одной группы к другой, внимательно наблюдал, но ни во что не вмешивался.
Обычно, когда стараешься изо всех сил, получается всегда хуже. А если учесть, что успехи по физподготовке у нас, прямо скажем, были невелики, можно представить, что творилось сейчас на спортивной площадке. Помню, дома и на перекладину взбирались легко, и на брусьях выделывали всякие штуки, и прыгали неплохо. Через коня и козла, правда, не приходилось, зато любимейшей игрой была чехарда. Но чехарда есть чехарда. Там можно и на спине товарища присесть, и на шее задержаться, и упереться с разбегу в ту самую часть, которую надо брать первой. А здесь не прыгнешь кое-как. За всем следи: за положением ног, рук, корпуса, головы; отрабатывай, оттачивай каждый элемент упражнения. Вот и отрабатываем. И замечаем, как у наших наставников день ото дня все больше портится настроение.
В конце занятий подполковник собрал нас вместе, усадил на скамейке, разрешил курить. Но никто не притронулся к сигаретам. Сидели тихо, напряженно. Издалека, по всей вероятности из клуба, донеслись радиосигналы поверки времени и едва различимый голос диктора. Затянувшаяся пауза становилась все напряженнее.
- Вот насмотрелся на вас, и самому завидно стало, - без улыбки проговорил подполковник, снимая с себя фуражку. Затем легко вскочил на параллельные брусья, размялся, мощным рывком сделал склепку и встал на руки. Потом плавно опустился на плечи, сложился и очутился опять на руках. Его движения были легкими, точными, красивыми, тело, будто собранное в один узел, послушным и пластичным. А когда подполковник как-то по-особому лихо спрыгнул и, не покачнувшись, сразу встал по стойке "смирно", кто-то восхищенно выдохнул: "Ух ты!"
Начальник политотдела уже сидит вместе с нами на низенькой спортивной скамейке. Говорит тихо, без нажима:
- Между прочим, мы тоже трудно начинали. Тяжелее всего давалась строевая подготовка. То правая рука идет вместе с правой ногой, то голова заваливается набок, то корпус раскачивается, точно маятник. - Он прошел перед нами и показал, как все это получается. Ну точь-в-точь, как у Стручкова. Я даже посмотрел в его сторону, но Петька смеялся вместе со всеми. Да это и понятно: ведь он не видел сам себя в строю. - Невзлюбили мы тогда строевую. Не знаю, сколько бы времени продолжалась эта вражда, если бы не секретарь комсомола комендатуры. Собрал он нас и произнес, может быть, не совсем выдержанную речь. Вы, говорит, присмотритесь-ка друг к другу. Один переваливается из стороны в сторону, точно гусь лапчатый. Другой согнулся, ссутулился, как старик, горб себе отращивает. У третьего пузо через ремень перевесилось. Взглянет девушка на такого рыхлого детину и пойдет под ручку с другим, у которого выправка получше.
Слово за слово, и комсорг подвел нас к главному. Как, говорит, собираетесь охранять границу: с колотушкой, вроде сельского сторожа, или готовитесь к схватке с сильным и лютым врагом? А ну, выходи по очереди! И давай класть нас на лопатки. Стоит, как богатырь. И ростом вроде не выше, и постарше года на два разве. Некоторых заело. Подходили по два, даже по три раза, а результат один - бросок на спину.
Подполковник поднялся и с вызовом посмотрел на нас, словно предлагал помериться силами. И мне вдруг показалось, что перед нами тот самый комсорг из комендатуры. Это он только что спрыгнул с параллельных брусьев и вызывает нас на ковер.
- Вот что, товарищи, - строже заговорил подполковник, - и строевая и физическая подготовка не покажется сложной, если относиться к учебе с желанием, с душой. Есть время - беги в спортгородок, дорабатывай недающиеся упражнения. А когда желания нет - спортивные снаряды становятся непослушными, как норовистые кони. Даже козел и тот начинает брыкаться... В этот день наш палаточный городок был похож на растревоженный муравейник. По всем уголкам шла титаническая работа по обкатке неподатливых рук, ног, туловищ. Кто-то усердно печатал шаг и в сотый раз приветствовал серебристый тополь. У турника втроем заталкивали на перекладину Петьку Стручкова. Ванюха Лягутин просверлил каблуками с железными подковками не одну сотню дырок на утрамбованной площадке, поворачиваясь кругом через левое плечо...
И пожалуй, впервые вместе с вечерней зарей над палатками занялась солдатская песня.
ПОСЛЕДНИЕ УСИЛИЯ
У нас на вооружении появились новые слова: сколачивание подразделений. Это нечто похожее на приведение одиночек к общему знаменателю. Немножко вздохнули. Еще бы! Возьмите ту же строевую подготовку. Когда шагаешь один, все время кажется, что у тебя и ноги чужие, и руки лишние, и голова набок. То ли дело в общем строю! Четкие шаги гулко разносятся по плацу, упругая земля вздрагивает. Близкий локоть товарища бодрит, заставляет равняться, подтягиваться, поднимать выше голову. Один раз пробовали даже под оркестр. Так уж совсем здорово. Шагаешь и ног под собой не чувствуешь, будто не идешь, а летишь. И нет в тебе ни скованности, ни тяжести, ни усталости. Шел бы и шел безостановочно до самой границы.
Появились озорные солдатские шутки - первый признак хорошего настроения. Однажды Петька Стручков поймал где-то ежа и перед отбоем положил его в постель Иванова-третьего. Обитатели палатки замерли, ожидая, что будет дальше. А толстяк лег на ежа и тут же захрапел.
Сегодня вволю посмеялись и над всеми Ивановыми. Пришло письмо...
Тут хочется сделать небольшое отступление. Пожалуй, никто столько не пишет и не ждет с таким нетерпением ответных писем, как солдаты в первые недели службы. Новобранец по прибытии может не запомнить фамилию старшины, не знать дорогу в столовую, в каптерку. Первое, о чем он спросит, переступив порог учебного пункта, - адрес, или, как теперь мы гордо произносим, номер войсковой части! А потом начнет ныть, что письма доставляются на волах. И пусть на конверте стоит штамп "Авиапочта", все равно будет твердить на волах!
Но даже если письмо на столе у дневального, ты не сразу заполучишь его. Дневальный, на какое-то время забыв о своих прямых обязанностях, становится затейником. Сначала, как приманку, покажет тебе уголок конверта, затем приоткроет надпись. Если ты ее не разобрал, посоветует купить очки. И только когда ты разрумянишься, дойдешь до точки кипения или начнешь глупо улыбаться, показывая, что готов на любые жертвы, раздастся команда: "Танцуй!"
Теперь представьте, что названа фамилия Иванова. Никто и не подумает добавить имя, не говоря уже об отчестве. Вот и сегодня. Петька Стручков, размахивая конвертом, орет:
- Иванов, танцуй!
Вышли сразу трое. Вокруг нас замкнулся круг любителей острых ощущений.
- "Барыню"!
- Гопака!
- Лезгинку!
- Асса! Асса! Асса! - хлопают в ладоши солдаты.
Иванов-второй вспыхнул, рассердился, но быстро оттаял. Через минуту он уже лихо стучал каблуками, отбивая чечетку. Иванов-третий тяжело, по-медвежьи кося ногами, начал вальсировать. Взмок, рассвирепел, сошел с круга, погрозил Петьке кулаком. Я пустился было вприсядку, но после трех колен нескладно плюхнулся на землю.
Захватывающее зрелище! Со временем из нашей тройки, вероятно, получится небольшой танцевальный ансамбль оригинального жанра: "Медведи на льду".
Словом, развлекались как могли. Петька Стручков решил даже разыграть старшину.
Аверчук проводил занятия по Дисциплинарному уставу своей испытанной методой:
- Ну, кто хорошо знает устав?
- Пушкин, - громко подсказали с задних рядов.
Обжегшись однажды на Козловском, старшина не дал поймать себя во второй раз.
- Кто сказал Пушкин?
- Я, - смело поднялся Петька.
- Один наряд вне очереди.
- За что же, товарищ старшина?
- Не будете на мертвых сваливать.
- Какой же он мертвый? - не сдавался Стручков. - Пушкин, подымись!
С последнего ряда робко привстал стриженный под нулевку паренек. Он только вчера прибыл из другого подразделения и каким-то образом миновал списки старшины.
- Пушкин?
- Так точно!
- У нас таких не было, - усомнился старшина.
- Я из учебной роты связи.
- Выгнали, что ли?
- Никак нет, сверх комплекта был.
- Устав знаешь?
- Так точно, знаю!
Крылатые "так точно" и "никак нет" покорили старшину. Он с видимым удовольствием рассматривал пришельца. Зато все параграфы устава свалились непосильным грузом на Петьку Стручкова. Тот простоял столбом почти половину урока.
* * *
Никто не заметил, в какой день и час в настроении ребят произошел перелом. Но он произошел. Все чувствовали, что скоро, очень скоро мы вольемся в строй действующей пограничной армии. Ванюха Лягутин, вероятно, уже в десятый раз возвещал об окончательной дате прощания с учебными винтовками, учебными классами, учебной контрольно-следовой полосой.
Я отсчитывал дни по-своему. Кинокартины для нас показывали два раза в неделю: в среду вечером и воскресенье днем. В первую среду после разговора с Любой я был в наряде, а в воскресенье, в часы дневного сеанса, занимался уборкой лагерной территории. В следующую среду - вечернее занятие, а в воскресенье меня снова послали в наряд. Может быть, это простое совпадение и старшина тут ни при чем. Но я чувствовал, что он все время держит меня под прицелом. Началось с моего знаменитого рапорта начальнику отряда. Потом вызов к нему на квартиру, где, по мнению старшины, мне делалось "втирание". Но самым неприятным был последний случай.
Я весь день работал на конюшне: таскал, месил глину, утрамбовывал стойла.
Сержант, руководивший ремонтом, похвалил:
- Молодец, Иванов, сразу видно, что не белоручка. А то прислали как-то Стручкова. Вот лодырь! Я, говорит, привык к интеллектуальному труду. А тут хоть бы чернозем, а то глина. Передай старшине, что объявляю тебе благодарность за отличную работу.
Я шел усталый, грязный, но довольный собой. Давно не держал лопату в руках. Сейчас умоюсь, завалюсь на жесткий матрац и засну сном праведника. Но в палатке застал начальника отряда. Он сидел за самодельным столиком и беседовал со Стручковым и Лягутиным.
- Разрешите, товарищ полковник?
- А, Иванов! Что же, братец, пригласить пригласил, а сам скрылся. Где это тебя так разрисовали?
Я объяснил.
- И на занятиях не был?
- Так точно!
- Ну хорошо, хорошо! - не то одобрил, не то кому-то пригрозил полковник.
А после его ухода в палатку ворвался Аверчук. Я был уже в нижнем белье, но под суровым взглядом старшины принял стойку "смирно".
- Хорош гусь!.. Когда надо рапортовать - у него язык не ворочается, а когда следовало бы помолчать - молотит за. десятерых. Ну ты еще пожалеешь об этом! - Старшина вышел, только полог палатки рвануло ветром.
Петька Стручков свистнул:
- До чего же вредный народ эти старшины, жуть! Мне дядя рассказывал, как во время войны...
Мы уже знали, что было с Петькиным дядей во время войны. А вот что будет со мной?..
В общем, за две недели я так-таки и не был в кино. Не был и в расположении офицерских домиков. А так хотелось хотя бы издали взглянуть на Любу. Вокруг палаток учебного пункта стен не воздвигали. Была лишь условная линия, дальше которой заходить не разрешалось. Через обычную стену, наверное, перемахнул бы, а через эту, условную, не могу. Положено пересекать ее только в строю.
Но мои молитвы все-таки были услышаны. То ли старшина запамятовал, что сегодня среда, то ли работы для меня не нашлось, так или иначе, а я оказался в кино. Люба вошла перед самым началом сеанса и села в ложу для начальства. Как ей дать знать? При первой же попытке приподняться сзади сердито спрашивали:
- Ты что, стеклянный?!
Какая уж тут картина! Кинокадры расплываются, смазываются, текут, как далекие бесцветные облака. Согнувшись в три погибели, по чьим-то ногам пробираюсь между стульями. Увесистые тумаки в спину сообщают мне дополнительную скорость. Вот наконец и фойе. Заметила ли? Догадается ли последовать моему примеру?..
Сдерживаю дыхание, стараюсь шагать спокойно, даже беспечно. С большого цветного плаката на меня смотрит белокурая девушка с разметавшимися по ветру волосами. Как она удивительно похожа на Любу. Рядом с ней сияющий парень с черным лицом и необыкновенно белыми зубами. Сыну Африки приятно чувствовать себя равным среди равных. Группа молодежи большая, но почему-то только одна эта пара приковывает внимание.
- Здравствуйте!..