Пограничный легион - Грей Зейн 5 стр.

- Рассказать о себе? Почему бы и нет? - переспросил он странно изменившимся голосом. - Почему бы не сделать то, чего нельзя было делать многие годы - открыть собственный рот? Какое это имеет значение - рассказать все девушке, которая никогда не сможет ничего выболтать… Забыл ли я прошлое?.. Господи!.. Нет! Я ничего не забыл! Ладно, слушайте. Чтобы вы знали, насколько я испорчен… Зовут меня вовсе не Келлз. Я родился и жил на Востоке. Учился. А потом сбежал. Я был молод, необуздан, тщеславен. Мне пришлось воровать. Потом я бежал на Запад. В пятьдесят первом попал в Калифорнию, начал искать золото. Был старателем, рудокопом… Потом стал играть, грабить… и превратился в разбойника с большой дороги. Во мне, как и во всех людях, таились пороки, и тут, за эти буйные годы, они выплыли на поверхность. Это было неизбежно: пороки, золото, кровь - это все одно и то же, Я совершил столько преступлений, что больше нигде не мог найти пристанища, даже в самых гнусных вертепах. Меня преследовали, за мной охотились, в меня стреляли, чуть не повесили. Я умирал с голоду! И вот я - Келлз! Главарь того сброда, который вы назвали "пограничным легионом". Нет такого тяжкого преступления, которого бы я не совершил… Кроме одного - самого тяжкого - и сегодня мысль о нем не дает мне покоя… Мои руки жаждут…

- Что вы, что вы!.. Какие ужасные вещи вы говорите! - воскликнула Джоун. - Что же вам сказать? Мне вас жалко. И я вам не верю. А что это за тяжкое преступление, которое не дает вам покоя? Что такое можно сделать сегодня - здесь, в далеком каньоне, где нет никого, кроме меня?

Келлз встал. Вид его был ужасен.

- Слушайте, вы, - хрипло проговорил он, - сегодня вечером… сегодня вечером… я… Что вы со мной сделали! Еще день, и я рехнусь до того, что стану нянчиться с вами, а не домогаться вас! Вы это понимаете?

Освещенная пламенем костра, Джоун протянула руки и вся подалась вперед. Губы у нее дрожали. Ее одинаково потрясло и сбивчивое признание того, что у него в душе еще жили остатки совести и чести, и мрачный намек на его страсть.

- Нет-нет!.. Я ничего не понимаю… Я не верю! - воскликнула она. - Вы… Вы так меня напугали! Ведь мы тут одни! Вы же обещали, что я буду… в безопасности! Не надо… не надо…

Голос ей изменил, и она в изнеможении опустилась обратно на свое место. Вероятно, Келлз расслышал лишь ее первые слова - он принялся шагать взад-вперед в светлом круге костра. У ноги его болталась кобура с револьвером. Воображение Джоун превратило ее в какое-то страшное чудовище. Удивительная острота интуиции, порожденная этим часом, предупредила ее, что Келлз почти готов поддаться своему животному началу, даже тогда, когда остатки его мужского достоинства продолжали яростно с ним сражаться.

Ни ее девичья невинность, ни нежность ни к чему не привели, только раздразнили его призраками давно забытого прошлого. Нет, так его не победить, не одолеть. Вот бы заполучить его револьвер!.. Убить его… или… Другим выходом была только ее собственная смерть. И Джоун откинулась на своем месте, понемногу собирая воедино все непокорные, неистощимые силы женской души, поджидая, когда придет время сделать отчаянное, немыслимое последнее усилие!

Глава V

Безмолвной черной тенью Келлз тяжело шагал в светлом круге костра, пригнув голову, как будто над ним кружили злобные, хищные чудовища.

Все чувства Джоун необычайно обострились, утончились. Ее мысль легко проникала в глубины его души, в темноту ночи, за пределы бездушных невидимых стен, внутрь самой себя. Она видела, как Келлз клонится под тяжестью своей ноши, как он мрачен, измотан, как ему тошно от того, что мужчина в нем презирал труса. Люди его склада редко, почти никогда не бывают трусами. Их образ жизни не поощряет ни трусости, ни подлости. Она понимала, что огонь, горевший у нее в душе, обжигавший тело, был ненавистью. И все же в сердце жила и крупица жалости. Она не могла не оценить его выдержку, его внутреннюю борьбу с собственной жестокостью, с неистовой страстью - плодами бурной жизни среди буйных головорезов этого беспорядочного времени. И вспомнив долгие часы и мили пустынного пути, когда он мог, но не воспользовался своими возможностями, она не могла не почувствовать благодарности, отлично понимая, чего ему это стоило. Да, он не Билл и не Холлоуэй. Однако думать об этом сейчас пустое занятие. Сейчас все зависит от его упорства - сумеет ли он еще раз с собой справиться. И Джоун ждала, крепко взяв себя в руки, не шевелясь, не произнося ни слова. Она откинулась на седло, укрылась одеялом и так лежала с широко открытыми глазами. И все же, несмотря на зловещую шагающую фигуру, несмотря на то, что в голове у нее билась лишь одна страшная мысль о том, что казалось неизбежным, она видела и причудливые отсветы пламени, и блеск далеких равнодушных звезд, и колеблющиеся черные тени под стенами, улавливала, как в пихтах тихо вздыхает поднимающийся ветер, как серебряным колокольчиком звенит ручей, как со всех сторон - наяву или только в ее воображении? - доносятся неясные безымянные звуки. Однако понемногу неумолимая, почти невыносимая тишина стала давить на нее. Темный каньон казался теперь самым краем земли. Она представила, как со всех сторон ее окружают огромные непроходимые, уходящие в бесконечную высь горы и почувствовала себя погребенной в необъятной темной безмолвной гробнице.

Внезапно Келлз бесшумно шагнул вперед и наклонился. Лица его не было видно - только темное расплывчатое пятно, зато поза напоминала изготовившегося к прыжку волка. Он медленно наклонялся все ниже и ниже; у него качнулся револьвер - черный силуэт мелькнул в свете костра, холодный голубоватый отблеск заиграл на рукояти. Келлз склонился совсем низко. Теперь Джоун увидела его глаза, в них дрожали отсветы пламени. Джоун не вздрогнула, не отпрянула в страхе; лишь пристально посмотрела на него широко открытыми глазами. Из груди у него вырвалось шумное прерывистое дыхание. Бесконечно долгое мгновенье он смотрел на нее, потом резко выпрямился и снова принялся ходить взад-вперед.

Время в сознании Джоун распалось на мгновенья, их разделяли приходы и уходы Келлза. Ей казалось, что он подходит то с одной стороны, то с другой, однако всякий раз он наталкивался на пристальный взгляд ее широко раскрытых бодрствующих глаз. Он хмуро оглядывал ее стройное, гибкое тело и тут же снова скрывался в темноте. Иногда Джоун переставала слышать его шаги и, в тревоге приподнявшись, вся дрожа, начинала прислушиваться, боясь, как бы он не подкрался к ней ползком, наподобие пумы. Иногда он подбрасывал в костер сразу много веток, и огонь ярко вспыхивал; иногда давал ему совсем погаснуть. Минуты тьмы пугали Джоун больше всего. Казалось, темнота ночи была заодно с ее врагом, готова вот-вот предать ее. Время тянулось бесконечно. Джоун молила Бога, чтобы поскорее рассвело, хотя хорошо понимала, что грядущий день тоже не принесет ей надежды. Как ей выдержать эти бесконечные часы? Как не обессилеть от нечеловеческого напряжения? Не раз она едва не теряла над собой контроль, начинала дрожать, как лист на ветру; тогда можно было расслышать удары сердца у нее в груди, тогда и ребенок понял бы, в каком она отчаянье. Потом ей вдруг начинало казаться, что такого ужаса просто не может быть, что все это она видит в страшном сне. Однако всякий раз, когда Келлз был неподалеку, когда он подходил и смотрел на нее - так кошка подкрадывается, чтобы еще раз взглянуть на полу задушенную мышь, - к Джоун снова возвращалось самообладание, она снова была начеку и встречала его полная сил. И всякий раз при виде болтающегося револьвера внутри у нее все сжималось от странного холодка.

Келлз куда-то ушел; долго ли его не было, Джоун не знала, но отсутствие его тревожило ее еще больше, чем близость. Когда он подходил, она чувствовала, как у нее прибывают силы, крепнет воля.

Наконец черная пустота каньона стала сереть. Приближался рассвет. Миновала бесконечная ночь, за которую Джоун стала взрослой женщиной. Все эти часы она ни на минуту не сомкнула глаз.

Когда совсем рассвело, Джоун встала. От бессонных часов, проведенных в полной неподвижности, мышцы у нее затекли и одеревенели. Чтобы размяться, она стала ходить возле костра. В это время Келлз вылез из-под одеяла со своего ложа под пихтой. Темное лицо его осунулось. Джоун видела, как он подошел к ручью и, словно в каком-то неистовстве, стал плескать себе на лицо воду. Потом подошел к еле тлеющему костру. Он был суров, угрюм - накануне Джоун ничего подобного за ним не замечала.

Вода в ручье оказалась ледяной и приятно охладила пылающие щеки. Умывшись, Джоун пошла вверх по ручью, к тому месту, где он выбивался из-под екал. Келлз. а это нисколько не обеспокоило. От лагеря до скалы было шагов сто открытого пространства. Джоун поискала глазами лошадь, но ее нигде не было видно. Надо во что бы то ни стало бежать, ускользнуть при первой же возможности, думала она, идя вдоль ручья, - все равно, на лошади или пешком, любым способом вырваться из когтей Келлза - пусть ей даже суждено заблудиться в горах, бродить там, пока не умрет с голоду. День-то, может быть, будет и ничего, но вот от второй такой ночи она просто тронется. Она присела на камень и стала так и сяк прикидывать, что же ей делать. Размышления прервал голос Келлза. Джоун не спеша побрела обратно к лагерю.

- Разве вы не хотите есть? - спросил он.

- Нет. Я не голодна.

- Все равно ешьте, даже если кусок в горло не идет, - приказал он.

Джоун села, Келлз поставил перед ней еду и питье. Она на него не смотрела, да и на себе не чувствовала его взгляда. Как ни далеки друг от друга были они накануне, сегодня разделявшая их пропасть стала во сто крат шире. Джоун съела, сколько могла проглотить, остальное отодвинула в сторону. Потом снова пошла бесцельно бродить, еле замечая то, что было у нее перед глазами. Над ней висела тень, грозный знак беды, той минуты, что неумолимо приближалась с чередой бесконечных часов. Джоун то стояла, прислонясь к пихте, то садилась на скамью, то снова бродила у ручья. Так прошло довольно много времени; впрочем, она не замечала, много или мало. Силы ее были на исходе, она совсем пала духом, тело сотрясала дрожь. Нервы больше не выдерживали.

И тут ее окликнул Келлз. От звука его голоса, громкого и чистого, мгновенно исчезла слабость, унялась нервная дрожь. Джоун напряглась, застыла. Келлз шел к ней. Лицо у него снова было приветливо, даже весело, но веселость была напускной, за ней что-то крылось. Келлз шел пружинистым шагом человека, привыкшего ходить по горам. Джоун посмотрела ему в глаза - странные серые глаза. В них горела не скрываемая больше всепожирающая, неистовая страсть, о которой она прежде только догадывалась.

Келлз схватил ее за руку и одним рывком притянул к себе.

- Вам придется самой заплатить выкуп.

Он держал ее очень крепко, как будто ждал, что она попытается вырваться, но Джоун совсем не сопротивлялась, только опустила голову, чтобы он не увидел ее глаза. Келлз обнял ее за плечи и повел, скорее поволок к хижине.

С пугающей ясностью Джоун видела под ногами сначала сосновые и пихтовые ветки, потом траву с бледно-розовыми маргаритками и, наконец, груду засохших, осыпавшихся ветвей. Она была в хижине.

- Слушай, девушка!.. Я вконец изголодался по тебе, - хрипло выдохнул Келлз.

Повернув ее к себе, он сжал ее с такой силой, словно беспощадная жестокость была самой его натурой, словно он просто не мог обойтись без грубого насилия.

Однако Джоун и не пыталась защищаться; только, когда он обхватил ее за шею, слегка изогнулась, и рука ее, как змея, скользнула под его руку. Потом она затихла. Он грубо прижал ее к себе, запрокидывая назад, жесткой жадной рукой поднял опущенную голову и как безумный стал осыпать лицо жаркими поцелуями. Они ослепили, обожгли Джоун. И все же незаметно, но. быстро и уверенно она подбиралась к своей цели - ее непреклонная воля была под стать его необузданной страсти. Первым движением руки она нащупала его пояс. И тут же с быстротой молнии рука скользнула вниз. Сильные ловкие пальцы, умеющие держать молоток, уперлись в холодный металл, крепко охватили рукоять, скользнули дальше. Решительно, одним движением, она вытащила револьвер из кобуры и подняла. Не открывая глаз, не уклоняясь от поцелуев - жадных поцелуев мужчины, которому была заказана нежность, пьянящая сладость и живительный жар женских губ.

Теперь его первобытной яростной жажде обладания противостояло ее первобытное яростное стремление воспротивиться насилию. Джоун уперла ствол ему в бок и налгала спуск.

По хижине прокатился глухой громовой удар. Острый запах горелого пороха обжег Джоун нос. Келлз судорожно сжал ее еще сильнее, но объятья его тут же ослабели, и он, странно обмякнув, выпустил ее из рук. Джоун качнулась назад, все еще не открывая крепко сжатых век. Из горла Келлза вырвался страшный крик - крик смертной муки. Джоун вздрогнула и открыла глаза. Келлз шатался, в смятении, как загнанный зверь, как волк в стальных челюстях капкана, оглядываясь по сторонам. Он растопырил руки - с них капала кровь. Руки тряслись, алые капли брызгали на стены, на сухие ветки пола. Вдруг он, должно быть, все понял и попытался схватить ее окровавленными пальцами.

- Великий Боже! - задыхаясь, прохрипел он. - Вы… Вы… девчонка… так меня одурачить!.. Вы все понимали… все знали… с самого начала!.. Кошка… хитрая кошка!.. Отдайте мне револьвер!

- Назад, Келлз! Или я вас убью! - выкрикнула Джоун.

Огромный револьвер в ее вытянутой руке качнулся.

Келлз его не видел. Одним безумным усилием он попытался рвануться вперед, схватить ее, но не смог.

Ноги у него задрожали, подломились; он упал на колени и, не будь тут стены, свалился бы на пол. Его темное, распухшее, искаженное судорогой лицо преобразилось, стало мертвенно-белым, покрылось каплями липкого пота, от боли по нему пробегала мелкая дрожь. В удивительных серых глазах, быстро сменяя друг друга, отражались разноречивые чувства: удивление, страх, презрение… и даже восхищение.

- Вы меня прикончили, - прохрипел он. - Вы прострелили мне хребет. - Это смерть! О-о, как больно! Больно! Мне не вытерпеть этой боли!.. Вы… Вы… девчонка! Невинная семнадцатилетняя девчонка!.. Вы говорили, будто не можете никому сделать больно!.. Такая жалостливая… нежная… Так меня одурачить! Вот она, женская хитрость! Мне надо… Надо было наперед знать! Порядочная женщина… она страшнее порочной… Но я… я это заслужил. Когда-то я был… О-о! Как больно! Почему вы не убили меня сразу?.. Джоун… Джоун Рэндел, смотрите, как я умираю! Любуйтесь!.. Мне все равно суждено было умереть… от веревки, от пули… Я… я рад, что убили меня вы… Я, может, и зверь, только, кажется, я… вас полюбил!

Джоун выронила револьвер и беспомощно опустилась возле него на пол, в ужасе заламывая руки. Ей хотелось сказать ему, как она сожалеет о том, что сделала, что он сам довел ее до этого, что она помолится за него, но не смогла произнести ни слова: язык прилип к небу, казалось, она вот-вот задохнется. В облике Келлза снова что-то стало медленно, неуловимо изменяться. Он уже не видел Джоун, забыл о ней. Белое лицо стало серым, как пасмурное небо, как его глаза. Сознание, ощущения - жизнь - угасали. Мучительные корчи успокоились. Казалось, еще жила только его одинокая душа, она еще цеплялась за зыбкую грань, отделяющую жизнь от смерти. Вдруг плечи его скользнули по стене, он упал и остался лежать перед Джоун - неподвижный, обмякший. И тут Джоун лишилась чувств.

Глава VI

Очнувшись, Джоун увидела, что лежит поперек входа в хижину, а над ней медленно расплывается в воздухе голубоватая струйка дыма. Вид его мгновенно вернул ее к ужасной действительности. Она полежала, тихонько прислушиваясь, но не услышала ничего, кроме журчанья и плеска ручья.

Значит, Келлз мертв. И тут, сметая ужас от содеянного, в груди ее поднялось чувство безмерного облегчения, долгожданной свободы. Душа, наконец, вырвалась из безнадежного мрака; а внутренний голос шептал, что в недавнем роковом событии она никак не повинна.

Джоун встала и, стараясь не смотреть внутрь хижины, побрела прочь. Солнце стояло уже почти в зените. Когда успело пролететь утро?

Я должна скорее бежать отсюда, мелькнуло у нее в голове. Эта мысль ее подхлестнула. Ниже, на дне каньона, паслись лошади. Джоун шагала по еле заметной тропке, раздумывая, как лучше поступить - отправиться по ней дальше или попробовать выбраться тем же путем, какой привел ее сюда. В конце концов выбор пал на старый путь. Если ехать не спеша, думала она, если внимательно присматриваться к знакомым приметам, к ориентирам, которые уже видела раньше, отыскивать неприметные тропы, то, скорее всего, ей удастся благополучно выбраться. А смелости ей не занимать.

Она поймала свою лошадь и привела в лагерь.

Что же с собой взять? - снова спросила она себя и решила обойтись самым малым: одеяло, сума с хлебом и мясом, фляга воды. Но может понадобиться и оружие. Только кроме револьвера, из которого она убила Келлза, у нее ничего не было. А о том, чтобы дотронуться до этой жуткой штуки, она и думать не могла. Однако теперь, обретя долгожданную свободу, да еще такой ценой, нельзя было идти на поводу у своих чувств.

Джоун взяла себя в руки и решительно повернула к хижине, но, еще не дойдя до входа, почувствовала, что ноги ее не слушаются. Длинный тускло-голубоватый револьвер лежал там, где она его выронила. Краем глаза увидела она и неподвижное темное тело у стены. С замирающим сердцем она протянула к револьверу дрожащую руку. И услышала тихий стон.

Похолодев, Джоун застыла на месте. Неужели здесь уже кто-то есть? Сердце подкатило к горлу, глаза застлала мутная пелена. Стон повторился, и Джоун вдруг поняла - Келлз жив. И сразу прошла дурнота, сердце вернулось на место, дышать стало легко: не отпускавший ее ужас сменился идущей из самых глубин души радостью. Он не умер! Она не убила его! На ней нет крови, она - не убийца.

Джоун быстро повернулась к раненому. Он лежал иссиня-бледный, как мертвец. Радость ее тут же улетучилась, уступив место состраданию. Забыв обо всем на свете, она опустилась возле него на колени. Тело было холодно, как лед. Ни один мускул у Келлза не дрогнул, пульс не прощупывался ни на запястье, ни на виске. Джоун прижалась ухом к его груди. Сердце еле билось.