- Ха-ха! Понимаю. Какая шутка! Очень хорошо! - Лицо его вдруг преисполнилось значительности, на нем появилось выражение чрезвычайной преданности. - Тем не менее я действительно ваш слуга. Я обожаю вас! Я преклоняюсь перед вами!
Прошло минут пятнадцать, прежде чем Алина смогла заставить его приступить к списку.
Через неделю настал день обеда. Он обещал иметь успех; собравшихся было немного - узкий круг людей избранных. Присутствовали: граф и графиня Потаччи, месье и мадам Шеб, Нирзанн, Стеттон и два или три молодых поклонника, которых добавила к списку Алина вопреки советам генерала.
Объяснить присутствие на обеде Науманна было бы под силу только самой Алине. Может быть, она желала иметь его перед глазами; так или иначе, она строго велела Стеттону привести его, и он приложил все силы, уговаривая друга. Науманн в конце концов согласился, и они явились вместе.
Вечер для Стеттона оказался испорченным с самого начала. Он понимал, конечно, что граф Потаччи оказал честь мадемуазель Солини, приняв ее приглашение, но все же рассчитывал на место справа от нее. Генерал Нирзанн тоже претендовал на эту, весьма желанную им позицию. ан нет! Место досталось Жюлю Шаво, молодому французу из Мюнхена, который ничем особенным не отличался, кроме модного гардероба да несколько зловещей репутации дуэлянта.
Стеттон дулся и молчал, открывая рот исключительно для приема пищи; генерал Нирзанн ворчал:
- Кой черт ей сдался этот дебил? - и впивался в Жюля Шаво сердитым взглядом, словно намереваясь смести его с лица земли.
Сам обед был превосходен, и столь же превосходно Алина исполняла роль хозяйки.
- Именно это и нужно Маризи, - сказала мадам Шеб попавшемуся ей генералу.
- Прошу прощения? - повернулся к ней генерал, отрывая суровый взгляд от счастливчика Жюля.
- Вы оглохли, детка? - спросила мадам Шеб. Ее язык был хорошо известен в Маризи. - Я посоветовала бы вам быть со мною вежливее, не то где вы будете проводить вторую половину дня? Я сказала, что именно в этом нуждается наш Маризи - мадемуазель Солини способна вдохнуть в нас новую жизнь, еще один званый обед, на котором…
- …На котором все бездомные щенки получат обильную пищу, - прервал ее генерал, продолжавший думать о французе.
- …можно было бы услышать что-нибудь еще, кроме обсуждения последних вальсов Легара, - закончила мадам Шеб, не обратив внимания на то, что он ее прервал.
Через стол донесся голос графа Потаччи:
- Как сегодня принц, генерал?
При этих словах Алина, беседовавшая с мистером Шаво, сразу подняла голову и посмотрела на говорившего.
- Ему лучше. Много лучше, - ответил генерал Нирзанн. - Завтра он, может быть, появится на прогулке; доктор обещал.
Алина повернулась к Шаво:
- Разве принц болен?
- Просто нездоров, я полагаю, - ответил молодой человек. - Почему… вас это интересует, мадемуазель?
- Просто так.
- Ах, если бы вы проявили пусть столь же малый интерес к моей особе!
- Успокойтесь, месье Шаво.
Он вздохнул и, подняв глаза, наткнулся на свирепый взгляд генерала Нирзанна, тут же постаравшегося сделать приветливое лицо.
Когда обед закончился, джентльмены выкурили свои сигары и снова присоединились к дамам в гостиной.
Месье и мадам Шеб покинули общество, чтобы отправиться в оперу, и забрали с собой двоих из молодых людей, остальные остались.
Граф и графиня Потаччи с генералом Нирзанном начали обсуждать политику Маризи, в частности поддержку турок. Шаво, Стеттон и мистер Франк окружили мадемуазель Солини, а Науманн и Виви прошествовали в угол комнаты к роялю.
- Вы играете? - спросила Виви, глядя на него. Ее хорошенькие губки были полуоткрыты, глаза блестели от возбуждения, ведь такие сборища для нее были внове.
- Нет. Учился, но не играю, нет практики.
- Очень рада. Я ненавижу музыку, - заявила Виви.
- Ненавидите музыку? Вы? - воскликнул он в веселом изумлении.
- Я думаю, это потому, что в женском монастыре меня ею слишком угнетали; заставляли играть монотонные композиции до тех пор, пока я не начинала чувствовать, что готова разбить фортепиано на кусочки.
- Вполне естественно, - посочувствовал Науманн. - Как долго вы были в монастыре?
- Всю свою жизнь. До тех пор, пока мадемуазель Солини… - Кажется, девушка смутилась.
- При мне вы можете не опасаться сболтнуть лишнее, - сказал Науманн, глядя на нее.
- Сболтнуть лишнее… Что вы имеете в виду?
- Ничего, - поспешил заверить ее Науманн, сожалея о вырвавшихся словах. - Кроме того, что я человек благоразумный и, следовательно, отличное хранилище для жгучих тайн.
- Как жаль, что у меня нет жгучих тайн, - улыбаясь, сказала Виви.
- Хорошенькая девушка и без секретов? Невозможно! - вскричал молодой человек.
- Это уже второй раз, - как-то невпопад заметила девушка.
- Второй?..
- Да. С тех пор как мы приехали в Маризи, меня уже второй раз называют хорошенькой. Приятно, когда так говорят, даже если говорят только для того, чтобы показаться приятными.
- А кто был тот, другой? - Науманн сам не очень понимал, зачем спросил это.
- Другой?
- Тот, кто сказал, что вы хорошенькая!
- О! Месье Шаво. Алина засмеялась, когда я рассказала ей об этом. Она сказала, что у людей типа месье Шаво весьма ограниченный запас слов и они считают необходимым использовать все эти слова каждый день.
Я подумала, что едва ли это похвала с ее стороны.
Так они беседовали час или более, не присоединяясь к остальным, живописной группой расположившимся вокруг мадемуазель Солини. Науманн не мечтал войти в этот кружок, Виви тоже; она находила Науманна, пожалуй, самым приятным человеком из всех, кого встречала.
Он вовлек ее в беседу о жизни в женском монастыре, потом о ее будущем, и она удивилась, обнаружив, что выкладывает мысли и желания, которые до сего времени считала слишком интимными, чтобы обсуждать их даже с Алиной.
Потом Науманн немного рассказал ей о жизни в Париже и Берлине. Она слушала его с напряженным вниманием, а по окончании рассказа заявила, что больше всего на свете мечтает о путешествиях.
- Особенно в Париж, - призналась она. - Знаете, я ведь родилась в Париже. Алина обещала взять меня туда следующей зимой.
- У вас там родственники?
- Нет. Никого. У меня никого нет, кроме Алины, но она так добра ко мне! Я хочу, чтобы вы знали об этом… именно вы.
- Могу я спросить вас почему?
- Я хочу, чтобы вы знали. Потому что, когда на следующий день после вашего визита я спросила ее, отчего вы не пришли навестить нас, - Виви, кажется, не осознавала, что выдает свой особый интерес к молодому человеку, - она сказала, что вы ее невзлюбили. Как это может быть, месье?
Науманн смотрел на нее: каждая черточка ее лица была так же хороша, как ее слова и ее тон, отличавшиеся абсолютной искренностью. Молодой дипломат точно знал, что ответить: дело не в том, что он невзлюбил мадемуазель Солини, просто он не уверен, что ему рады в этом доме.
- Но она же пригласила вас на сегодняшний обед! - воскликнула Виви. Вы совершенно не правы, месье Науманн. Признайте это, и я прощу вас.
В этот момент к ним подошел Жюль Шаво. Группа в другом конце комнаты распалась; граф и графиня Потаччи собирались уходить. Генерал Нирзанн удалился получасом ранее, заявив, что ему настоятельно необходимо быть во дворце.
На прощание он с чувством пожал руку Алине, называл ее "дорогая кузина" и послал последний уничтожающий взгляд Жюлю Шаво.
Отъезд графа и графини был воспринят остальными как сигнал к тому, что вечер закончен. Лицо мадемуазель Солини, когда она прощалась с гостями, светилось торжеством, с некоторым оттенком вызова в тот момент, когда она отвечала на поклон Науманна. Стеттон и Науманн ушли вместе, чтобы прогуляться до площади Уолдерин - там молодой дипломат снимал квартиру.
Стеттон около часа проболтал с другом в его квартире, потом вернулся к себе в отель. Настроение у него было убийственное. После сегодняшнего вечера он начал опасаться, как бы из него окончательно не сделали простофилю. Он сердился и на Алину, и на Науманна, и на Шаво, и на себя. И решил, что немедленно, на следующее же утро, уедет из Маризи; потом громко и презрительно рассмеялся над собственной слабостью.
Он добрался до отеля и вошел в свою комнату, но в постель не лег; чувствовал, что не уснет. Правда, гнев его остыл, теперь он думал об Алине - вспоминал обещание в ее глазах, белизну ее кожи, опьяняющую ласку. Он предавался этим мыслям до тех пор, пока не ощутил, как закипела его кровь, а мозг раскалился; он почувствовал, что больше не владеет собой.
Тогда он подошел к окну и открыл его, подставив лицо ворвавшемуся прохладному ветру. Часы на церкви со стороны площади пробили двенадцать.
- Я сделаю это, - пробормотал он, - клянусь Юпитером, я сделаю это!
Он надел пальто и шляпу, вышел из отеля и заспешил по улице. Было тихо и пустынно, только иногда мимо со свистом проносился закрытый экипаж или случайный лимузин с теми, кто возвращался из театра или оперы.
Стеттон шагал крупными шагами, глядя строго вперед, как человек, который точно знает, к какой цели стремится и намерен ее достигнуть. Подойдя к дому номер 341, он выпростал наручные часы и вгляделся в них в свете уличного фонаря. Стрелки показывали двадцать пять минут первого ночи.
Он поднялся по ступеням и позвонил. Подождав минуту или около того, он позвонил снова. Дверь почти сразу отворилась на несколько дюймов, и показалось лицо Чена, дворецкого Алины.
- Это я - Стеттон, - представился молодой человек. - Позвольте мне войти, - сказал он и подумал: "Я покажу им, чей это дом".
- Но… мистер Стеттон… - бормотал, заикаясь, дворецкий, мадемуазель Солини удалилась…
- Как это? - изумился Стеттон, и, поскольку Чен не двигался, он распахнул дверь и ступил внутрь.
Он оказался в приемной. Справа в гостиной было темно, но в дальнем конце холла сквозь фрамугу в двери библиотеки виднелся свет. Он направился туда.
Сзади него раздался испуганный голос дворецкого:
- Мадемуазель! Мадемуазель!
Стеттон почти достиг дверей библиотеки, когда дверь ее отворилась и на пороге возникла Алина.
- В чем дело, Чен? - недовольно спросила она, а увидев Стеттона, в удивлении отступила на шаг.
Она не успела еще ничего сказать, как Стеттон уже вошел в библиотеку. На столе в центре комнаты, освещая ее, стоял канделябр с горящей свечой.
В мягком кресле, установленном перед огнем, спиной к дверям сидел мужчина. Вскрикнув, Стеттон подбежал к креслу. Там сидел генерал Нирзанн.
Генерал вскочил на ноги.
- Ах! Стеттон! - приветствовал он нового гостя, старательно улыбаясь.
Алина пересекла комнату.
- Не ожидала снова увидеть вас так скоро, - сказала она Стеттону далеко не любезным тоном. - Не желаете ли присесть?
Она была совершенно спокойна.
- Я, кажется, не вовремя. - Он огляделся, окинул генерала тяжелым взглядом и сказал с сарказмом: - Не знал, мадемуазель, что ваш дом открыт для посетителей в столь позднее время.
- Тогда почему вы вошли? - парировала Алина, все еще улыбаясь.
Генерал бросил с большим негодованием:
- Вы собираетесь, месье, диктовать мне время, когда позволено наносить визит моей кузине? - гневно обрушился на него генерал.
- Ха! - взорвался Стеттон (что выглядело весьма неуважительно по отношению к маленькому воину) и повернулся к Алине: - Выслушайте меня. Я говорю серьезно.
Отошлите этого человека прочь… немедленно. Я хочу поговорить с вами.
- Но, мистер Стеттон…
- Я сказал, отошлите его прочь! Вы понимаете, что я имею в виду? Иначе вы завтра же покинете этот дом.
Алина прикрыла веки, чтобы скрыть ненависть, рвущуюся из ее глаз.
- Вам лучше уйти, генерал, - тихо сказала она, поворачиваясь к Нирзанну.
- Но… - сердито начал генерал.
- Вы должны уйти.
Генерал нашел свою шляпу и пальто и пошел к дверям, Стеттон следил за ним взглядом. У дверей генерал обернулся.
- Доброй ночи, мистер Стеттон, - молвил он иронически. - Доброй ночи, дорогая кузина, - и вышел.
Алина ждала, пока за ним не закрылась входная дверь, а затем повернулась к Стеттону, который как встал возле камина, так и не двинулся с места.
- Теперь, месье, - сказала она холодно, - я попрошу вас объясниться.
Молодой человек смотрел на нее такими же холодными, как у нее, глазами.
- Это я должен объясняться? - тихо вопросил он. - Вы, кажется, забыли, мадемуазель, что именно я арендовал этот дом. Уверен, что я имею право прийти и пожелать вам доброй ночи. И что я нахожу?
- Ну, значит… да… и что же вы находите? Если я не сержусь на вас, Стеттон, то лишь потому, что вы глупы.
Вам прекрасно известно, что генерал Нирзанн нам полезен и что мы не все еще с ним закончили. А вы поставили меня в смешное положение из-за того лишь, что он сидел в моей библиотеке, до смерти надоедая мне своей глупой болтовней! Да, решительно именно вы должны объясниться.
- Это мой дом. Я оплатил аренду, - упрямо повторил Стеттон, но уже почувствовал, что, упорствуя, он каким-то образом оказался не прав.
- Меня это больше не интересует, - холодно сказала Алина. - Я завтра уезжаю.
- Уезжаете?! Но почему… Вы не можете!
- Ошибаетесь; чего я не могу, так это оставаться здесь и быть оскорбляемой вами.
- Тьфу, пропасть, но что мне было делать?! Когда я увидел…
- Вы ничего не увидели.
Это все, что она сказала. А поскольку Алина твердо держалась намерения завтра же уехать, Стеттону ничего не оставалось, как отчаянно каяться в своих ошибках и молить о прощении.
Он предоставит ей полную свободу; он никогда больше не допустит никакого диктата по отношении к ней; он сколько ей угодно будет ждать ее. Алина заколебалась; он упал на колени и умолял ее не покидать его.
- Вы говорили, что любите меня! - вскричал он.
- Да, это так, Стеттон. И вы это знаете. - Она добавила толику нежности в свой тон.
Он обвил ее руками и вскричал:
- Вы не стали бы сердиться на меня, если бы знали, как я люблю вас! Эти препятствия сводят меня с ума.
Постоянное ожидание невыносимо!
Он был совершенно сражен. Она позволила снова обнять себя, потом мягко высвободилась и сказала, что должна удалиться…
- Что же касается генерала Нирзанна, то выбросите его из головы, сказала она. - Он - старый идиот, и я немедленно откажусь от него, как только он перестанет быть нам полезен; я никогда не дам вам повода ревновать к нему.
И с этим обещанием, все еще звучавшим в его ушах, и с поцелуем, все еще ощущавшимся на его губах, он отправился обратно в отель.
Глава 7
Преданность двоих
Никто не станет отрицать - у мистера Ричарда Стеттона было достаточно причин нервничать, и следовательно, не стоит завидовать той удаче, которая посетила его на следующее после описанных в предыдущей главе событий утро.
Удача прибыла с утренней почтой и имела вид чека на пятьсот тысяч франков от его отца из Нью-Йорка.
Кажется, дела пошли на лад, и Стеттон-старший желал своему сыну Ричарду ничего не пропустить. Он писал:
"Примерно через год я буду готов уйти в отставку, и тогда ты сможешь осесть здесь до конца своей жизни.
Хорошо проводи время; ты достаточно взрослый, чтобы самому о себе позаботиться".
- Хорош, - сказал Стеттон-младший, любовно разглядывая чек.
Неприятная сцена накануне вечером не ослабила его нетерпения, но еще усилила безумное влечение к мадемуазель Солини и, что любопытно, укрепила его доверие к ней. Он был теперь далек от того, чтобы ревновать к генералу, он смеялся над ним.
- Алина хорошо его обрабатывает, - сказал он вслух, занимаясь своим туалетом. - Ну что ж! Представляю, как он удивится, когда мы с ней вместе уедем отсюда.
После завтрака он вышел на улицу, пересек Уолдерин-Плейс и стал не спеша фланировать мимо магазинов на другой стороне. Было около полудня; по тротуарам прогуливались разодетые женщины, куда-то спешили мужчины.
Стеттон остановился перед ювелирным магазином и принялся рассматривать безделушки, выставленные в витрине. Его взгляд привлекло жемчужное ожерелье, уложенное на черном бархате коробки.
- Довольно хорошенькое, - пробормотал молодой человек, напуская на себя вид знатока, - вполне элегантное.
Он представил себе, как хорошо перлы будут выглядеть на белой шее Алины, он рисовал себе ее восхищение и удивленную благодарность за такой подарок; и еще он думал о чеке, спрятанном в его нагрудном кармане.
Он вошел в магазин и спросил о стоимости ожерелья.
Продавец сообщил ему, что оно стоит семьдесят пять тысяч франков.
- Смешно! - сказал Стеттон (это было придумано заранее). - У Лампарди, в Париже, я покупал точно такое же - только жемчужины, кажется, были немного крупнее - за сорок тысяч.
Продавец в ужасе воздел руки.
- Сорок тысяч! Невозможно! - воскликнул он. - Это ожерелье стоит по крайней мере втрое дороже против того. Но подождите, месье, я позову хозяина.
Когда появился хозяин, Стеттон снова выразил свое изумление и негодование, что за такую пустячную безделушку требуют такую нелепую цену.
Хозяин, вертясь и подпрыгивая от волнения, уговаривал себя сохранять спокойствие, что тоже было частью игры.
Они сошлись на шестидесяти тысячах франков. Стеттон распорядился доставить ожерелье к нему в отель во второй половине дня и покинул магазин, чувствуя себя утомленным.
"Тьфу, пропасть, нужно было спустить до пятидесяти тысяч, - сказал он про себя. - Этот человечек - продувная бестия".
Вечером после обеда он прогулялся по Аллее до дома номер 341, где нашел Алину и Виви одних - факт, добавивший ему хорошего настроения и умиротворивший его сердце. Виви задержалась только для того, чтобы поприветствовать гостя, а потом поднялась наверх.
Стеттон, оказавшись наедине с мадемуазель Солини, был немного смущен. Интересно, размышлял он, совсем ли она простила его за то, как он вел себя вчера вечером? Они сидели в библиотеке перед горевшим камином; Стеттон завладел тем креслом, в котором накануне обнаружил генерала Нирзанна.
- Мы сегодня не видели вас на прогулке, - сказала Алина.
- Да, я писал письма в отеле, - ответил Стеттон. И после короткой паузы продолжил: - Кроме того, у меня было небольшое дело к моему банкиру. В Маризи, должно быть, нехватка денег. Парень чуть не на шею мне бросился, когда я объявил о своем намерении внести на счет полмиллиона франков.
Алина пристально смотрела на него:
- Но это - большие деньги.
- Для кого-нибудь может быть, но не для меня, - напыщенно заявил молодой человек. - Я, скорее всего, спущу их за пару месяцев. Кстати, часть из них я уже спустил на маленький сюрприз для вас.
- Сюрприз для меня?
- Да, - Стеттон поднялся и взял со стола небольшой сверток, который сам положил туда, когда вошел, - маленькое подношение, - продолжал он, срывая упаковку, - не знаю, понравится ли вам.
Он нажал на пружинку, открыв взорам жемчужное ожерелье, и протянул коробочку Алине.
Она испустила короткий вздох с восклицанием удивленного восторга и, взяв ожерелье с бархатной подушечки, приложила его к шее.