- Веди. - Есаул кивнул Ханееву и вскочил на коня. Афоня выехал вперед и пустил лошадь шагом, напряженно всматриваясь в землю. Гордый тем, что ему первому удалось найти кончик ниточки, ведущей к татарам, он не хотел теперь ударить в грязь лицом, потеряв долгожданный след. Однако басурманы не петляли - видимо, были уверены, что их никто не станет искать, если они сами не попадутся по дурости на глаза новым хозяевам Азова. След был прерывистый, но вполне ясный: он уводил все глубже и глубже в степь. Судя по всему, ордынцы проехали здесь ночью. Поэтому и не таились, чувствуя себя в степи как дома.
Примерно через час добрались до неглубокой балочки. Приготовили оружие, но балочка оказалась пуста. Афонька и Наум, как лучшие сакмогоны, спустились в нее и облазили вдоль и поперек.
- Кони ихние там стояли, - выбравшись, сообщил Наум. - Костра не жгли.
- Трое тут ждали четвертого, - уточнил Афонька. - Как он прискакал, они снялись - и к морю. Должно быть, дальше след разделится.
- Пойдем по следу троих, - решил есаул. - А ты запомни место, потом проверим, откуда к ним четвертый прибежал.
Теперь впереди скакали Афонька и Наум. Поскольку следов заводных коней казаки не обнаружили, они полагали, что дневка татар неподалеку: басурманы никогда не отправятся на дальние расстояния без запасного коня.
- Они мне живые нужны, - напомнил Паршин.
Скакавший с ним бок о бок пожилой казак только крякнул в ответ: загадывать в таком деле не стоило. Кто знает, кого клюнет горячая пуля или ударит стрела?
Неожиданно след запетлял, закружил по степи. Паршин с тревогой поглядывал на сакмогонов: как они? Но их лица были спокойны: уже близко логово татар, поэтому те и путали след, переняв эту хитрость у степных хищников.
- Там! - Афоня махнул рукой куда-то в сторону, и Федор понял, что это он о притаившихся ордынцах.
- Откуда знаешь, где они? - Паршин догнал сакмогона.
- Нутром чую, - огрызнулся тот, захваченный азартом, и вдруг вскрикнул: - Гляди!
Из узкой длинной балки, разрезавшей степь примерно в полутора верстах от казаков, внезапно выскочили около десятка конных с заводными лошадьми и наметом пошли к юго-западу, подбадривая себя и коней визгливыми, гортанными воплями, хорошо слышными даже на расстоянии.
- Уйдут! - Наум выпучил глаза и огрел коня нагайкой. Жеребец прыгнул вперед чуть не на две сажени и понес.
- Лошадей бей! - Федор поскакал следом, уже ощутив в груди знакомый холодок предчувствия опасности.
Неладно вышло! Не удалось захватить степняков врасплох: видать, они выставили пешую сторожу, которая и предупредила о приближении казаков. Имея свежих заводных лошадей, татары вполне свободно могут уйти. Вся надежда сейчас на резвость казачьих коней и речку, которую ордынцам придется переходить вброд. Пусть речушка невелика, зато правый берег у нее крутой, с маху конному не влететь, и это неизбежно заставит татар потерять драгоценное время. Или им придется скакать по берегу, к переправе, где берега более пологие. Конечно, хорошо бы окружить всю степь и потихоньку сжимать кольцо. Тогда враги оказались бы в мешке, и оставалось лишь затянуть его, но где же набрать столько людей для такого дела?
Кони неслись стрелой. Казаки, низко пригнувшись в седлах, рассыпались полумесяцем, концы которого были направлены в сторону уходивших от погони татар. Понимая, что их могут взять в кольцо, ордынцы не жалели лошадей: они и так замешкались, выбираясь из глубокой балки, и расстояние между ними и казаками не превышало версты. Мало-помалу оно сокращалось: медленно, почти незаметно для глаза, но сокращалось. Сейчас главное - приблизиться к ордынцам хотя бы на расстояние прицельного выстрела из ружья.
- Гей, гей! - кричали станичники.
Их уже захватил азарт погони, в упоении бешеной скачкой растворилось напряженное ожидание схватки, уступив безудержному желанию догнать врагов во что бы то ни стало. А там как Бог рассудит - кому навек остаться в степи, а кому вернуться к родным куреням.
Татары неслись сломя голову, стараясь оторваться. Каждая сажень, отвоеванная казаками, приближала ордынцев к смерти или плену, что зачастую было еще страшнее. Степняки боролись за жизнь с мужеством и отчаянием обреченных. Нет, и не может быть мира в Диком поле, краю вечных войн и набегов! Здесь один закон: либо ты, либо тебя!
Наум Васильев, жестоко нахлестывая коня, вырвался вперед и вскинул ружье. Сухо щелкнул выстрел. Последний из татар нелепо взмахнул руками и упал под копыта. Остальные, даже не оглянувшись, мчались к речке. Выбитый пулей из седла ордынец застыл, как уродливая кочка среди травы, и Федор понял, что этот враг уже никогда не уйдет.
- На переправе, залпом! - крикнул он казакам. Татарские лошади влетели в речку, подняв тучи брызг, сверкнувших в лучах солнца, как дорогие самоцветы. С тревожным ржанием, фыркая и храпя, пошли к противоположному берегу, но не смогли одолеть его с первой попытки: уж больно крут был косогор. И тут к реке подскакали казаки. Грохнул ружейный залп. С десяток татарских коней рухнули, придавив всадников и пятная прибрежные камни алой кровью. Несколько заводных лошадей оборвали поводья и шарахнулись в сторону. Бухнуло еще несколько выстрелов, и донцы, выхватив сабли, вошли в реку…
Через несколько минут все было кончено. Пятерых ордынцев захватили живыми, троих убили. У казаков был только один легкораненый - пуля задела плечо Наума Васильева.
- Где десятый? - Есаул подъехал к молодому ордынцу, которого держали два казака.
Татарин молчал. Его раскосые черные глаза горели злым огнем, на губах играла презрительная усмешка.
- Где десятый? - повторил Федор.
- Не понимаю, - отвернулся ордынец.
- Там, - Паршин показал плетью за реку, - лежит один. Здесь трое убитых и пять живых. Всего девять. У тебя был десяток! Где десятый?
- Не знаю, - буркнул десятник. - Ушел.
Казаки ловили разбежавшихся татарских лошадей, собирали оружие. Солнце давно перевалило за полдень, и есаул решил не тянуть. Вместе с пленными донцы переправились на пологий берег речки и остановились неподалеку от того места, где Наум застрелил первого татарина. Приволокли убитого. Пуля попала ему в спину, перебив хребет. Неудачника бросили рядом с телами других погибших степняков.
- Хочешь жить? - Федор подошел к безучастно сидевшему на земле десятнику. - Вызови из города того человека, который вам помогает. Отдай его мне и уходи!
- Мы не договоримся. - Лицо татарина стало непроницаемо равнодушным, как у каменной бабы на кургане.
- Жаль, - вздохнул есаул. - У меня нет времени уговаривать тебя. Кто хочет обменять свою жизнь на жизнь человека из города?
Он обвел глазами лица пленных. Под его взглядом они понуро опускали головы и отворачивались.
- Огня! - сердито хлопнув плетью по голенищу, приказал Паршин.
Казаки разложили костер, и вскоре загудело пламя. К белесому от зноя небу потянулась тонкая струйка невесомого дыма. В горячие угли сунули отобранный у одного из ордынцев длинный кинжал. Наблюдая за этими зловещими приготовлениями к пытке, пожилой татарин, сидевший за спиной десятника, изменился в лице и, брызгая слюной, закричал:
- Отдай им уруса! Пусть возьмут его жизнь вместо наших!
Десятник, не оборачиваясь, буркнул что-то непонятное, и пожилой татарин замолчал.
"Они опасаются друг друга, - догадался есаул. - Боятся, что если выдадут лазутчика, то окажутся заложниками того, кто смолчал".
- Ну-ка, растащите их, - велел Федор.
Татар быстро рассадили так, чтобы они не могли слышать, о чем говорят у костра.
- Боишься Азис-мурзы? - Паршин присел на корточки перед молодым десятником. - Он ничего не узнает.
- Ты не знаком с мурзой, - криво усмехнулся татарин и бросил на есаула быстрый взгляд.
- Твои люди никогда не вернутся в Крым, - глядя ему прямо в глаза, заверил Федор. - Ты всегда сможешь сказать, что предал кто-то из них, или свалить вину на убитых. Где твой десятый?
- Если я ничего не скажу, ты будешь меня пытать?
- Нет, - засмеялся есаул, - ты будешь смотреть, как пытают твоих людей. Кто первый сознается и согласится нам помочь, получит в награду жизнь и свободу. Ты увидишь все, но если кто-то откроет рот раньше тебя, не взыщи. Остальные мне будут уже не нужны.
- Они много не знают. - Татарин облизнул пересохшие губы. - Ты зря потратишь время.
- Значит, им придется умереть из-за твоего упрямства, - жестко ответил Федор. - Твой десятый ночевал в лодке?
Татарин побледнел, зажмурил глаза и застонал от бессильной злости.
- Наверняка Азис-мурза велел тебе опасаться шайтана Паршина. Так? Теперь ты встретился с ним. Я - Паршин.
Ордынец сжался, будто его хлестнули плетью, и начал раскачиваться из стороны в сторону, бормоча молитву.
- Ты молодой, здоровый, - продолжал есаул. - Зачем тебе расставаться с жизнью ради интересов мурзы? Отдай мне предателя - и получишь в обмен жизнь!
- Остальных убьешь? - Татарин открыл глаза и впился взглядом в лицо казака.
- Это мое дело. Но в Крым они не вернутся, - сухо ответил Федор.
- Поклянись, что отпустишь, - потребовал десятник.
- Христом Богом клянусь, - перекрестился есаул.
- Разожги дымный костер за курганом, - прохрипел татарин. - Ночью он выйдет из города и начнет выть степным волком. Надо идти на вой.
- Как он вызывает вас?
- Дает знак фонарем со стены.
- Хорошо. - Паршин поднялся. - Ночью ты поедешь со мной. Если мы возьмем лазутчика, ты получишь коней, оружие и свободу…
Наверное, никогда еще Федор с таким нетерпением не ждал наступления темноты. Казалось, солнце никогда не опустится за горизонт, и на небе никогда не появятся луна и звезды. Разведенный казаками за курганом костер давно прогорел, на траве остался большой черный круг выжженной земли. Дым этого костра не мог заметить только слепой. Но видел его предатель или нет? Если он в Азове, то непременно видел!
Как ни подгоняло нетерпение, есаул, сдерживая себя, тщательно готовился к поимке лазутчика. Пленных татар оставили в балке под охраной восьми казаков, а с собой Паршин взял дюжину донцов и молодого ордынского десятника, безропотно подчинявшегося его приказам, - рассчитывал вместе с ним подъехать к предателю, чтобы захватить вражину с поличным.
Наконец на степь опустились сумерки. В Азове начали загораться тусклые огни: караульные казаки выходили на стены крепости. Татарину принесли накидку из тонкого войлока. Такую же накидку набросил есаул. Казаки должны были незаметно окружить место встречи, не дать предателю бежать, если тот вдруг почует неладное.
- Пора! - Паршин подошел к коню.
- Торопишься, - усмехнулся татарин. - Еще рано: он не выйдет, пока не станет совсем темно. Пусть твои люди идут позади нас пешими. Урус очень осторожен и, если услышит топот коней, не откликнется.
Из балки выбрались в полной темноте. Федор ехал рядом с ордынцем, держа в руке конец веревки, которой тот был связан. Обмотанные кусками овчины копыта лошадей мягко шлепали по сухой земле. Чуть отстав от них, неслышно крались пешие казаки.
- Как услышите вой, начинайте окружать, - напомнил им есаул. - Упустите - головы оторву!
- Не боись. - Афонька Ханеев коротко хохотнул. - Не упустим!
Теперь уже все знали, какую великую тайну доверил им Паршин, и горели решимостью изловить проклятого гада, даже если это будет стоить жизни. Проехав примерно две версты, остановились и начали слушать степь. Но вокруг было тихо до звона в ушах. Каждый шорох казался чуть ли не громовым раскатом.
Время шло. Томительное ожидание выматывало, иногда чудилось, что скрытый темнотой лазутчик сам подобрался почти вплотную, а теперь уползает, как змея, злорадно посмеиваясь над незадачливыми охотниками, самонадеянно возмечтавшими поймать неуловимого и перехитрить хитрого. Федор уже весь измучился, когда, наконец, откуда-то издалека донеслось протяжное "о-у-у-у-а…" - так степной волк зовет свою подругу разделить с ним добычу. Неужели лазутчик вышел из крепости?
- О-у-у-у-а… - снова поплыл над степью протяжный волчий вой.
- Он? - Есаул повернулся к татарину.
- Да. Надо ответить и ехать навстречу.
Федор приложил ладони ко рту и завыл: тоскливо, зовуще, мастерски подражая голосу одинокого серого разбойника. Потом тронул коня и вместе с татарином поехал туда, откуда донесся до них сигнал предателя. Из темноты снова раздался вой, уже ближе.
- Урус? Где ты, урус? - Десятник привстал на стременах. Никто не откликался. Проехали еще несколько шагов, и татарин снова позвал: - Урус, ты где?
Внезапно из темноты появилась фигура пригнувшегося человека, и странно знакомый Паршину голос окликнул:
- Давай сюда!
Есаул и десятник послушно повернули коней. Федор почувствовал, как его охватывает нервная дрожь: вот он, тот, кто предал своих братьев врагу и сам стал для них страшным врагом! Если он и сейчас сумеет исчезнуть, Паршину не будет прощения, и душа несчастного серба Ивко не успокоится на небесах, пока презренного Иуду не настигнет заслуженное возмездие. Разве зря поклялся Федор найти предателя?
Он незаметно вытащил из-за пояса пистолет и взвел курок. У предателя оказался отменный слух: едва раздался слабый щелчок взводимого курка, он насторожился. Однако, видя перед собой знакомого татарина, успокоился и подошел ближе.
- Зачем звал? Случилось что?
Когда он вновь заговорил, есаул чуть не вскрикнул и еле сдержался, чтобы не назвать предателя по имени. Вот, оказывается, кто продавал их татарам и туркам! А он верил этому человеку и только по чистой случайности не отправил его искать лодку в плавнях и не взял с собой в степь.
- Случилось, - эхом откликнулся татарин. - Ты проиграл, урус!
- Ни с места! - Федор вскинул пистолет.
Но предатель оказался ловок и увертлив. Он метнулся к татарину - раздался хрип, потом вскрик, - хотел вскочить на коня, стащив с седла десятника, но слишком поздно понял, что тот привязан.
- А-а-у-а! - в отчаянии заорал Иуда и забился в крепких руках подоспевших казаков. Не обращая внимания на его отчаянное сопротивление и вопли, те повалили вражину на землю и ловко связали. Потом рывком поставили на ноги.
Татарин свесился набок и странно хрипел. Федор взял его за плечо, но тот не выпрямился. Тогда есаул обхватил ордынца, надеясь поддержать, - пальцы наткнулись на рукоять кинжала, глубоко всаженного в бок. Десятник был мертв.
- Огня!
Оставив татарина, которому уже никто не мог помочь, есаул спрыгнул с коня и сорвал пук травы. Афонька высек огонь и запалил заранее припасенный факел. Федор схватил предателя за волосы, поднял его голову и пучком травы стер сажу с лица.
- Сысой Мозырь! - ахнул кто-то.
Паршин зло скрипнул зубами: да, Сысой Мозырь. Именно он готовил коней для выездной станицы, отправившейся в Крым. Он знал о Куприяне Волосатом и приехавшем от отца Зосимы молодом казаке Тимофее Головине. Знал о его товарищах, о Макаре Яровитове!
- Убей! - прошипел Сысой. - Твоя взяла, не успел я тебя в землю отправить!
- Нет, - покачал головой есаул. - Судить будет Круг. И смерть тебя ждет лютая…
* * *
После неожиданной и страшной кончины Данилы Демидова, отравленного похлебкой, Иван Попов не мог найти себе места: ему казалось, что Никита Авдеевич нарочно избегал его, видимо, считая косвенным виновником гибели пленника. А в чем вина Ивана? Не он ли вместе с Павлином пытался спасти гонца в корчме, а потом, рискуя жизнью, проник в разбойничий дом у трясины, где и схватил Данилку? Сколько трудов стоило довезти его до Москвы в целости. И как был тогда рад дьяк. Правда, радость его смешалась с горем, но он хвалил стрельцов, наградил за верную службу. Все-таки в тяжелую минуту они не растерялись, верой и правдой послужили делу государеву, не жалея животов своих. За то и награда!
Так в чем вина? Разве он плохо стерег Данилку, допустил к нему чужого или, спаси Бог, сам подсыпал ему зелья в похлебку? Так ведь нет! Караул Иван нес как положено, с пленником в разговоры не вступал, никого к нему не допускал. Да и кто чужой может появиться на тайном подворье Бухвостова? Со всех сторон оно огорожено высоченным тыном, вдоль которого бегали огромные злющие псы, натасканные сразу хватать человека за горло. Ворота охраняли стрельцы - люди проверенные, отобранные самим Никитой Авдеевичем.
И все-таки Демидова отравили. Похлебку эту ели в обед и караульные стрельцы, но никто из них даже животом не занедужил. Сварили ее там же - стряпней занималась старая бабка, хорошо известная дьяку, в котлы нос никто не совал, но… Данилка выхлебал несколько ложек и загнулся. Кто его отправил в мир иной, кому он костью встал поперек горла? А главное, кто мог знать, что он у Бухвостова под замком, и не только знать, а проникнуть к узнику и отравить его? Загадка! Неужто кто-то из своих переметнулся на чужую сторону? Видно, не зря дьяк позвал татарчонка и велел ему искать врага в доме…
Минул день, потом другой. Как-то проходя по двору, Попов увидел Никиту Авдеевича: дьяк сидел в тенечке на лавке и блаженно щурился, как сытый кот. Иван замедлил шаги, надеясь шмыгнуть в какую-нибудь щель, но Бухвостов уже поднял голову, заметил оробевшего стрельца и поманил его пальцем:
- Поди сюда!
Иван подошел. Дьяк хлопнул широкой ладонью по лавке. Попов сел.
- Прячешься? - усмехнулся Никита Авдеевич.
- Да я…
- Прячешься, - утвердительно повторил дьяк. - Зря! Я на тебя сердца не держу и ни в чем не виню. Дело наше такое: по-всякому, бывает, поворачивается.
- Надо было мне самому похлебку попробовать, - вздохнул Попов.
- Да? Это ты дельно придумал. Только если в другой раз кого отравить захотят, ты первым и помрешь… Но порядок такой завести нам надо и животину какую для пробы приспособить. Иначе я без стрельцов останусь. Собаку, что ли, первой кормить? А?
- Можно и собаку, - рассмеялся Иван. На душе у него полегчало.
- Ладно, иди, - махнул рукой Никита Авдеевич. - Что раньше с тобой словом не перемолвился, так просто недосуг. Хлопот много. Завелся змей подколодный, так и жди, где еще ужалит. Ты тоже поглядывай!
После такого разговора Иван повеселел и решил зайти в кабак, выпить чарку, а потом и домой. Сегодня служба закончена, дело к вечеру, а тут еще встретился давний, приятель, Лаврушка 3ахаров, с которым росли на одном конце улицы. Вот и получилась компания.
- Только по чарке, Лавруха, и домой, - предупредил Попов. Он прекрасно знал, что Захаров иногда любил заглянуть бочке на дно. В такие дни его вытаскивали из кабака всей семьей, а то и соседей приходилось звать на помощь.
- Конечно, - немедленно согласился Лаврушка, блестя глазами и оживленно потирая руки. - Конечно, по одной.
Иван недоверчиво покосился на него, но промолчал. Вскоре они вошли в шумный, битком набитый питухами кабак неподалеку от торга. Дородный кабатчик принял деньги, налил им по чарке, и приятели с трудом отыскали свободное местечко за длинным столом.