Алампий. То, государь царевич Федор, шито по италийской камке с крупными цветами именем куфтерь. Так ли, мастерица?
Анница. Истинно так.
Алампий. Краски Девы Марии и Младенца хороши.
Иван. Про краски скажи, Анница.
Анница. Государь милостивый, на Деве Марии – коричнево-малиновый мафорий, лицо обрамляет голубой чепец, нимб золотой нитью, швом в клопец сделан. Одежда на Младенце шита золотой нитью, узорным швом вприкреп.
Иван. Красива пелена! Фон – желто-лимонной расцветки. (Смотрит.)
Алампий (тоже смотрит). Красива. Лишь с чепцом, государь, не согласен, что на Деве Марии.
Иван. Так на образце и на иконописи повсюду. Рублев и Дионисий так писали!
Алампий. На иконописи так, государь милостивый, но противоречит постулатам христианства. Убрус – оброс – имеет общий глагольный корень "обросити" – остричь, когда жены во время свадебного обряда обрезают волосы. По древнему византийскому обычаю замужние закрывают волосы. Однако ведь Дева Мария оставалась и после рождения Христа девой! Не может она изображаться в женском головном чепце. Вот таковое меня одолевает.
Иван. Ты, Алампий, новгородец, а новгородцы все разумом живут, а не каноном и послушанием. Так ли, художник?
Алампий. Так, государь. В церкви Спаса на Нередице, как расписывал с дружиною алтарную икону под именем "Деисус", сиречь "Моление", так замыслился и впал в сомнение. Ежели смотреть на образец, канон, по сторонам Христа должны находиться Иоанн Предтеча и Богоматерь. Я же, не желая Деву Марию в убрусе или чепце писать, вместо Богоматери в той нередицкой росписи святую Марфу изобразил. Страдал да мучился, не искажаю ли, однак ктиторам, сиречь заказчикам церковной росписи, то по душе пришлось. А подновляю уж немалое я время, ныне на Варваринском крестце, икону Варваринской святой Матери по митрополичьему заказу, да замыслился – не знаю, как писать на той почитаемой чудотворной иконе Богоматерь: в чепце али без чепца.
Иван. Милые мои, всеми делами своими должны служить мы отечеству, а служа отечеству, служим и православной церкви. Перед православной церковью и я, царь, лишь послушник. Хорошо быть послушником православия! Тому учат издавна покровители Руси и царствующего града Москвы – святые Николай Мир Ликийских, московские митрополиты Петр и Алексей, также Сергий Радонежский и другие игумены главных русских монастырей: Кирилл Белозерский, Варлаам Хутынский, Никита Переяславский, Димитрий Прилуцкий, святой Александр Невский – то Божье. А непослушание и своеумие – от дьявола. Божью Матерь по канону в чепце изображали всегда, так и изображать надобно.
Царевич Иван. Батюшка, всегда ли в чепце? На пелене "Надгробный плач", где святые скорбят и плачут, то Божья Матерь и Мария Магдалина простоволосы.
Иван (недовольно). Знаю я, Иван-сын, ту пелену. Та пелена сделана в вышивальной мастерской князей Старицких, соперничавшей с нашей царской, у княгини Евфросиньи, матери князя Владимира Андреевича Старицкого, которого изменные бояре хотели вместо меня на престол. А в той пелене – портретны черты. А скорбят по своей печальной судьбе последнего рода удельных князей, мечтавших о дроблении отечества нашего, о том скорбят! На такое их изменные бояре подвигали. И тезка их – дьявол. Милые мои, все непослушание и своеумие – от него. Он ли тебя, художник, к своеумию зовет?
Алампий. Истинно он, государь, черт! Когда в храме Спаса на Нередице расписывал западную часть храмовой стены картиной Страшного суда, то впервые приходить стал ради соблазна.
Иван. Знаю, милые мои, он, бес, лучше всего к красоте липнет. Красив храм Спаса на Нередице. Люблю я его! Крестокупольная постройка. В куполе Спаса – Вознесение, ниже в барабане – пророки, в подпружних арках – медальоны: сорок мучеников на стенах, и на сводах евангельские картины. А на западной же стене – бесы. В семейной церкви нашей Благовещенского собора также много писано Апокалипсиса и Страшного суда. Велю тебе, Алампий, кое-что подновить.
Царевич Иван. Батюшка, не было бы от него, сего художника, нашей семейной церкви порчи. Он с Сатаной знается!
Алампий. Государь-царевич, кто святые иконы пишет, того Сатана постоянно под руку толкает. Он и с Рублевым знался, и с Дионисием знался, он и к Святым ходил, к святому Варлааму приходил и к святому Сергию Радонежскому в лесную келью.
Царевич Федор. Какой он с лица? Сквернообразный?
Алампий. Государь царевич, с лица он всякий: иной раз синий, иной раз багряный, иной раз яко смола черный, иной раз и белый, сверкающий, аки ангельский. Пестролиц он.
Царевич Федор. Батюшка, истинно и мне иной раз видится пестролицее и крылатое сатанинское войско. Опричь престола Сатаны, зрю множество багряных юнош крылатых, лица же иных – синие, иных – яко смола черны. Как быть, батюшка, против подобной прелести?
Иван. Бельский, ответь, как быть против прелести?
Бельский. Против прелести, великий государь, хороши кнутобойные советы. Кнут не Бог, а правду сыщет.
Иван. Иконописец, что от тебя Сатана хотел?
Алампий. Государь милостивый, он от меня обязательства хотел.
Иван. То-то, милые мои, с древних времен, как взял Сатана запись с Адама, он, ежели может, обязательства требует.
Царевич Иван. Батюшка, одним лишь кнутом с бесом не сладишь.
Иван. Истинно так, мальчик, царевич Иван. Для того и даны нам святые места и Святые Каноны. Кто же своеумием живет, того бес одолеет.
Алампий. Государь милостивый, я черту не дамся. Ежели одолевать будет, горько заплачу о погибели души своей и удавлюсь.
Иван. Пойдешь давиться, не забудь сказать: душу отдаю Богу, а тело черту. (Смех.) Однак, милые мои, черт умен. Ишь, великое дело, скажет, твое мясо! На что оно нам, бесам? Ты нам душу подай, а не тело вонючее! И вытянет тебя из петли. (Смех.) Бес, милые мои, говорит: "Вы, христиане, много лжете, когда вам туго приходится, меня ищете. А только вам легче станет, вы и перебегаете к Христу, благо, что Христос милостив и принимает вас обратно. Нет уж, вы напишите такое обязательство, чтоб моим быть навеки". А льщение, которым дьявол улавливает людей на удилище, – то гордыня. Вот ты, Алампий, и бесов зришь. Гляди подолгу на святые иконы, то, может, и спасешься.
Алампий. Гляжу, государь, подолгу, особенно на рублевские. Каждую щербинку на них знаю, однако Варваринску Божью Матерь по-иному хочу переписать, не по рублевскому иконописанию. Лицо живое хочу найти. (Вглядывается в Анницу.) Вот такое! (Анница стоит потупившись.) Подними голову, жена!
Иван. А ну, покажи, жена, красоту лица своего. (Анница поднимает голову.) Она и швея хороша, и плясовница. Как пляшет, то лицо особо красиво. Спляши, Анница! (Анница стоит неподвижно.)
Бельский. Делай, девка, что царь велит! (Анница пляшет.)
Алампий (торопливо рисует). В праздниках иконостаса Благовещенского собора такова пляшущая хороша, и на иконе Варваринской Божьей Матери таково лицо вижу: лицо Богоматери округло, с небольшими ясными глазами и тонким носом. Охряное на лице, нежно-розовое, светло-зеленое, оливковые оттенки. Вдоль левой щеки положено легкое потенение. Таковы же потенения вдоль носа, потенения на шее для усиления округлости лица и подбородка. Лицо Богоматери ясно смотрит из обрамления зеленого покоя и коричневого мафория. Округленные щеки, которых у иных Богоматерей нет: ни в иконах Донской Богоматери, ни у Богоматери Деисуса из Благовещенского собора, ни у иных. Белилами хочу сделать высветление лица. (Дрожит.) Белилами хочу сделать…
Бельский. Государь, художник в исступи ума. Увести его?
Иван. Хай говорит. Говори далее, богомаз!
Алампий (лихорадочно). Под веком левого глаза – длинные белильные линии повторяют очертания теней под нижним веком, на щеках – розовый тон, охрение переходит в легкий румянец. Левая бровь Божьей Матери высоко поднята, устремленный вдаль задумчивый и живой взгляд… (Замолкает, прислушивается.) Слышишь, государь, лишь про святое от сердца заговорил, как пекельник рядом. Бес, слышь, государь? Нечистый завизжал, как поросенок. (Дрожит.) Слышь, а теперь младенцем плачет. (Дрожит, утирает слезы.) Одежда Младенца на груди и правый рукав рубашечки – охряным цветом. Гиматий сливается с тоном цвета охры. Лицо Младенца и лицо Богоматери нежной плавью, плотным охрением розового цвета. (Плачет.) Черные зрачки Младенца глубоки, взгляд пристальный, в сердце мое смотрит. Пухлая верхняя губа Младенца слегка тронута красной краской. (Плачет.) Высокий лоб Младенца, завитки волос – все слегка прорисовано коричневой краской, шея и ворот одежды – красно-коричневой и коричневой описью. Богоматерь и Младенец щека к щеке – вот так хочу писать. Не по-рублевски хочу писать, по-своему! (Замолкает, прислушивается.)
Царевич Федор. Батюшка, то его бес мучает!
Иван. Федор-сын, то бес пришел к нему за гордыней его и своеумием. Глядите, мальчики, что от гордыни делается!
Алампий. Государь милостивый, бес давно меня мучает, черт, пекельник, велит делать свое, бесовское. А я не дамся! Я знаю, где у меня бес сидит!
Иван. Где же у тебя, богомаз, бес сидит?
Алампий. Тут, государь, где глубокая щербинка под левым глазом на рублевской иконе. Под левым глазом у меня сидит, под веком левого глаза.
Иван. Молитесь, милые мои, чтоб и нас бесы не одолели. (Крестится. Все крестятся.)
Алампий. Слышь, слышь, вопит в отдалении, обменыш вопит! (Падает, начинает биться.)
Царевич Федор. Страшно-то как одержим он злой силой!
Иван. Бельский, кликни лекаря моего Николу!
Бельский. Слушаюсь, государь. Художника прочего сыскать вместо него, бесного? У художника корчи, трясовица.
Иван. Нет, этот хай пишет. Он мне по душе. То мне знакомо – с бесом сражение вести. И святые с бесами сражались, и ангелы. На иконе Богоматери с Сергием преподобный Сергий Радонежский держит хартию со словами: "Не скорбите, убо братие понеже" – далее оборвано, ибо далее в прощальном предсмертном обращении к братии сказано, что и он, Сергий Радонежский, был одолеваем бесами. Он же на Божью Матерь и Младенца уповая жил.
Алампий (трясется, кричит). Обменыш, пекельник недалеко! Мучит меня обменыш!
Анница (с тревогой). Позволь, государь, я художника успокою. Я заговор от порчи знаю.
Иван. Покажи, Анница, тот заговор.
Анница (подходит, накрывает Алампия покрывалом, говорит нараспев). От чермного, от русого, от черноглаза, от сероглаза, от белоглаза, от черноплота, от сероплота, от белоплота, от одножена, от двоежена, от однозуба, от двоезуба, от троезуба, от колдуна и колдуньи, от бедуна и бедуньи, отстранись, всякое злище лихое. (Алампий затихает.)
Иван (крестится). Унесите его. (Алампия уносят.) Ты, Анница, с покровом сшитым Богоматери ко мне в опочивальню ежевечерне приходи заговор говорить. Как старцы моей семейной церкви на ночь углы от бесов крестить будут, и к сим моим царевичам ходить будешь, чтоб не допустить проказ над спящими. Также посуду крестить будешь приходить с покровом, чтоб сделать недоступной для шалости бесов.
Бельский. Государь, бесы ли шалят али иной кто, однак мне почудился некий плач в отдалении, точно младенец пискнул.
Иван. И ты, Бельский, сбесился?
Бельский. Государь, у меня слух тонкий. Помнишь, в Белой Казне, в Хамовниках, когда кадашевка, которая на дворец полотно делает, ребенка побочного хоронила тайно?
Иван. Анница, я тебя за умение и прилежание да за красоту почитаю. Однако знаешь ведь, как бываю суров к тем, кто нарушит правила Святых Отцов и Божьего Закона! Скажи, хоронишь ли какого младенца, прижитого, будучи невенчаной?
Анница (млея от страха). Не хороню, государь, то птицы пищат. Гнезда у них на крыше.
Иван (начинает сердиться). Чего же страшишься? Бес ли страх и ужас великий напущает? Ответь! (Анница молчит.)
Слуга (входит). Государь милостивый, в вышивальную мастерскую приехал венецианский посол с дьяком Посольского приказа Щелкаловым. Примешь ли тут, в мастерской?
Иван. Приму, хай идет, говорить с ним хочу.
Бельский (посылает слугу). Государь, золотошвея от слов твоих про младенца выглядит уязвленно. Не было б конфуза, как с кадашевкой из Белой Казны. Я пойду погляжу, государь. (Выходит.)
Иван (ласково). Анница, ежели имеешь грех, то покайся. Сокрытые, некрещеные дети Адама и Евы именуются обменыши – наполовину люди, наполовину – нечистая сила, и всякий скрытый такой же делается, помысли о сим. (Входят Щелкалов и посол Фоскарино.)
Щелкалов. Государь милостивый, светлейший Венецианской республики посол Марко Фоскарино попросил привести его в вышивальную мастерскую.
Фоскарино (кланяется). От светлого венецианского дожа Никколо поклон русскому царю.
Иван. Здоров ли венецианский дож?
Фоскарино. Здоров ли государь с государыней с детьми?
Иван. Мы здоровы. Вот царевичи мои – Иван да Федор. (Посол кланяется.) Старший царевич Иван – мой соправитель.
Царевич Иван. Хорошо ли доехал до Москвы?
Фоскарино. Светлейший принц, я запоздал, и ехал уж по тающему на солнце снегу с большим трудом и чрезвычайными усилиями.
Царевич Иван. Разве так дурны у нас дороги?
Фоскарино. Дурны, светлейший принц. Особенно плохи в России переправы через многие реки, речки, озера, болота. Хоть на реках по большей части и сделаны мосты, однак сделаны они из грубого неотесанного материала, и о них часто ломаются повозки, и путешествие это невероятно утомляет и обессиливает.
Царевич Иван. Так, батюшка, давно надобно нам Ямской приказ по устройству дорог и ямской гоньбы для наблюдения за краями не вполне замиренными и для быстрой переброски войск.
Иван. Истину говоришь, Иван-сын. Тебе и поручу, чтоб добро делал. А то в распутицу многие мосты уносит, а как снег тает, образуются болота и грязные непроходимые топи, что мешает торговле с Европой и продвижению войск. В Венеции хороши ли дороги и мосты?
Фоскарино. Венеция, государь, расположена на островах, разбросанных среди венецианских лагун. Дороги у нас большей частью водные.
Щелкалов. Государь, мешают торговле с Европой не так дурные наши дороги, как Польша, которая стоит поперек дороги нашего мира с Европой. О том и Истома Шевригин доносит.
Иван. Я вел переговоры с папским легатом Поссевино, теперь хотел бы и с тобой, венецианским послом, о том говорить. Согласна ли Венеция быть посредником мирных переговоров с Польшей?
Фоскарино. Папский легат Поссевино был и у нас в Венеции, говорил о задуманном плане примирения перед дожем и перед Советом десяти. Сеньория без дальнейших слов извлекла, что мир возможен. Начать торговые отношения с Россией – ее давнее стремление. Примирить короля с царем мы согласны. Торговля нуждается в мире. Остальное – дело Рима.
Щелкалов. Государь, однако притом, принимая роль посредника, они имеют в виду заключить мир против турок.
Фоскарино. Посол Шевригин старается представить тебя, государя, очень расположенным к султану, и к тому ж, скажу тебе конфиденциально, что со времени Лепанто и переговоров дожа с императором дож наш не верит лигам. Вопрос о лигах окончательно устранен. Речь идет об окончании польской войны и торговле с Россией.
Иван. То нам по душе. О том будем говорить подробно.
Фоскарино. Интерес к России у нас чрезвычайно велик. Про московские богатства и сердечность мы слыхали много, и в том и убедились, едва доехав до границы. Как только мы доехали до границы Московской земли, все наше содержание стало даровым, так что мы совсем не тратились ни на кушанья, ни на подводу.
Иван. Так у нас водится. Мы – народ щедрый.