А у самого в голове уже стремительно связывались фрагменты осенившей меня идеи. Так… он – секретарь крайкома, попавший в критическую статью центральной газеты… А я – хоть и не автор той заметки, но непосредственный виновник её передачи в Москву – об этом здесь знают все… Теперь я от редакции собрался на Олимпиаду, но мои документы не подписывают в местном крайкоме партии… И кто не подписывает?.. Да тот самый партийный чиновник, попавший под огонь критики нашей газеты, и не подписывает. Так это же… это же получается… Ё-моё! Расправа за критику получается… Расправа за критику, даже если таковой и нет у него в мыслях. Вот оно, нашёл!!!
Да простит меня Всевышний и секретарь Приморского крайкома КПСС Владимир Павлович Чубай, к которому пошёл я с этой интригой и который и впрямь оказался неплохим мужиком! Но что мне, загнанному в тупик и совершенно убитому таким поворотом событий, было делать?! Ведь я собирался на Олимпиаду не только из-за своего личного горячего желания увидеть крупнейший спортивный праздник планеты, а должен был работать там для редакции своей газеты, а значит, и для огромного количества её читателей!
Через пару часов я сидел у него в кабинете.
– С чем пожаловали, Валерий Юрьевич, какие такие вопросы возникли к крайкому партии у уважаемой и любимой всеми "Литературной газеты"? – начал он игриво-покровительственно нашу встречу. – Не стесняйтесь, выкладывайте, а мы поможем, чем можем.
– Видите ли, Владимир Павлович, моя газета послала меня на Олимпийские игры, которые скоро пройдут в Южной Корее, с заданием описать их именно через первый визит со времён корейской войны в эту страну пассажирского судна, идущего туда из Владивостока. Потому по договоренности с пароходством меня берут туда по паспорту моряка… – начал я свою легенду, ожидая от собеседника всего, чего угодно, но пока он лишь отстранённо слушал. – Пароход отплывает через два дня, но моя виза по какой-то причине застряла здесь, в крайкоме. Я ничего не могу сделать, а в редакции узнали каким-то образом, что именно от вас зависит её получение. Понимаете, я сам в ужасе от того, что сложилась такая ситуация, и уже не рад, что затеял эту поездку с Дальневосточным пароходством. Потому что в газете напрямую связывают задержку мне визы с той, наделавшей столько шума публикацией о встрече во Владивостоке Л. Бирюковой, где было упомянуто ваше имя. Дескать, это месть журналисту за критику… Я-то прекрасно понимаю, что вы тут совершенно ни при чём, но редакции моей этого не объяснить. Там взбешены тем, что важнейшее редакционное задание оказалось под угрозой срыва…
Кажется, тут до местного партийного секретаря начало доходить сказанное мною – во всяком случае, пальцы его правой руки нервно забарабанили по столу и взгляд явно показал определённое сосредоточение в голове.
…И должен вам сказать (а это уже только между нами), что теперь там все ужасно завелись, явно жаждут крови. Время-то на дворе, сами понимаете какое, демократия, перестройка, и, похоже, они готовы хоть завтра всё это вынести на газетную страницу, – врал, безбожно врал я, всё более распаляясь от осенившей меня весьма правдоподобной легенды, в которую и сам уже начинал верить. – Вы же знаете любовь редакций к возвращениям к своим публикациям, тем более таким скандальным. Так что теперь ситуация вышла из-под моего контроля! И даже если я вдруг сообщу им, что передумал ехать, то мне, во-первых, будет взбучка за срыв ответственного международного редакционного задания, а во-вторых, они не поверят мне и решат, что я по какой-то неизвестной им причине прикрываю вашу предполагаемую расправу… Жуткая, нелепая ситуация, Владимир Павлович, в которой мы оба с вами оказались. И вот я пришёл к вам, чтобы о ней рассказать и не просить ни о чём – боже, упаси! – а просто посоветоваться, что нам с вами вместе теперь делать?
Я не знаю, усомнился ли мой собеседник хотя бы в одной детали рассказа, в который я и сам уже верил от начала до конца (да так верил, что мне по-настоящему стало жалко несчастного секретаря), но лицо его по мере развития повествования менялось от отсутствующе улыбчивого до внимательно слушающего и даже напряжённо испуганного. Он-то, видимо, поначалу думал, что я явился слёзно просить его об одолжении. А тут такое, что впору ему самому меня о чём-то просить. Ни слова не говоря в ответ на мой взволнованный и умеренно сбивчивый рассказ, он поднял телефонную трубку и сухо, не называя имени собеседника на том конце провода, произнес: "Зайдите ко мне немедленно!"
И только после этого обратился ко мне успокаивающим жестом протянутой руки: "Сейчас". Не помню, успели ли мы что-либо сказать друг другу, но очень быстро в кабинет вошла пожилая дама из разряда типичных райкомовских крыс, с которыми никакие вопросы в личном порядке решать невозможно.
– Почему Шарову не оформлен допуск в загранплавание?
– Вы же знаете, Владимир Павлович… – дама шагнула ближе к хозяину кабинета и последующие слова говорила ему чуть ли не на ухо, недоумённо и озадаченно поглядывая на меня. Видимо, в этот момент прозвучала истинная причина задержки моих документов, о которой я не знаю до сих пор, но по всему происходящему я так и не понял, был ли в этом виноват сам В. Чубай.
– Ничего знать не хочу, – оборвал он её на полуслове и снова поднял телефонную трубку. – Катков, зайди!
Через несколько секунд в кабинет вошёл немного знакомый мне инструктор промышленного отдела.
– Значит так, – обратился секретарь крайкома к своим подчинённым без каких бы то ни было предварительных объяснений. – Мы – комиссия по выдаче допусков в загранплавание. Вы (к пожилой даме) – её секретарь, вы (к инструктору) – член комиссии, а я – председатель. Оформляем Шарова для выезда в Корею. Чтобы сегодня всё было готово. Ясно?
Оба чиновника согласно кивнули и живо покинули кабинет.
– Ну, всё улажено, – как-то душевнее, нежели в начале моего визита, улыбнулся секретарь, – надеюсь, теперь у "Литературки" не будет претензий и вы успешно выполните ответственное редакционное задание…
– Деньги-то вам хоть какие-нибудь редакция на поездку даёт? – уже совсем по-отечески поинтересовался он. – А то ведь скромного валютного довольствия члена экипажа судна не хватит даже на пиво и кофе в корейских ресторанах.
Никакой валюты "Литературка" мне не давала, но меня это не волновало. Совершенно ошалевший от блестяще сработанной задумки – настолько ошалевший, что, кажется, даже забыл поблагодарить В. Чубая, – покинул я высокий кабинет и… через два дня на белоснежном океанском лайнере "Михаил Шолохов" отплывал из Владивостока в Южную Корею. На вожделенные XXIV Олимпийские игры в Сеуле 1988 года!
Особый мир существования, созданный для себя руководящим партийным сословием в Советском Союзе, конечно же, не имел жёстких территориальных очертаний. Он более охватывал материальную сферу бытия: распределение жилья, продуктов, медицинских услуг, хороших должностей, загранпоездок и прочее, – хоть и приятную, но всё-таки прозу жизни. Разумеется, главным его делом было формирование, толкование и претворение в жизнь такого бездонного понятия, как коммунистическая идеология, которое, однако, в итоге тоже сводилось к перечисленному выше. Это ведь только в классическом учении основоположников марксизма-ленинизма звучат громкие слова о справедливо устроенном для народа коммунистическом обществе, да в первые месяцы советской власти руководители нашей страны пытались хоть как-то соответствовать в своих действиях этом принципу. Но потом всё очень быстро и необратимо съехало к тому, что лучше всех зажили партийные боссы, а народ был низведён до положения послушного во всём рабочего скота, который должен неустанно трудиться во имя светлого будущего (неизвестно когда грядущего) и которому лишь иногда перепадали какие-то подачки. Что особенно удивительно, и это ни в коей мере нельзя отрицать, устроенное таким образом общество имело и известные успехи: в науке и культуре, в создании военной и космической техники, в индустриализации страны. Невозможно переоценить роль СССР в победе над фашизмом. Правда, тут же возникает вопрос о цене этих успехов, выраженной в человеческих жертвах и низком экономическом уровне жизни советских людей, а произошедшая в 1986 году ядерная катастрофа в Чернобыле, затронувшая многие страны, будто подвела главный итог существования первого в мире коммунистического государства и показала его место в современном мире. Именно после Чернобыля начались в нём разброд и шатания: перестройка, гласность, демократия, а в конечном итоге – полный развал.
Впрочем, я, кажется, слишком увлёкся общими моральными оценками устройства ставшего уже историей советского общества и отошёл от главной темы главы – поведения советских партийных руководителей в необычных для них ситуациях. Их мир, объединённый одной идеологией и единым неизменным стремлением жить лучше, и лучше, и лучше… своего народа, имел строгую субординацию, зоны действия. Так, приди к партийному чиновнику, подобному моему секретарю крайкома, с похожим спектаклем на тему мести за критику в газете кто-либо из местных журналистов, чёрта с два получил бы он желанную зарубежную визу. Вылетел бы из кабинета с пол-оборота. Да пожалуй, ещё – и с работы. Потому что все местные газеты подчинялись региональным партийным комитетам, и секретарю крайкома ничего не стоило просто снять трубку телефона и в минуту решить проблему с главным редактором этого издания. А вот центральная союзная газета, да ещё такая в то время авторитетная и весьма независимая, как моя "Литературка", да ещё в такое сложное для руководителей перестроечное время, была вне сферы его непосредственного влияния. Публикация в ней могла отразиться если не на его карьере, то на репутации – это точно. Я же со своей стороны вряд ли мог прийти с такой сказкой в ЦК КПСС.
Привыкший легко решать все возникающие вокруг него проблемы с использованием годами отработанных местных субординационных отношений, мой секретарь, очевидно, оказался в совершенно непривычной для него обстановке, когда обстоятельства вынесли его на огромный всесоюзный уровень общественной жизни. Конечно, поверив (тем более не поверив) в созданную мной весьма правдоподобную легенду, он мог попытаться позвонить руководству моей газеты или решить эту проблему через любого из своих друзей в ЦК КПСС, которые у него наверняка были. Но определённо, одна только гипотетическая перспектива быть замешанным в ещё один скандальный газетный материал заставила его использовать своё влияние в распределении этого вида материального блага не в целях получения каких-то дивидендов для себя – моральных или материальных, – а исключительно для огораживания своей особы от возможных неприятностей. Потому всё так легко и быстро устроилось – партийный чиновник не мне помогал, а себя спасал. Тем более что это ему абсолютно ничего не стоило – даже отдалённой аналогии с поведением описанной выше рептилии, отдающей в случае опасности свой хвост, здесь провести невозможно. Описанное выше поведение, хоть и непривычно для подобного рода людей, но всё-таки вписывается в общие рамки фантасмагорического мира, сконструированного за годы советской власти "в одной отдельно взятой стране". Настоящие же сдвиги начинались, когда партийные чиновники попадали за границу и обстоятельства сталкивали их привычный мир с этой самой системой.
По заведённой в Советском Союзе традиции вместе с делегацией, направляющейся за границу с вполне определённой деловой целью, обязательно оказывался один, а то и целая свора партийных деятелей. Они ехали чаще всего руководителями, а иногда – рядовыми участниками делегаций, но, как правило, не за свой счёт. Это у них были, очевидно, такие поощрения за плодотворную и напряжённую работу на партийном фронте. Помимо личного обогащения любыми способами они параллельно осуществляли идеологический догляд за всей делегацией. Понятное дело, наш огромный океанский лайнер, идущий на сеульскую Олимпиаду, имел целый набор таких партийцев, среди которых особо выделялся секретарь по идеологии Приморского крайкома партии Виктор Павлович Чернышёв. Подозреваю, что именно его вмешательство помешало мне первоначально получить визу в Корею в крайкоме, но не об этом сейчас разговор. Невысокого роста, коренастый и очень надутый своей высокой идеологической значимостью, он с видимым удовольствием играл первую политическую скрипку в момент торжественных проводов парохода во Владивостокском порту. Однако по мере приближения к малоизвестной нам чуждой капиталистической стране как-то сдувался, сдувался и отходил на второй план в общественной жизни разношёрстного пароходского коллектива. А в дни пребывания в Корее и вовсе редко попадался мне на глаза, постоянно участвуя в каких-то приёмах, поездках и прочих халявах, с которых неизменно возвращался с кучей подарков.
И вот как-то на "Шолохове" сообщили, что через несколько дней состоится экскурсия, которую устраивает для нас директор культурного центра Игр. Я не придал этому особого значения, поскольку постоянно был занят мучительными проблемами выбора мест соревнований, на которые надо было обязательно попасть. Однако кто-то внёс моё имя в список участников поездки. А когда подошло время ехать, вдруг ощутил такую жуткую перенасыщенность соревнованиями и околоспортивными событиями, что понял: если полностью не переключусь хотя бы на один день, то рискую получить нервный срыв. В автобусе оказался и этот самый знакомый мне секретарь Приморского крайкома по идеологии.
– Вы побываете сегодня в национальной корейской деревне, где познакомитесь со многими нашими древними традициями и пообедаете в местном ресторанчике, – начала своё знакомство с нами очаровательная девушка-гид. – Затем будет посещение краеведческого музея. Вам вручат национальные корейские одежды. И после ужина в ресторане самого высокого в Азии 63-этажного здания страховой компании Те Хон нас ждёт большой концерт для гостей Олимпийских игр в культурном центре.
Дело было ранним утром, мягкое движение автобуса начало возвращать отлетевший было с недавним подъёмом сон, и слова о национальной одежде, подготовленной где-то для нас, лишь вскользь коснулись моего сознания. Если что и вызвали они в памяти, то коротенькую мысль о безумной страсти корейцев к деланию подарков. Вот, пожалуй, и всё. Но одежда заняла особое место в этой экскурсии. Ближе к вечеру, проскочив несколько кварталов с банками и изысканными отелями, наш автобус подкатил к магазину шикарной одежды. У дверей нас встречал сам глава фирмы со странным для одежды, но очень веселым и звонким названием "Нон-Но". Господин Джон Су Ким с каждым из тридцати советских экскурсантов поздоровался за руку и пригласил войти в его магазин. Одновременно многочисленные помощники и помощницы владельца приветствовали гостей традиционными улыбками и поклонами, а также вручили всем по маленькой бумажке с непонятными корейскими иероглифами. Пока осматривали первые попавшиеся на глаза действительно модные модели одежды, как-то незаметно для всех пролетело замечание переводчика, что каждый из гостей может выбрать из каталога или находящихся на вешалках моделей себе одежду по вкусу – это подарок, который по отметке цены в выданном чеке потом оплатит фирма.
Тут кто-то вспомнил про утреннее обещание национальных одежд, но эти шикарные костюмы, сорочки, галстуки и обувь трудно было отнести к традиционным национальным нарядам. К тому же на каждом товаре висела цена. И какая! К примеру, один пиджак стоил столько же, сколько старший механик теплохода "Михаил Шолохов" получал за сорок суток пребывания за пределами страны. В подобные подарки никто не мог поверить. Но все разбрелись по магазину и принялись осматривать, ощупывать, а некоторые смельчаки – даже примерять красивую одежду. Служащие и сам президент компании находились тут же. Помогают надевать, поправляют складочки, сдувают пыль, что-то говорят по-корейски, кланяются и улыбаются, улыбаются.
И вот гости ходят таким образом, восхищённо поглядывают на одежду, вопрошающе – на служащих и недоуменно – друг на друга. Среди них и знакомый мой приморский партиец Виктор Павлович Чернышёв с несколько надменным, но в то же время и испуганным видом – всё-таки среди разврата капиталистического мира оказался. Смотрю, президент фирмы тоже что-то начал беспокоиться. Видимо, решил, если русские гости ничего не берут, значит, выставленное им не нравится. Ну а каталоги почти никто и не смотрит. Тогда он делает незаметный знак, и несколько служащих убегают в подсобные помещения. Буквально через полминуты они появляются оттуда с ворохом очередных, ещё более интересных моделей. И уже сам президент берёт некоторые из них и начинает раздавать находящимся поблизости гостям. Один из красивейших пиджаков попадает к идеологу из Советского Союза, и он принимается напяливать его на свои крепкие партийные плечи. Тут же у одного из служащих фирмы появился в руках фотоаппарат, и он, не спуская с лица доброжелательной улыбки, фотографирует направо и налево, ослепляя вспышкой и без того ослеплённых непривычным шиком советских людей.
Смотрю, секретарь мой как-то судорожно задёргался, быстренько выскочил из пиджака, бросил его ближайшему клерку и, отскакивая от меняющего плёнку фотографа, громко зашипел:
– Ничего не трогать! Это провокация!