– Да, – она кивнула. – Мы очень близки. Я не смогла от нее скрыть, мне показалось это нечестным, ведь она остается здесь, и ей тоже нужно подготовиться, прикинуть возможности, варианты. Мы много разговариваем… Скажите: неужели ну совсем-совсем ничего нельзя еще сделать?
Я опустила глаза, не в силах выносить ее взгляд.
Молчание длилось, иногда прерываясь какими-то незначащими репликами. Я малодушно ждала, когда она попрощается и уйдет. Но ей было просто некуда идти. Дочка в школе…
– Есть всякие шарлатаны, – глядя в пол, подчеркнуто грубовато сказала я. – И от психологии – тоже. Но мы не все знаем о мире и не всегда можем различить, где прячется зерно истины. Вам важны имена? – она отрицательно покачала головой. – Тогда так. Смотрите: вы шли по жизни вот этим путем и пришли туда, где вы сейчас находитесь. Положение далеко от блестящего, и мы обе знаем, куда эта дорога приведет в самом скором времени. Если бы вы шли другой дорогой, возможно, все сложилось бы иначе. Время, конечно, назад не поворачивается. Но кто знает, прошли ли вы уже последний перекресток, на котором можно с этой дороги свернуть? Только поворот должен быть очень резким, иначе снесет в прежнюю колею…
– Как это? Куда свернуть? Объясните, я не понимаю! – она слушала со вполне понятной жадностью.
– Вы по профессии бухгалтер. С детства об этом мечтали?
– Нет, конечно, – она даже улыбнулась. – Кто же с детства мечтает быть бухгалтером? Просто это везде нужно, а мне в городе устраиваться надо было, дочку растить. А тут и дома всегда подработать можно… было, – она с усилием добавила прошедшее время.
– А мечтали вообще-то?
– Ну конечно! Как все девчонки, наверное, – актрисой. В Инну Чурикову была влюблена. В самодеятельности на усадьбе играла. Когда автобуса не было, за пять километров на репетиции бегала. В десятом классе всем классом спектакль поставили, вместе с учительницей литературы. "Двенадцатая ночь" – Шекспир, не как-нибудь. В райцентре играли и в трех колхозах. Успех был…
– А после? В чем смысл?
– Последние годы – только дочка, – твердо, глядя мне в глаза, сказала она.
– Перекресток – это все изменить. Немедленно. Все.
– Как?
– Уехать отсюда. Подальше, например, в Сибирь. Устроиться в театр, например, в Красноярске. Или в Норильске. Хоть подметать. Хоть костюмы шить. Хоть в массовку, рот открывать. Только не бухгалтером.
– А дочка как же? У нее школа.
– Дочку – в интернат, – сглотнув, сказала я. – Если вывернетесь, потом заберете ее к себе.
– А как же оформить?
– Покажете чиновникам справку с диагнозом, скажете, что завтра уезжаете на лечение в тайгу, к колдуну. Они сразу все сделают.
Она смотрела на меня огромными, обведенными черной каймой, блестящими глазами.
– Кто не рискует, тот не пьет шампанского, – сказала я.
– Мне уже нечем рисковать, – и, еще помолчав, добавила: – Спасибо, я подумаю. До свидания.
Она ушла. Я вздохнула с облегчением. Была уверена, что мои дикие советы она выкинула из головы сразу за порогом кабинета.
– И что же – ваша мама тогда действительно уехала в Сибирь?! – потрясенно спросила я у молодой женщины.
– Почему – в Сибирь? – она удивленно подняла брови. – Она уехала в свою родную деревню, под Воронежем. Там же у нас от бабушки дом остался. Здесь продала мебель и еще что-то из ювелирки. Купила "жигули"-развалюшку. Стала на них ездить. Устроилась в поселковую школу учительницей математики. Сразу организовала там театральную студию. Туда к ней и дети, и взрослые ходили. Потом уже это называлось народный театр. Они и в Воронеже часто выступали, и в других городах…
– А вы?
– Я ее не видела и не слышала два года. Думала, конечно, часто, что она уже умерла, а воспитатели мне все врут. Но она мне сразу честно сказала: это пусть призрачный, но шанс. Надо его использовать. Я ей поверила, но вас все равно ненавидела – думала, что, не будь вас, я хоть сколько-то еще с мамой бы пожила, а так она где-то без меня помрет… После восьмого класса она меня на летние каникулы забрала – тут я и увидела, что она вовсе не умирает, и волосы у нее красивые, как прежде…
– Вы остались с ней?
– Вы знаете, нет. Вокруг нее было так много народу, все время эти репетиции, декорации, костюмы… Меня театр не интересовал совершенно, да и в деревне мне жить как-то не хотелось. В общем, мы с ней договорились так: я буду кончать школу в интернате, а к ней приезжать на все каникулы. Так и было. Потом я поступила в институт, жила в нашей городской комнате, потом вышла замуж, родила Сашу…
– От чего скончалась ваша мама?
– От воспаления легких, потом отек… Больница в райцентре, сами понимаете. А она вечно простужалась в этом театре, в поездках, кашляла…
У меня возникли некоторые сомнения в диагнозе, но я не стала задавать дурацких, явно запоздалых вопросов.
– Я приехала с мужем, привезла Сашу, мы успели попрощаться. С трудом протолкались среди поселковых… Я так говорю… – женщина промокнула глаза платком. – Но вы меня не слушайте, ее там любили, это дорогого стоит! В общем, она меня просила, чтобы я вам рассказала, а вы – другим. Может, кому-то еще поможет. Она же после шестнадцать лет прожила, меня воспитала, Сашеньку успела потискать, и театр этот… Там теперь ученица ее… Вот я и пришла…
– Спасибо вам, – искренне сказала я. – И будьте спокойны, я сделаю все так, как хотела ваша мама. Я расскажу о ее судьбе. И просто уверена, что кому-то это наверняка поможет.
Бабушка Груня
Тетка была крупнокостной и громогласной, в зеленом сарафане и ярко-красной губной помаде. Работала маляром-штукатуром, была главной в бригаде (начальник, командир? – не знаю, как правильно). С собой, как катер баржу, притащила (видимо, для моральной поддержки) тоже очень крупного и молчаливого мужа. Он сидел на стуле в позе кучера, многократно описанной в русской классической литературе, и так же покорно и угрюмо смотрел в пол. К родителям прилагались два сына-подростка – двенадцати и четырнадцати лет, старший уже в заклепках и готических шнурованных ботинках, младший еще с пухлыми телячьими губами и стриженный ежиком с челочкой.
Мать крикливо и абсолютно стандартно жаловалась на сыновей. Старший шляется, курит, прогуливает, учителей ни в грош не ставит ("А люди из сил выбиваются, чтобы этих оболтусов хоть чему научить! Домой по вечерам звонят, беспокоятся, время тратят, от своих деток отрывают!"). Младший весь в компьютере, равнодушен к учебе, врет, что ничего не задано. "А голова-то у него светлая, это все говорят, мог бы учиться, образование получить, а это ж в жизни как важно, скажи, отец, вот мы институтов не кончали, так вот всю жизнь и горбатимся…" Последнее звучало не слишком убедительно, так как минутой раньше мать во всеуслышание заявила, что любит свою работу и нигде, кроме как в бригаде, себя не представляет. Я уже давно все поняла и могла бы продолжить ее монолог с любого места. Но, видно, женщине надо было выговориться, и поэтому я ее не прерывала.
Когда дело все-таки дошло до разговора с сыновьями, мальчишки, как это ни странно, ничего не отрицали, не ссылались на то, что их не понимают, и вообще не выглядели особенно поперечно-полосатыми. Да, шляюсь, да, курю, так у нас все курят. Собираюсь бросать. Да, в компьютере. Да, понимаю, что надо учиться. Да, все время собираюсь взяться, но как-то не выходит. Видят ли какую проблему в семье? Да, мать все время так орет и обзывается, что стены трясутся. Не, мы не обижаемся, мы с детства привыкли. У нас, как и у бати, давно в ухах бананы…
– Если вы хотите, чтобы вас услышали, вам нужно резко сменить манеру предъявления ваших, пусть даже самых справедливых, требований и пожеланий, – сказала я матери. – Готовы ли вы учиться, пробовать, ошибаться и снова пробовать?
– На все готова, – неожиданно лаконически сказала мать и сложила руки на высокой груди. – Поехали, учите.
Я решила, что отдельно попробую на практике обучить ее методике "неоскорбительной коммуникации", а сейчас, посколь– ку она, выговорившись, еще чего-то ждет от данной встречи, немного поговорю о теории.
Как я и ожидала, мать оказалась много "поперечней" сыновей и все время молчащего мужа.
– Да что вы говорите такое! Я-то могу хоть сколько о своих чувствах разоряться, да только кто меня слушать-то будет?! Тем более, вы говорите, ответа не ждать. Уткнутся они один в телевизор свой, другой в компьютер, третий вообще к приятелям сбежит – и вся недолга. Останусь я с кошкой на кухне по вашей методе разговаривать!
– Будете разговаривать с кошкой, – твердо сказала я. – И посмотрим, что выйдет. Главное, чтобы вы могли сказать, а они знали. Метода такая, понимаете?
– Не понимаю, в чем тут…
– Да. Есть, – вдруг отчетливо произнес отец семейства, о присутствии которого в кабинете я, честно говоря, уже почти по– забыла.
Мать удивилась, похоже, не меньше меня и запнулась на полуслове.
– Простите, я, похоже, не совсем вас поняла?.. – после довольно существенной паузы, убедившись, что он больше ничего не добавит, обратилась я к мужчине. – Вы где-то встречались с действенностью предлагаемой мною методики?
– Бабка Груня, – сказал отец.
– Это которая тебя рóстила? – уточнила жена, заглянув мужу в лицо.
Мужчина молча кивнул.
Я, мысленно собрав силы, приступила к осаде крепости. Почему-то это показалось мне важным.
Вот что я (а вместе со мной и все собравшиеся в кабинете) в конце концов узнала. Рассказываю, разумеется, своими словами, ибо каждую фразу из отца семейства приходилось тянуть клещами.
Родителей у Пашки не было. Куда они подевались, похоже, он и сам толком не знал, так как говорили ему в разное время и разные люди разное. То ли отец спился, а мать умерла. То ли, наоборот, спилась и сгинула мать, а отец погиб. То ли кто-то из них был наркоманом, а второй пытался его вытащить и не сумел… В общем, история однозначно печальная и с плохим концом. Воспитывала Пашку баба Груня. Жили вдвоем, бедненько, но, в общем, вполне прилично. В учебе Пашка никогда не блистал, в школе из-за своей молчаливости считался туповатым. Но хулиганом не был, учителям не дерзил, переписывать двойки приходил исправно, и тройки ему ставили.
Потом наступила подростковость. Гены тут сработали или неуспех в школе и отсутствие всяческих увлечений, но только Пашка отчетливо пошел "налево". Компании, выпивка, "легкие" девушки, прочие развлечения, уже отчетливо на грани (а то и за гранью) криминала.
Сорок пятый размер обуви, рост метр девяносто, плечи с трудом в дверь проходят. Что могла сделать совсем уже старенькая бабушка Груня? Ни-че-го. Плакала втихомолку, а вслух сказала всего один раз:
– Ах, Пашенька, проклятая я эгоистка! Ты-то с друзьями гуляешь, жизни радуешься, когда и гулять молодежи, как не по ночам. А я-то все у окна стою, тебя дожидаючись, и ведь не о тебе, а о себе, проклятой, думаю: если уж и Пашенька, голубок мой, по горке скатится, так с чем же я перед Господним престолом стоять буду? Не с чем… И ведь сделать-то, что обидно, больше уже ничего не могу. Не осталось у бабки Груни ни сил, ни слов, ни молитвы даже. Только у окна стоять… Да что ж ты, Пашенька, все меня слушаешь-то? Не слушай эгоистку старую, я ведь какая ни есть, а все равно тебя больше всего на свете люблю…
И вот вечерне-ночной город, веселая молодежная компашка, гульба в разгаре. Семнадцатилетний Пашка вдруг замирал столбом, увидев как наяву: у темного окна в ленинградском дворе-колодце стоит крохотная высохшая старушка в аккуратном белом платочке, беззвучно шевелит морщинистыми губами, пытаясь молиться, и острыми, почти не выцветшими глазами всматривается в фиолетовую глубокую темноту двора – не идет ли любимый внучок Паша? Потом проходит в кухню, пьет корвалол (от него запах надолго остается, а у Пашки острое обоняние) и снова возвращается на свой пост. Бабушка Груня…
– Ребя, я, наверно, домой…
– Пашка, ты чего?!
– Бабка волноваться будет.
– Ха! Бабкин внучок! – кличка, конечно же, закрепилась.
Шел по переулку и вслух ругался матом. Там же, позади, самое интересное. Куда я иду?!
Увидев Пашку внизу, бабушка Груня сразу пряталась в свою комнату и затихала, притворяясь спящей. Но ее хитрость никогда не удавалась, потому что во сне бабушка всегда храпела. Пашка раздраженно грохотал на кухне, с жадностью молодого самца пожирая оставленный ужин, потом шел в свою комнату, валился на кровать и уж тогда слышал за стенкой непременный храп: дождавшись Пашеньку, бабушка с легким сердцем засыпала. И какое-то странное облегчение испытывал в эту минуту и сам Пашка: он дома, за стеной, наконец успокоившись, уснула его живая, родная бабушка. Он все сделал правильно.
– И ведь это она своим у окна стоянием меня спасла. Только она! – с силой сказал зрелый мужчина, муж и отец. – Друзья мои тогдашние почти все сели, или спились, или иначе сгинули. А я и ПТУ закончил, и работу сразу хорошую нашел. И женился… вы не глядите, что она все орет, она женщина очень хорошая, и сыновья у нас тоже…
К концу рассказа мужа жена плакала практически навзрыд. Младший мальчик тоже украдкой утирал глаза. Старший по-отцовски хмурился и глядел в сторону.
Но женщина все-таки была человеком действия.
– В воскресенье… нет, в субботу – все вместе на могилку к бабушке Груне поедем! – решительно заявила она. – Давно ведь никто не был – стыд нам! Ты, отец, краски купи, кисточек и инструмент возьми – поправим там все, покрасим. А я цветочков куплю и еще елочки такие маленькие, светленькие в магазине видела, куплю. Посадим – красиво, утешно будет. И вы тоже поедете, – строго кинула она сыновьям. – Вы хоть прабабушку и не помните (баба Груня умерла, когда старшему годик исполнился), но поблагодарить ее должны – за отца! Ясно вам?!
– Да мы понимаем, – буркнул старший.
Младший кивнул, шмыгнув носом.
Вызыватель дождя
– Значит, так, – мальчишка поерзал в кресле, усаживаясь поудобнее. – У моего отца есть другая семья, и там моя сестренка, ей годика четыре, как я понимаю. Но мама об этом как бы не знает. Но та женщина все ждет, что отец к ней уйдет, потому что он ей, видно, обещал. И иногда ставит вопрос ребром. Тогда он срывается и едет ее уговаривать. Иногда даже ночью. У нас в семье это называется "ЧП на объекте". Но вообще-то он не уйдет, я так думаю, просто будет ей и дальше голову морочить. У моего младшего брата ДЦП, они как-то с мамой к вам приходили, но вы, наверное, не помните. С головой у брата все в порядке, он во втором классе учится и в компьютерах уже здорово шарит. А вот с ногами-руками – не так чтобы очень. А мама все думает, что где-то есть такое лекарство или еще что, чтобы его совсем вылечить. Она его на лошадях возит, потому что это среди децепэшников считается самый писк, и копит деньги, чтобы в Крым к дельфинам. А Ленька лошадей боится и падает с них. А про дельфинов он мне сразу сказал: вот там мне и конец придет – сразу утону. И еще они к колдунье ездили в Псковскую область, она с Леньки порчу снимала. А у бабушки вообще-то рак, и она все время от него лечится – иногда в больнице, а иногда народными средствами…
– А ты? – с интересом спросила я.
– А я чешусь все время и в школе двойки, – с готовностью сообщил мальчишка (нейродермит между пальцами и на шее я разглядела еще прежде). – И вот что вы мне посоветуете?
– Вам что, в школе педагог-новатор задал оригинальное упражнение "Озадачь психолога"? – спросила я. – И ко мне в ближайшее время придет еще с десяток твоих одноклассников со своими историями?
– Не, не педагог, – мальчишка слегка растерялся. – Я сам. Один. Но вот вы знаете, как мне все исправить? И это вообще можно?
– Нет, не знаю, – честно призналась я. – И, наверное, нельзя. Как нельзя до конца вылечить ДЦП у твоего брата.
– И чего, я тогда пошел? – он привстал в кресле.
– Ага, только я тебе сначала расскажу историю про вызывателя дождя.
– Хорошо. Я люблю истории, – он поскреб шею ногтями и приготовился слушать.
– Случилась она давно, еще когда был СССР. Случилась в Китае. Мне ее рассказал один мой знакомый, китаист – это такой специалист по китайскому языку, культуре и вообще. Он с коллегами был в Китае в командировке, и они там изучали всякие культурности и обычаи. И вот однажды по большому секрету им китайский коллега говорит: "В одной провинции уже четыре месяца не было дождя. Гибнет урожай и всем грозит голод. И вот три деревни собрали последние деньги и решили привезти из другой провинции самого сильного и очень дорогого вызывателя дождя. Он будет вызывать дождь, и вам, наверно, это будет очень интересно. Вот я вам написал, куда и когда ехать. Только учтите: я вам ничего не говорил, потому что коммунистическая партия Китая всякое колдовство решительно не одобряет".
Наши, конечно, воодушевились (кому же не хочется посмотреть, как дождь вызывают!), срочно придумали какой-то этнографический повод и отправились по указанному адресу. Приехали в ту деревню, и в тот же день туда привезли вызывателя дождя – маленького сухонького старичка-китайца. Он запросил себе хижину на отшибе деревни и чашку риса в день. А с советскими учеными разговаривать наотрез отказался. Старшина деревни сказал: сейчас заклинателю нужно сосредоточиться, подождите, пока он выполнит свою работу, может, тогда станет поразговорчивее. Наши послушались совета, поселились в доме старшины и стали пока изучать свои культурности.
На третий день пошел дождь. Старичок взял свои (огромные по тем местам) деньги и собрался в обратный – весьма неблизкий – путь. Старшина опять передал им просьбу русских ученых. На этот раз заклинатель согласился уделить им немного времени.
– Расскажите, как вы вызвали дождь, – сразу, чтобы не терять времени даром, спросил старичка мой знакомый. – Это какой-то специальный обряд? Он передается по наследству?
– Вы с ума сошли?! – изумился старичок. – Я вызвал дождь? Я что – маг? Неужели вы могли подумать, что я, в таком вот своем ничтожестве, могу управлять могучими стихиями?! А еще ученые вроде бы люди, из СССР…
– Но что же вы тогда сделали? – обескураженно спросили китаисты. – Ведь дождь-то идет…
– Никто не может изменить никого, – назидательно подняв палец, сказал старичок. – Но каждый может управлять собой. Я, признаюсь без ложной скромности, достиг некоторых вершин в этом искусстве. И вот я приехал сюда в своем вполне правильном, гармоничном состоянии – и увидел, что здесь все неправильно. Нарушен порядок вещей, гибнет урожай, люди в отчаянии. Я не могу этого изменить. Единственное, что я могу, это изменить себя, то есть стать неправильным, присоединиться к тому, что здесь происходит. Именно это я и сделал.
– Ну а потом? Откуда дождь-то?
– Потом я, естественно, работал с собой, возвращая себя обратно в правильное состояние. Но поскольку я был уже един со всем прочим здесь, то и оно вместе со мной, постепенно, с некоторой инерцией, но вернулось на правильный путь. А правильным для этой земли сейчас является ее орошение. Вот поэтому и пошел дождь. А вовсе не потому, что я его, видите ли, "вызвал"…
– Но если все так просто, почему же вы взяли за это такие большие деньги? – спросил один из ученых. – Крестьянам пришлось буквально последнюю рубашку продать, чтобы заплатить вам…