Катон напрягся, внимательно глядя на разящее лезвие, и в нужный миг шагнул в сторону, а когда оно просвистело мимо щита, метнулся вперед и снова вонзил меч в могучего бритта. Тот гневно хрюкнул и тяжеленным кожаным сапожищем пнул римлянина в бедро, не сомневаясь, что сшибет его с ног. Однако оптион устоял и ребром щита ударил великана в лицо, одновременно поворачивая еще не вытащенный из раны клинок в надежде задеть какой-нибудь жизненно важный орган. Кровь, горячая и липкая, полилась по сжимающей меч руке, однако дуротрига не угомонило и это. Взвыв от боли и ярости, он отшвырнул топор и облапил врага. Оптион захрипел - железные пальцы варвара нашли его горло. Выронив меч, юноша вцепился в душившую его ручищу, в то время как подоспевшие легионеры со всех сторон молотили громилу щитами и вонзали в его тушу клинки. Судя по дикому, звериному реву, это занятие не было бесполезным, но боль лишь пуще распаляла неукротимого исполина, и выпускать свою жертву он явно не собирался. Катон был близок к беспамятству и уже полагал, что смерть неминуема, когда хватка ослабла. Голова оптиона шла кругом, а в ушах отдавались глухие удары: римляне рубили и кололи гиганта, как мясники.
Наконец дикарь с утробным стоном осел на колени, выпустившие горло Катона ручищи обвисли. Один из легионеров устало пнул варвара в грудь, и тот уже мертвым свалился на окровавленный снег.
- Ты как, оптион?
Катон прислонился к стене развалюхи, жадно хватая ртом воздух, кровь громко пульсировала в его шее. Пытаясь унять головокружение, юноша помотал головой.
- Жить буду, - болезненно прохрипел он. - Продолжаем погоню. Нельзя дать им уйти. Вперед!
Кто-то вложил ему в ладонь рукоять из слоновой кости. Грозный, искусно сработанный и богато отделанный меч - посмертный дар старины Бестии - был опять с ним, и Катон повел свой отряд дальше, хотя, честно говоря, его опять терзал страх. Дикий страх перед новой засадой, и больше всего на свете ему бы хотелось убраться сейчас в арьергард. Однако Катон заставил себя бежать впереди, твердо решив показать своим людям, что ими командует доблестный воин, а не шарахающийся от каждой тени юнец. Правда, эти самые тени казались глубокими провалами, уводящими в царство Плутона, откуда вот-вот могли вырваться невообразимо кошмарные существа.
Но, к его радости, никто больше ниоткуда не выскочил, а улочка свернула прямиком к яме, где грабители схоронили добычу. Яма, впрочем, была подчистую пуста. Поднаторевшие в разбойных делах дуротриги уже успели откинуть шкуры и парусину, выгрести все добро и уйти, но некоторые из них, нагрузившиеся сверх меры, еще возились неподалеку, отстав от тех своих соплеменников, которые алчности предпочли здравый смысл.
- Круши их! - приказал Катон.
Легионеры рванулись вперед вразнобой, не соблюдая никакого порядка. В предстоящей потехе строй был не нужен. С громкими криками "слава Августу!" они обрушились на мародеров, будто на крыс, забравшихся в амбар с зерном.
Солдат, сумевший обогнать всех, настиг дуротрига, волочившего по снегу огромный узел. Бритт почуял неладное, обернулся и вскинул руку, увидев занесенный клинок.
Катон машинально отметил оплошность легионера и отнес ее к упущениям в боевой подготовке. Гладиус - римский короткий меч - не топор и не нож мясника, и хорошо обученный воин, ежели у него имеется выбор, никогда не позволит себе орудовать им как простым тесаком.
Грубая брань сорвалась с губ Катона прежде, чем все это промелькнуло в его голове, и он криво усмехнулся. Кажется, армия сделала-таки свое дело. Превратила сопливого неженку в записного служаку.
Бритт пронзительно вскрикнул, когда римский клинок перешиб ему кость предплечья. Его кисть вмиг обвисла, как хвост рыбешки, сдавленной крепкой рукой рыбака.
- Не руби, а коли! - крикнул Катон, пробегая мимо проштрафившегося бойца.
Легионер виновато кивнул и повернулся к вопящему в ужасе бритту, чтобы прикончить того уже по всем правилам воинского искусства.
Катон миновал еще несколько распростертых на снегу тел. Вокруг валялся высыпавшийся из узлов скарб. Серебряные кубки, блюда, всевозможные драгоценные украшения и - вот неожиданность! - совсем простенькие деревянные и глиняные игрушки. Куклы, фигурки зверей. Наверняка дуротриги прихватывали их, чтобы порадовать свою ребятню. Это соображение поразило Катона. Оказывается, у кровожадных, хладнокровно вырезающих целые поселения и не щадящих даже младенцев убийц тоже имелись собственные детишки, что никак не укладывалось у него в голове.
Оторвав взор от кукол и вскинув глаза, он увидел, как дуротриги, преследуемые утомленными резней римлянами, проскальзывают в проломы ограды, норовя скрыться в холмах, обступающих городок.
Взбежав по крутой, обложенной дерном насыпи к палисаду, Катон окинул взглядом разбегающихся во все стороны дикарей. Хотя их фигуры отчетливо выделялись на белом снегу, в дальнейшем преследовании уже не было смысла. Впрочем, разгоряченные легионеры порывались продолжить погоню.
- Стоять! - рявкнул Катон, несмотря на саднящую боль в горле. - Все назад!
Некоторые солдаты проигнорировали приказ.
- Стоять, кому сказано!
- Командир, - попытался возразить кто-то. - Но они ведь уйдут!
- Я и сам это вижу! - Катон, превозмогая боль, грязно выругался. - Но мы ничего не можем поделать: нам их уже не догнать. Тут вся надежда на кавалерию.
Дисциплина и здравый смысл взяли верх. Тяжело дыша, выпуская изо рта клубы пара, легионеры толпились на валу, сердито глядя, как уцелевшие варвары растворяются в темноте. Катона бил озноб, и не только потому, что наверху гулял свежий ветер. Его трясло от сильного нервного напряжения.
Казалось, прошла целая вечность с того момента, как Шестая центурия кинулась на врага, выскочив из руин, окружавших главную площадь селения. Однако, заставив себя сосредоточиться, Катон понял, что операция никак не могла продолжаться более четверти часа. Со стороны ворот звуков схватки не доносилось - надо полагать, с варварами разобрались и там. Шустро сработано, ничего не скажешь.
Катону вспомнилось его первое сражение. Тот германский поселок был в чем-то сходен с Новиомагом, только бой там длился полдня и всю ночь. Но битва, долгая ли, короткая ли, есть битва, и в любом случае после ее завершения человека охватывает радостное возбуждение. Даже от одного лишь сознания, что ему удалось уцелеть. А стал ли он опытней или, скажем, мудрей - это дело второе.
Правда, радость юноши несколько умалялась жестокой болью в горле. Чтобы хоть как-то смягчить ее, ему приходилось по-дурацки вытягивать шею. Как ни крути, а этот долбаный великан дуротриг его чуть было не убил.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Наверное, столь пренебрежительное суждение о ровеснике кому-то могло показаться и странноватым, однако Катон имел все права думать так, ибо чувствовал себя по сравнению с Фигулом чуть ли не ветераном, умудренным тем обретенным в Германии и Британии опытом, который единственно только и ценится в армии. Он все больше сживался с воинским бытием, и сейчас осознание этого факта наполнило его немалым удовлетворением.
Плотно запахнув плащ, Катон отошел от скопления почерневших от пламени развалюх, ставших на ночь пристанищем для Четвертой когорты. Легионеры не спеша пробуждались. Они садились, потягивались и разлепляли веки, глядя сонными, затуманенными глазами на безоблачное, светлеющее небо. На головах или руках некоторых бойцов виднелись окровавленные повязки, но в целом потери были невелики и, уж во всяком случае, не шли ни в какое сравнение с уроном, нанесенным бриттам. Около восьми десятков вражеских трупов валялось возле ворот да еще около двадцати у колодца. Раненых и просто пленных набралось более сотни, их согнали в большой полуразрушенный амбар, охранявшийся дежурной центурией. Нескольких взятых живьем друидов крепко связали и держали отдельно от прочих варваров, в одной из ям.
Шагая в ту сторону по хрустящему снегу, Катон увидел Диомеда. Тот сидел над ямой на корточках и не сводил со жрецов глаз. Голова грека была замотана тряпкой, на щеке запеклась кровь. По приближении оптиона Диомед не поднял глаз и не шелохнулся: единственным признаком того, что он жив, был выдыхаемый пар.
Друиды, трясясь от холода, лежали в ряд на заснеженной мерзлой земле с завернутыми за спины руками и туго скрученными лодыжками. Ртов им не затыкали, но они не переговаривались и лишь угрюмо косились на своих стражей. В отличие от других бриттов, с которыми доводилось сталкиваться Катону, эти варвары не втирали в свои волосы известь, чтобы придать жесткость торчащим во все стороны космам, а перехватывали их сзади шнурками, собирая в пучки наподобие конских хвостов. Все они были одеты в черное, бород не брили и даже не стригли, а на лбу у каждого красовалась татуировка в форме темного полумесяца.
- Мерзкий у них, однако, вид, - негромко произнес Катон, почему-то совсем не желая, чтобы пленники его слышали. - Никогда в жизни не сталкивался ни с чем подобным.
- Тогда можешь считать, что тебе повезло, римлянин, - пробормотал Диомед.
- Повезло?
- Да, - буркнул Диомед, оборачиваясь. - Повезло. Поскольку мир, в каком ты живешь, не окружен шайками таких лютых злодеев и твои близкие могут не опасаться, что они к ним однажды заявятся. Правда, до недавнего времени этого не опасались и мы. Мне даже в голову не приходило, что эти разбойники дерзнут так глубоко вторгнуться во владения атребатов. Но они вторглись, и теперь все, кто мирно проживал здесь, погибли. Все до единого: мужчины, женщины, дети. Все зверски убиты и свалены в один колодец.
Диомед сдвинул брови, плотно сжал губы и поднялся на ноги. Запустив руку под плащ, он добавил:
- Мне одно непонятно, почему эти негодяи до сих пор живы. Ведь их удел должен быть совершенно иным.
Даже зная, что Диомед потерял всех родных и сам мог вполне разделить их печальную участь, Катон был потрясен холодной свирепостью его тона. Грек уже что-то нашарил на своем поясе, и юноша, наконец-то сообразив, что он намеревается сделать, инстинктивно подался ему навстречу, чтобы перехватить его руку и удержать от прыжка вниз.
- Неплохой будет денек! - послышался добродушный возглас.
Молодой римлянин и грек обернулись и увидели центуриона Гортензия, который бодрым шагом направлялся в их сторону. Катон мигом вытянулся в струну, Диомед нахмурился и медленно отступил от края ямы. Гортензий остановился, поглядел на друидов и широко улыбнулся:
- Хороший улов. От продажи пленных когорта получит немалую прибыль, но за этих красавцев легат поблагодарит нас особо. Славный бой, замечательная победа, а потерь у нас почти нет. И утро выдалось погожее, в самый раз для обратной прогулки. Нам повезло, оптион!
- Так точно, командир. А каков наш урон?
- Убитых пятеро, серьезно раненых дюжина, ну и пара-тройка царапин.
- Боги были добры к нам, командир.
- Добрее, чем к прочим, - мрачно пробормотал Диомед.
- Что верно, то верно. - Гортензий кивнул. - Но уж во всяком случае, этих мерзавцев мы проучили. Так что с их играми теперь кончено!
- Нет, не кончено, центурион, - возразил грек. - Возле границ в лесах таких шаек не счесть. Поражение их лишь озлобит. И очень многим доверившимся Риму людям придется погибнуть, прежде чем вы, римляне, наконец раскачаетесь и очистите этот край от разорителей, заливающих его кровью.
Гортензий оставил не слишком-то уважительное заявление без внимания. Что тут поделаешь, раз человек не в себе. Его можно понять, однако никакая война не выигрывается без тщательной подготовки. Нельзя затевать кампанию, не обеспечив заранее ее успех. Нарушать это незыблемое правило никто не станет, как бы ни лютовали мятежные племена и сколько бы ни взывали к Риму союзники, моля о защите. Но уж зато, когда придет час поднять спасающий и карающий меч, ничто не сможет остановить железную поступь раздвигающих пределы империи легионов.
Сочувственно улыбнувшись греку, Гортензий положил ему на плечо свою твердую руку.
- Диомед, верь, в свое время ты будешь отмщен.
- Я мог бы получить удовлетворение и сейчас.
Диомед кивнул в сторону пленных друидов, и от Катона не укрылись хищные огоньки, мгновенно вспыхнувшие в глубине его глаз. Если грек вдруг столкуется с командиром когорты, смерть пленников наверняка будет медленной и мучительной. После взгляда в набитый изрубленными телами колодец Катон сам был готов резать варваров на куски, но теперь эта мысль его покоробила и вызвала отвращение. Что бы там ни было, цивилизованный человек не должен уподобляться убийцам!
Гортензий покачал головой:
- Нет, Диомед. Мы отвезем этих малых к легату, тот их допросит.
- Они будут молчать. Поверь мне, центурион, вы ничего от них не добьетесь.
- Может быть. - Гортензий пожал плечами. - А может быть, и добьемся. У нас есть мастера развязывать языки.
- У ваших мастеров тоже ничего не получится.
- Не будь так уверен.
- Говорю же тебе, из них не выжмут ни слова. Лучше расправиться с ними на месте. Раскромсать на части, как поступили они, а головы насадить на колья и оставить здесь, в назидание остальным.
- Мысль недурная, - согласился Гортензий. - Это у многих отбило бы всяческое желание совершать подобные вещи, однако приказ есть приказ. Всех друидов, которые попадутся нам в руки, мне строго-настрого велено переправлять в легион. Кроме того, легату они нужны целыми, потому что имеется шанс обменять их на римлян, томящихся у дуротригов в плену. Прости, но тут уж ничего не поделать. Как говорится, обстоятельства сильней нас.
Диомед вдруг надвинулся на Гортензия. Тот в удивлении поднял брови, но искаженное яростью лицо грека отнюдь не заставило старого воина дрогнуть или хотя бы несколько отстраниться.
- Разреши мне наказать их, - еле слышно процедил Диомед сквозь крепко сжатые зубы. - Я не могу жить, пока эти монстры продолжают дышать. Они должны умереть, центурион. Я просто обязан их уничтожить.
- Нет. Будь добр, успокойся.
Катон видел, что губы у Диомеда дрожат, а в глазах полыхают отчаяние и ярость. Гортензий, напротив, смотрел спокойно, без какого-либо намека на недовольство. Неуважительное поведение собеседника, похоже, и впрямь ничуть не задевало его.
- Я надеюсь, центурион, ты не доживешь до того дня, когда тебе волей-неволей придется пожалеть о своем решении.
- Уверен, что нет.
Губы грека раздвинула саркастическая улыбка.
- Сомнительный подбор слов. Будем надеяться, что у богов не возникнет искушения воспользоваться твоей беззаботностью.
- Боги поступят, как им угодно.
Старый вояка еще раз пожал плечами и повернулся к Катону.
- Возвращайся к своей центурии, оптион. Скажи Макрону, чтобы тот велел своим парням спешно готовиться к маршу.
- После завтрака, командир?
Гортензий ткнул пальцем в грудь юноши.
- Разве я говорил что-нибудь о каком-либо хреновом завтраке? Говорил или нет?
- Никак нет, командир.
- То-то же. Так вот, я хочу, чтобы когорта построилась за воротами, как только полностью взойдет солнце.
- Есть, командир.
Катон отсалютовал и поспешил к своим бойцам, а когда невзначай оглянулся, увидел, что Гортензий и грек все еще что-то между собой обсуждают.