- Так вот: когда он в последний раз навещал в Реймсе свою сестру, госпожу де Сен-Пьер, то, пообедав с нею в приемной, вошел затем на территорию монастыря как принц. Там он с резвостью своих шестнадцати лет начал бегать за монахинями, поймал самую красивую и насильно поцеловал ее. "Брат мой! - закричала госпожа де Сен-Пьер. - Брат мой! Что вы делаете! Это Христовы невесты!" - "Ну и что? - ответил негодник. - Бог достаточно могуществен, он не позволил бы целовать своих невест, не будь на то его воли". - "Я пожалуюсь королеве!" - сказала оскорбленная монахиня (она была очень красива). Аббатиса испугалась. "Поцелуйте и вон ту тоже", - сказала она принцу. "Ах, сестра моя! Она очень уродлива!" - "Тем более; все будет выглядеть бессознательной детской шалостью". - "Нужно ли это, сестра моя?" - "Обязательно, иначе красавица пожалуется". - "Ну что ж, как она ни уродлива, раз вы этого хотите, я ее поцелую", И поцеловал. Уродина была весьма признательна и предотвратила жалобу красавицы.
- Откуда вам это известно, прекрасная вдова? - спросил герцог г-жу де Комбале.
- Госпожа де Сен-Пьер прислала отчет моему дяде; но он питает такую слабость к дому де Гизов, что только посмеялся над этим происшествием.
- Я встретил вашего сына примерно месяц назад, - сказал принц де Конде, - у него на шляпе вместо пера был желтый шелковый чулок. Что означает эта новая выходка?
- Это означает, - ответил герцог Орлеанский, - что тогда он был влюблен в Вилье из Бургундского отеля, а на ней в одной из ролей были желтые чулки. Он передал ей через Тристана л’Эрмита комплименты по поводу ее ножки. Она сняла один чулок и отдала его Тристану со словами: "Если господин де Жуэнвиль согласится три дня носить этот чулок на своей шляпе вместо перьев, он может после этого требовать от меня что угодно".
- И что же? - спросила г-жа де Сабле.
- Так вот, он носил чулок три дня, и мой кузен де Гиз, его отец, скажет вам, что на четвертый день его сын вернулся в особняк Гизов лишь в одиннадцать часов утра.
- Ничего себе жизнь для будущего архиепископа! - произнесла г-жа де Сабле.
- А сейчас, - продолжал его королевское высочество, - он влюблен в мадемуазель де Понс, пышную толстощекую блондинку из штата королевы. На днях она принимала слабительное. Он узнал адрес ее аптекаря, взял то же самое лекарство и написал ей: "Никто не сможет сказать, что вы принимали слабительное, а я не делал этого одновременно с вами".
- Ах, теперь я понимаю, - сказал герцог, - почему метр сумасброд созвал в особняк Гизов всех парижских вожаков ученых собак. Вообразите, на днях я возвращаюсь домой и вижу, что двор полон собак в самых разнообразных костюмах. Их там было не меньше трехсот, и при них три десятка уличных комедиантов; каждый держал свою свору. "Что это ты делаешь, Жуэнвиль?" - спросил я его. "Я устроил себе спектакль, отец", - ответил он. Вы догадываетесь, зачем он созвал всех этих фигляров? Чтобы пообещать им по луидору, если через три месяца три сотни парижских ученых собак будут прыгать только в честь мадемуазель де Понс.
- Кстати, - сказал Гастон, из-за своего беспокойного характера считавший, что незачем так долго говорить об одном и том же, - дорогая герцогиня, вы, как соседка, должны знать, как дела у бедного Пизани? Вуатюр сказал мне вчера, что они не так уж плохи.
- Я справлялась сегодня утром, и мне ответили, что теперь врачи не опасаются за его жизнь.
- Сейчас у нас будут свежие новости, - вступил в разговор герцог де Монморанси. - Я покинул графа де Море у дверей особняка Рамбуйе, где он хотел сам все разузнать.
- Как? Граф де Море? - спросила г-жа де Комбале. - А говорили, что Пизани хотел подослать к нему убийцу?
- Да, - отозвался герцог, - но, кажется, это было недоразумение.
В эту минуту отворилась дверь, и слуга объявил:
- Монсеньер Антуан де Бурбон, граф де Море.
- Ну вот и он, - сказал герцог. - Он сам все вам расскажет, притом лучше, чем я, начинающий спотыкаться, если приходится сказать подряд двадцать слов.
Вошел граф де Море, и все взоры обратились на него (прежде всего, мы должны сказать, что то были взоры женщин).
Не будучи пока представлен принцессе Марии, он остановился в дверях, ожидая г-на де Монморанси; тот, подойдя, отвел графа к принцессе, проделав все это быстро и с присущим ему изяществом.
Молодой принц не менее грациозно поклонился принцессе, поцеловал ей руку, в нескольких словах рассказал ей о герцоге Ретельском, с которым он виделся, проезжая через Мантую; поцеловал руку г-же де Лонгвиль; поднял букет, упавший с апостольника г-жи де Комбале, когда она посторонилась, давая графу дороги и отдал ей этот букет с очаровательным поклоном; низко поклонился монсеньеру Гастону и скромно занял свое место возле герцога де Монморанси.
- Дорогой принц, - сказал ему тот, когда церемония поклонов была закончена, - перед самым вашим приходом здесь говорили о вас.
- Полно! Неужели я такая значительная особа, чтобы мною занималось столь приятное общество?
- Вы совершенно правы, монсеньер, - послышался женский голос, - стоит ли заниматься человеком, которого хотели убить за то, что он любовник сестры Марион Делорм?
- О-о! - воскликнул принц, - этот голос мне знаком. Не принадлежит ли он моей кузине?
- Ну да, метр Жакелино! - сказала г-жа де Фаржи, подойдя к нему и протянув руку.
Граф де Море, пожимая ей руку, тихо сказал:
- Знаете, мне нужно вас увидеть - необходимо с вами поговорить. Я влюблен.
- В меня?
- Немного, но в другую - очень.
- Наглец! Как ее зовут?
- Я не знаю ее имени.
- Она, по крайней мере, красива?
- Я ни разу ее не видел.
- Молода?
- Должно быть.
- Почему вы так думаете?
- Я слышал ее голос, я касался ее руки, я впивал ее дыхание.
- Ах, кузен, как вы об этом говорите!
- Мне двадцать один год. Я говорю об этом так, как чувствую.
- О юность, юность! - произнесла г-жа де Фаржи. - Бесценный алмаз, что так быстро тускнеет!
- Дорогой граф, - прервал их герцог, - да будет вам известно, что все дамы завидуют вашей кузине - по-моему, вы так назвали госпожу де Фаржи - и хотят знать, почему вы решили нанести визит человеку, хотевшему, чтобы вас убили.
- Во-первых, - ответил граф де Море со своим очаровательным легкомыслием, - потому, что я еще не стал кузеном госпожи де Рамбуйе, но когда-нибудь непременно стану.
- Через кого? - спросил герцог Орлеанский, хваставшийся знанием всех генеалогий. - Объясните нам, господин де Море!
- Да через мою кузину де Фаржи, вышедшую замуж за господина де Фаржи д’Анженна, кузена госпожи де Рамбуйе.
- Но каким образом вы приходитесь кузеном госпоже де Фаржи?
- А вот это, - отвечал граф де Море, - наш секрет, не правда ли, кузина Марина?
- Да, кузен Жакелино, - подтвердила со смехом г-жа де Фаржи.
- Кроме того, прежде чем стать кузеном госпожи де Рамбуйе, я был одним из ее добрых друзей.
- Но я, - возразила г-жа де Комбале, - всего раз или два видела вас у нее.
- Она попросила меня прекратить визиты.
- Почему? - заинтересовалась г-жа де Сабле.
- Потому что господин де Шеврез ревновал меня.
- К кому?
- Сколько нас в этой гостиной? Примерно тридцать. Даю любому за этот секрет по тысяче. Это составит тридцать тысяч.
- Мы отказываемся разгадать, - заявил Месье.
- К своей жене.
Слова графа были встречены громким раскатом хохота.
- Однако, - сказала г-жа де Монбазон, опасавшаяся, что от ее падчерицы перейдут к ней, - граф не досказал историю о том, как его хотели убить.
- Ах, черт возьми, все очень просто. Скомпрометирую ли я госпожу де ла Монтань, сказав, что был ее любовником?
- Не больше, чем госпожу де Шеврез, - сказала г-жа де Сабле.
- Так вот, бедный Пизани решил, что мое счастье составила госпожа де Можирон. Искривление фигуры делает его обидчивым, беспристрастный голос зеркала делает его раздражительным. Вместо того чтобы вызвать меня на поединок - я бы охотно согласился, - он поручил свою месть сбиру. Тот был честным человеком и отказался. Вы видите, что Пизани не везет. Он хотел убить сбира - не удалось, хотел убить Сукарьера - тот чуть не убил его. Вот и вся история.
- Нет, это не вся история, - настаивал Месье. - Почему вы решили нанести визит человеку, хотевшему вас убить?
- Да потому, что он-то не мог ко мне прийти. У меня добрая душа, монсеньер. Я подумал: может быть, бедный Пизани думает, что я на него сержусь, и что это может стать его кошмаром. Я пришел, чтобы откровенно пожать ему руку и сказать, что, если впредь он или кто-то другой будет мною недоволен, пусть вызовет меня на поединок. Я всего лишь простой дворянин и не считаю себя вправе отказать в удовлетворении тому, кого оскорблю. Но я постараюсь не оскорблять никого.
Молодой человек произнес эти слова так мягко и вместе с тем решительно, что в ответ на его открытую и честную улыбку послышался одобрительный шепот.
Едва он умолк, как дверь отворилась и слуга доложил:
- Мадемуазель Изабелла де Лотрек.
Она появилась в дверях; за ней можно было различить сопровождавшего ее выездного лакея в дворцовой ливрее.
При виде молодой девушки граф де Море испытал какое-то непонятное притяжение и сделал шаг вперед, будто собираясь подойти к ней.
Она, грациозная и смущенная, приблизилась к принцессе Марии, сидевшей в кресле, и, почтительно склонившись, произнесла:
- Сударыня, ее величество отпустила меня, чтобы я передала вашему высочеству письмо моего отца, содержащее хорошие новости для вас; я пользуюсь высочайшим разрешением, чтобы почтительно повергнуть это письмо к вашим стопам.
При первых же словах, произнесенных мадемуазель де Лотрек, графа де Море охватил трепет. Схватив и с силой сжав руку г-жи де Фаржи, он прошептал:
- О, это она!.. Это она!.. Та, которую я люблю!
IV
ИЗАБЕЛЛА И МАРИНА
Как уже решил граф де Море, не зная ни девушки, ни ее имени, и решил благодаря той чудесной интуиции юности, что оказывается непогрешимее чувств, мадемуазель Изабелла де Лотрек обладала совершенной красотой, но совсем не такой, как у принцессы Марии.
Принцесса Мария была брюнетка с голубыми глазами, Изабелла де Лотрек - блондинка с черными глазами и черными бровями и ресницами. Ее кожа удивительной белизны, тонкая едва не до прозрачности, имела нежный оттенок розового лепестка; немного длинная шея отличалась очаровательным изгибом, какой мы находим у женщин Перуджино и на ранних полотнах его ученика Санти. Кисти ее рук, удлиненные, тонкие и белые, казались слепком с рук "Ферроньеры" Леонардо да Винчи. Платье со шлейфом не позволяло увидеть даже очертания ее ног, но по стремительности движений, по гибкости и тонкости талии можно было угадать, что нога должна гармонировать с рукой, то есть быть тонкой, изящной, с красивым выгибом ступни.
Когда она склонилась перед принцессой, та обняла ее и поцеловала в лоб.
- Боже меня сохрани от того, - сказала она, - чтобы я позволила склоняться передо мной дочери одного из вернейших слуг нашей семьи, приславшего мне добрые вести. Скажите, милая дочь нашего друга, что пишет вам отец: это новости для меня одной или я могу ими поделиться с теми, кого мы любим?
- Вы увидите из постскриптума, сударыня, что моему отцу позволено господином де Ла Салюди, послом его величества, открыто распространить в Италии новости, что он вам сообщает, а ваше высочество, со своей стороны, может распространить их во Франции.
Принцесса Мария вопросительно взглянула на г-жу де Комбале; та едва заметным кивком подтвердила слова прекрасной вестницы.
Мария сначала прочла письмо про себя.
Пока она читала, девушка, видевшая до сих пор одну принцессу - остальные двадцать пять или тридцать человек, находившиеся в гостиной, промелькнули перед ней подобием миража, - обернулась и, если можно так сказать, отважилась обвести глазами собравшееся общество.
Она увидела графа де Море; в их встретившихся взглядах вспыхнула та стремительная электрическая искра, что подчиняет своей власти сердце, получает удар и наносит его.
Изабелла, побледнев, оперлась о кресло принцессы.
Граф де Море видел ее волнение; ему казалось, будто он слышит небесное пение ангелов, славящих Бога.
Придверник объявил ее имя; она принадлежала к старинному и славному роду Лотреков, по известности в истории почти равному принцам.
Она еще никого не любила; до сих пор он на это надеялся, теперь был в этом уверен.
Тем временем принцесса Мария дочитала письмо.
- Господа, - сказала она, - вот что сообщает нам отец моей дорогой Изабеллы. Он виделся с находившимся проездом в Мантуе господином де Ла Салюди, чрезвычайным послом его величества при итальянских дворах. Господину де Ла Салюди было поручено от имени кардинала объявить герцогу Мантуанскому и сенату Венеции о взятии Ла-Рошели. Кроме того, ему поручено было заявить, что Франция собирается защищать Казаль и обеспечить герцогу Карлу де Неверу обладание его землями. Проезжал через Турин, он виделся с герцогом Савойским Карлом Эммануилом и предложил ему от имени короля, шурина его сына, и от имени кардинала отказаться от попыток завладеть Монферратом. Ему было поручено пообещать герцогу Савойскому в качестве возмещения город Трино с его двенадцатью тысячами экю ренты от суверенных земель.
Господин де Ботрю отправился в Испанию, а господин де Шарнасе - в Австрию, Германию и Швецию с теми же инструкциями.
- Что ж, - сказал Месье, - надеюсь, кардинал не втянет нас в союз с протестантами.
- Однако же, - возразил принц де Конде, - если бы это оказалось единственным средством удержать в Германии Валленштейна и его бандитов, я бы не стал возражать.
- Ну вот, - проворчал Гастон Орлеанский, - заговорила гугенотская кровь.
- Полагаю, - возразил, смеясь, принц, - что в жилах вашего высочества столько же гугенотской крови, сколько в моих: единственная разница между Генрихом Наваррским и Генрихом де Конде в том, что одному месса принесла королевство, а другому - ровным счетом ничего.
- Все равно, господа, - сказал герцог де Монморанси, - новость важная. Намечен ли уже тот генерал, кому будет доверено командование армией, посылаемой в Италию?
- Еще нет, - ответил Месье, - но есть вероятность, господин герцог, что кардинал, купивший у вас за миллион ваши обязанности адмирала, чтобы иметь возможность вести осаду Ла-Рошели по своему усмотрению, купит за миллион право лично руководить итальянской кампанией, и даже за два миллиона, если будет нужно.
- Признайтесь, монсеньер, - сказала г-жа де Комбале, - что, если бы он руководил этой кампанией так же, как осадой Ла-Рошели, ни у короля, ни у Франции не было бы оснований жаловаться и многие из тех, кто просит миллион, вместо того чтобы дать его, возможно, не справились бы с делом так успешно.
Гастон закусил губы. Вытребовав себе пятьсот тысяч франков на походные издержки, он так и не появился при осаде Ла-Рошели.
- Надеюсь, монсеньер, - сказал герцог де Гиз, - что вы не упустите случая заявить о своих правах.
- Если добьюсь я, - отвечал Месье, - то вместе со мной будете вы, мой кузен. Я достаточно получил от дома Гизов при посредстве мадемуазель де Монпансье и счастлив доказать вам, что не отношусь к числу неблагодарных. И вам тоже, мой дорогой герцог, - продолжал Гастон, подходя к г-ну де Монморанси, - я был бы особенно рад прекрасному случаю загладить несправедливости совершавшиеся до сих пор в отношении вас. В собрании оружия вашего отца есть меч коннетабля, и он не кажется мне слишком тяжелым для руки сына. Однако если это произойдет, не забудьте, дорогой герцог: мне буде приятно видеть, что мой дражайший брат граф де Море находится рядом с вами и получает боевое крещение под таким прекрасным руководством.
Граф де Море поклонился. Герцог, чьим заветным чаяния польстило обещание Гастона, ответил:
- Вот слова, сказанные не впустую, монсеньер. Как только представится случай, ваше высочество убедится, что у меня хорошая память.
В эту минуту появившийся из боковой двери придверник тихонько сказал несколько слов госпоже вдовствующей герцогине де Лонгвиль, и она тотчас вышла в эту же дверь.
Мужчины столпились вокруг Месье. Уверенность в предстоящей войне - ибо ясно было, что Савоец не даст снять блокаду Казаля, испанцы не отдадут Монферрат и Фердинанд будет препятствовать тому, чтобы герцог Неверским утвердился в Мантуе, - делала Месье весьма значительной фигурой. Немыслимо было, чтобы подобная кампания состоялась без него; а высокий пост в армии позволит ему распоряжаться не одной прекрасной командной должностью.
Придверник через мгновение появился снова и что-то тихо сказал принцессе Марии; она вышла вместе с ним в ту же дверь, что и г-жа де Лонгвиль.
Госпожа де Комбале, стоявшая около принцессы, вздрогнула, расслышав имя Вотье. Как мы помним, Вотье был тайным поверенным королевы-матери.
Через пять минут тот же придверник пригласил монсеньера Гастона присоединиться к вдовствующей герцогине де Лонгвиль и принцессе Марии.
- Господа, - сказал принц, поклонившись собеседникам, - не забывайте, что я ничего не знаю, что я стремлюсь к единственной цели на свете - быть рыцарем принцессы Марии и что, будучи ничем, я ничего никому не обещал!
С этими словами, надев шляпу, он удалился подпрыгивающей походкой, заложив, по обыкновению, руки в карманы штанов.
Едва он скрылся, как граф де Море, воспользовавшись всеобщим изумлением от последовательного исчезновения вдовствующей герцогини де Лонгвиль, принцессы Марии и его королевского высочества Месье, пересек гостиную, подошел к Изабелле де Лотрек и, склонившись перед покрасневшей от смущения девушкой, сказал:
- Мадемуазель, будьте твердо уверены в том, что на свете есть человек, давший в ту ночь, когда он встретился с вами, не видя вас, клятву принадлежать вам в жизни и в смерти; сегодня, увидев вас, он повторяет свою клятву. Этот человек - граф де Море.
И не ожидая ответа девушки, еще больше покрасневшей и еще сильнее смущенной, он, почтительно поклонившись, вышел.
Проходя темным коридором в едва освещенную (как было обычно в ту эпоху) переднюю, граф де Море почувствовал, что его берут под руку; затем по его лицу пронеслось обжигающее дыхание, исходившее из-под черного капюшона, подбитого розовым атласом, и чей-то голос с мягким упреком произнес:
- Итак, бедная Марина принесена в жертву.
Он узнал голос, но еще больше - жаркое дыхание г-жи де Фаржи, уже однажды, в гостинице "Крашеная борода" на миг коснувшееся его лица.
- Граф де Море от нее ускользает, это правда, - сказал он, склоняясь к этому ненасытному дыханию, исходящем казалось, из уст самой Венеры-Астарты, - но…
- Но что? - спросила спутница, поднявшись на цыпочки, так что, несмотря на темноту молодой человек смог различить под капюшоном глаза, сверкающие, как два черных алмаза, и зубы, подобные нитке жемчуга.
- Но, - продолжал граф де Море, - ей остается Жакелино, и если она этим удовольствуется…
- Она этим удовольствуется, - сказала чаровница.