- Во имя Франции, монсеньер, - продолжал де Монморанси, - примите мою преданность вам. Я обещаю во всем повиноваться вашему высокопреосвященству, за исключением случаев, когда будет задета честь моего имени.
- Хоть я и не принц, господин герцог, - отвечал Ришелье с чрезвычайным достоинством, - но я дворянин. Поверьте, что я никогда не прикажу одному из Монморанси ничего такого, что заставило бы его краснеть.
- И когда нужно быть готовым, монсеньер?
- Как можно раньше, господин герцог. Я рассчитываю - опять-таки предполагая, что мне будет доверено ведение войны, - открыть боевые действия в начале будущего месяца.
- Значит, нельзя терять время, монсеньер. Сегодня вечером я уезжаю в свое губернаторство и десятого января буду в Лионе с сотней дворян и пятьюстами всадников.
- Но, - сказал кардинал, надо считаться с тем, что руководство военными действиями будет поручено кому-нибудь другому; могу ли я спросить, что станете вы делать в этом случае?
- Никто, кроме вашего высокопреосвященства, не кажется мне достойным этого замысла; я буду повиноваться лишь его величеству королю Людовику Тринадцатому и вам.
- Отправляйтесь, герцог. Вы знаете - я сказал уже об этом, - где вас ждет меч коннетабля.
- Должен ли я взять с собой моего молодого друга графа де Море?
- Нет, господин герцог; у меня на господина графа де Море особые виды, я хочу поручить ему важную миссию. Если он откажется, он волен будет к вам присоединиться. Только оставьте ему слугу, на кого он мог бы рассчитывать как на самого себя: поручение, что я ему дам, потребует мужества от него и преданности от тех, кто будет его сопровождать.
Герцог и граф де Море вполголоса обменялись несколькими словами; кардинал услышал, как граф де Море сказал герцогу:
- Оставьте мне Галюара.
Затем герцог, чье сердце переполняла радость, взял руку кардинала, с признательностью ее пожал и поспешно вышел.
Оставшись наедине с графом де Море, кардинал подошел к нему и, глядя на него с почтительной нежностью, сказал:
- Господин граф, не удивляйтесь вниманию, какое я позволяю себе проявлять к вам - мне дают на это право мое положение и мой возраст: я вдвое старше вас, Но из всех детей короля Генриха вы единственный можете считаться его истинным портретом, а тем, кто любил отца, позволительно любить сына.
Молодой принц впервые увиделся с Ришелье, впервые услышал звук его голоса и, настроенный против него тем, что ему приходилось слышать, удивлялся, что это суровое лицо может улыбаться и этот повелительный голос может быть таким мягким.
- Монсеньер, - ответил он, улыбаясь, но все же не без некоторого волнения в голосе, - ваше высокопреосвященство весьма добры, что занялись молодым сумасбродом, до сих пор думавшим лишь о том, чтобы развлекаться, как только можно, а если бы его спросили, на что он годен, не знал бы что ответить.
- Истинный сын Генриха Четвертого годен на все, сударь, - возразил кардинал, - ибо вместе с кровью передаются отвага и ум, вот почему я не хочу оставить вас на ложной дороге, во власти опасностей, каким вы себя подвергаете.
- Я, монсеньер? - воскликнул несколько удивленный молодой человек. - На какой же дурной путь я ступил и что за опасности мне угрожают?
- Угодно вам уделить мне несколько минут вашего внимания, господин граф, и в течение этих нескольких минут выслушать меня серьезно?
- Это долг, предписываемый моим возрастом и моим именем, монсеньер, даже если бы вы не были министром и гениальным человеком. Итак, я вас слушаю не только со всей серьезностью, но и с почтением.
- Вы прибыли в Париж в последних числах ноября, по-моему, двадцать восьмого.
- Да, двадцать восьмого, монсеньер.
- У вас были при себе письма из Миланского герцогства и из Пьемонта для королевы Марии Медичи, для королевы Анны Австрийской и для Месье.
Граф удивленно посмотрел на кардинала, мгновение колебался с ответом, но, в конце концов, его правдивость и влияние гениального человека победили.
- Да, монсеньер, - сказал он.
- Но, поскольку обе королевы и Месье выехали навстречу королю, вам пришлось провести неделю в Париже. Чтобы не сидеть эту неделю без дела, вы стали ухаживать за сестрой Марион Делорм, госпожой де ла Монтань. Молодому красивому, богатому, сыну короля, вам не пришлось томиться: на следующий день, после того как вас представили ей, вы стали ее любовником.
- И это вы называете быть на ложном пути и подвергаться опасностям, от каких вы хотели меня уберечь? - с улыбкой спросил граф де Море, удивляясь, что министр, да еще в звании кардинала, снисходит до таких подробностей.
- Нет, сударь; сейчас мы до этого дойдем. Нет, я вовсе не называю ложным путем то, что вы стали любовником сестры куртизанки, хотя, как вы могли заметить, эта любовь оказалась небезопасной: полоумный Пизани решил, что вы любовник госпожи де Можирон, и хотел подослать к вам убийцу; по счастью, ему попался сбир более честный, чем он сам, и этот человек, верный памяти великого короля, отказался поднять руку на его сына. Правда, храбрец оказался жертвой своей честности; вы сами видели его распростертым на столе, умирающим и исповедующимся капуцину.
- Могу я вас спросить, монсеньер, - сказал граф де Море, надеясь поставить Ришелье в затруднение, - когда и где был я свидетелем этого прискорбного зрелища?
- Пятого декабря около шести часов вечера, в зале гостиницы "Крашеная борода", когда вы, переодетый баскским дворянином, расстались с госпожой де Фаржи - она была переодета каталонкой, - явившейся сообщить вам, что королева Анна Австрийская, королева Мария Медичи и Месье ожидают вас в Лувре между одиннадцатью часами и полуночью.
- Ах, честное слово, монсеньер, на этот раз я сдаюсь и признаю, что у вас отличная полиция.
- И что же, граф, вы думаете, будто я собирал столь точные сведения о вас ради себя, боясь того зла, какое вы можете мне причинить?
- Не знаю, но, возможно, у вашего высокопреосвященства был здесь все же какой-то интерес.
- И большой интерес, граф. Я хотел спасти сына Генриха Четвертого от зла, какое он может причинить самому себе.
- Каким образом, монсеньер?
- То, что королева Мария Медичи, одновременно итальянка и австриячка, королева Анна Австрийская, одновременно австриячка и испанка, плетут заговоры против Франции, это преступление, но преступление понятное: семейные связи слишком часто берут верх над долгом перед государством. Но тому, что граф де Море, то есть сын француженки и самого французского короля, какой когда-либо существовал, станет участником заговора двух безрассудных и вероломных королев в пользу Испании и Австрии, я помешаю - сначала убеждением, потом просьбой, а если понадобится - силой.
- Но кто вам сказал, что я участвую в заговоре, монсеньер?
- Еще не участвуете, граф, но рыцарственный порыв вот-вот может вовлечь вас в заговор. Вот почему я хотел сказать вам: сын Генриха Четвертого, ваш отец всю жизнь стремился к ослаблению Испании и Австрии, так не примыкайте к тем, кто хочет их возвышения за счет интересов Франции; сын Генриха Четвертого, Австрия и Испания убили вашего отца, так не совершайте кощунства, вступая в союз с его убийцами!
- Но почему вы, ваше высокопреосвященство, не скажете Месье то, что говорите мне?
- Потому что Месье тут ни при чем: он сын Кончини, а не Генриха Четвертого.
- Господин кардинал, подумайте над тем, что вы мне говорите.
- Да, я знаю, что подвергнусь гневу королевы-матери, гневу Месье, гневу самого короля, если граф де Море покинет того, кто хочет ему блага, и придет к тем, кто хочет ему зла; но граф де Море будет признателен за большое внимание, что я к нему проявляю, - внимание, имеющее источником большую любовь и большое восхищение королем, его отцом, - и граф де Море сохранит в тайне то, что я сказал ему сегодня для его блага и блага Франции.
- Вашему высокопреосвященству не нужно мое слово, не так ли?
- У сына Генриха Четвертого слова не спрашивают.
- Однако ваше высокопреосвященство пригласили меня не только для того, чтобы дать советы, но и, как вы сами сказали, чтобы доверить мне некое поручение.
- Да, граф, поручение, удаляющее вас от тех опасностей, что я предвижу для вас.
- Удаляющее меня от опасностей?
Ришелье сделал утвердительный знак.
- И, следовательно, от Парижа?
- Речь идет о том, чтобы вернуться в Италию.
- Гм! - произнес граф де Море.
- У вас есть причины не возвращаться в Италию?
- Нет, но у меня есть причины остаться в Париже.
- Итак, вы отказываетесь, господин граф?
- Нет, не отказываюсь, особенно если поездку можно отложить.
- Выехать необходимо сегодня вечером, в крайнем случае завтра.
- Это невозможно, монсеньер, - сказал граф де Море, покачав головой.
- Как! - воскликнул кардинал. - Вы допустите, чтобы война началась без вашего участия?
- Нет, но я покину Париж вместе со всеми, и как можно позже.
- Вы это твердо решили, господин граф?
- Твердо, монсеньер.
- Я сожалею о вашем нежелании ехать. Именно вам вашей храбрости, вашей верности, вашей учтивости хотел я доверить дочь человека, которого чрезвычайно уважаю. Что ж, граф, я поищу кого-нибудь, кто согласится вместо вас сопровождать мадемуазель Изабеллу де Лотрек.
- Изабеллу де Лотрек! - воскликнул граф де Море. - Так вы хотите отправить Изабеллу де Лотрек к ее отцу?
- Да, ее. Что в этом имени вас удивляет?
- Нет, ничего, простите, монсеньер.
- Я подумаю и найду ей другого защитника.
- Нет, нет, монсеньер, не надо никого искать; проводник и защитник мадемуазель де Лотрек, тот, кто даст себя убить за нее, найден, вот он: это я!
- Итак, - сказал кардинал, - я могу больше ни о чем не беспокоиться?
- Ни о чем, монсеньер.
- Вы согласны?
- Согласен.
- В таком случае вот мои последние указания.
- Я слушаю.
- Вы доставите мадемуазель де Лотрек, которая во все время пути будет для вас священна, как сестра…
- Клянусь в этом!
- … к ее отцу в Мантую; затем вы присоединитесь к армии и получите командный пост под началом господина де Монморанси.
- Да, монсеньер.
- А если случится - вы понимаете, человек предусмотрительный должен предполагать любые возможности, - если случится, что вы и мадемуазель друг друга полюбите…
У графа де Море вырвался непроизвольный жест.
- … вы понимаете, это лишь предположение, ибо вы никогда друг друга не видели и совсем друг друга не знаете. Так вот, если это произойдет, я не смогу ничего сделать для вас, монсеньер, - вы сын короля, - но я могу многое сделать для мадемуазель де Лотрек и для ее отца.
- Вы можете сделать меня счастливейшим из людей, монсеньер. Я люблю мадемуазель де Лотрек.
- Ах, в самом деле? Видите, как все сходится. А не она ли, случайно, в тот вечер, когда вы были в Лувре, приняла вас на лестнице из рук госпожи де Шеврез, переодетого пажом, и провела темным коридором в спальню королевы? Признайтесь, что если так, то этот случай похож на чудо!
- Монсеньер, - сказал граф де Море, изумленно глядя на кардинала, - я знаю одно: мое восхищение вам равняется моей признательности; но…
В голосе графа слышалось беспокойство.
- Но что? - спросил кардинал.
- У меня остается одно сомнение.
- Какое?
- Я люблю мадемуазель де Лотрек, но не знаю, любит ли мадемуазель де Лотрек меня и, несмотря на мою преданность, примет ли она мое покровительство.
- То, о чем вы говорите, господин граф, меня уже не касается, это целиком ваше дело. Вы должны получить у нее желаемое вами согласие.
- Но где? Как я ее увижу? У меня нет никакой возможности ее встретить, а если, как говорит ваше высокопреосвященство, отъезд должен состояться сегодня вечером или, в крайнем случае, завтра, не знаю, как я смогу ее увидеть.
- Вы правы, господин граф, ваша встреча настоятельно необходима. Подумайте над этим, я тоже подумаю. Подождите немного в этом кабинете, мне надо кое о чем распорядиться.
Граф де Море поклонился, с восхищенным удивлением следя глазами за этим человеком, настолько превосходящим других, из своего кабинета управляющим Европой и находящим время среди окружающих его интриг и грозящих ему опасностей заниматься личными интересами людей и входить в мельчайшие подробности их жизни.
Дверь, через которую вышел кардинал, была закрыта; граф де Море машинально устремил на нее взгляд и не успел еще его отвести, как дверь отворилась, и в нее проеме он увидел не кардинала, а мадемуазель де Лотрек.
Влюбленные, словно пораженные одновременно электрическим разрядом, удивленно вскрикнули. Затем граф де Море с быстротой мысли устремился к Изабелле, упал к ее ногам и поцеловал ей руку с пылкостью, доказавшей девушке, что она обрела, может быть, опасного покровителя, но преданного защитника.
Тем временем кардинал, достигший своей цели - удалить сына Генриха IV от двора и сделать его своим сторонником, - радовался тому, что нашел развязку героической комедии без участия своих обычных литературных сотрудников - господ Демаре, Ротру, л’Этуаля и Мере.
Корнель, как мы помним, не имел еще чести быть представленным кардиналу.
VII
СОВЕТ
Большим событием, с тревогой ожидаемого всеми, исключая Ришелье (он был уверен в короле, насколько можно было быть уверенным в Людовике XIII), был совет, который должен был заседать у королевы-матери в Люксембургском дворце, построенном ею в годы регентства по образцу флорентийских дворцов; для его картинной галереи Рубенс десять лет назад выполнил великолепные полотна, изображающие наиболее значительные события жизни Марии Медичи и составляющие сегодня одно из главных украшений галереи Лувра.
Совет заседал вечером.
Он представлял собой собственное правительство Марии Медичи, состоящее из лиц, целиком ей преданных; председательствовал в нем кардинал де Берюль, членами были Вотье, маршал де Марийяк (его сделали маршалом, хотя он ни разу не побывал под огнем; кардинал в своих мемуарах неизменно называет его Марийяк Шпага за то, что, поссорившись во время игры в мяч с неким Кабошем и встретив его затем на дороге, он убил его, не дав времени защититься) и, наконец, его старший брат Марийяк, хранитель печатей, один из любовников г-жи де Фаржи. К этому совету в особо важных случаях добавляли своего рода почетных советников из числа наиболее известных военачальников и наиболее знатных сеньоров того времени; так случилось, что на совет, куда мы собираемся ввести наших читателей, были приглашены герцог Ангулемский, герцог де Гиз, герцог де Бельгард и маршал де Бассомпьер.
Месье некоторое время назад вернулся в совет, откуда он вышел в связи с процессом Шале. Король появлялся на заседаниях, когда считал, что вопрос достаточно важен и требует его присутствия.
Принятые советом решения, как мы говорили, докладывались королю; он одобрял, не одобрял или даже полностью изменял то, что было принято.
Кардинал де Ришелье (он фактически уже стал первым министром по силе своего гения, но получил это звание и абсолютную власть только через год после событий, о которых мы рассказываем) располагал в совете лишь своим голосом, но почти всегда склонял короля к своему мнению; его поддерживали обычно оба Марийяка, герцог де Гиз, герцог Ангулемский и иногда маршал де Бассомпьер; против неизменно были королева-мать, Вотье, кардинал де Берюль и два-три участника заседания, пассивно повиновавшиеся знакам Марии Медичи - отрицания или одобрения.
В этот вечер Месье под предлогом ссоры с королевой-матерью заявил, что он не будет присутствовать на совете; но это обстоятельство, благодаря тому, что интересы принца взялась представлять Мария Медичи, лишь усилило его позиции.
Совет был назначен на восемь часов вечера.
В четверть девятого все участники заседания были на месте и стояли перед сидящей Марией Медичи.
В половине девятого король поклонился матери, вставшей при его появлении, поцеловал ей руку, уселся рядом с нею в кресло, стоящее немного выше, надел шляпу и произнес сакраментальные слова:
- Садитесь, господа.
Члены правительства и почетные советники уселись вокруг стола на табуретах, приготовленных по числу участников.
Король обвел взглядом стол, поочередно разглядывая присутствующих, затем меланхоличным, лишенным звучности голосом, каким разговаривал обычно, спросил:
- Я не вижу моего брата Месье; где он?
- Он проявил неповиновение вашей воле и, без сомнения, не осмелится появиться перед нами. Угодно вам, чтобы заседание проходило без него?
Король молча сделал утвердительный знак.
Затем он обратился не только к членам совета, но и к дворянам, приглашенным сообщить свое мнение по обсуждаемому вопросу.
- Господа, - сказал он, - вы знаете, о чем идет сегодня речь. Следует выяснить, должны ли мы заставить снять осаду Казаля, прийти на помощь Мантуе, чтобы подкрепить поддерживаемые нами требования герцога Неверского и прекратить посягательства герцога Савойского на Монферрат. Хотя объявление мира и войны - королевское право, мы, прежде чем принять решение, желаем прибегнуть к вашему просвещенному мнению, нисколько не опасаясь, что наше право потерпит ущерб от советов, которых мы у вас просим. Слово нашему министру господину кардиналу де Ришелье, он изложит нам состояние дел.
Ришелье, встав, поклонился королю и королеве.