Но что теперь было в порядке для Бу? Ему отказывалось подчиняться тело, но не голова. Он оставался все тем же Бу, его личность и интеллект не пострадали. В его взгляде читалась не жалость к себе (собаки, в отличие от людей, не умеют себя жалеть), а то, что делало его положение еще более трагичным – на его большой умной морде отражалось изумление и обескураженность: "Что со мной происходит?"
За семь лет до этого я вынуждена была принять неизбежное решение в отношении Тимбы. Чудесных исцелений не бывает. Иногда продолжение жизни означает лишь продление страданий. В четверг, на исходе 1996 года, мне стало ясно: все, что можно сделать для Бу, – это облегчить ему уход. Я сняла трубку, позвонила доктору Нортон и попросила ее подготовить все к утру субботы.
Но невозможно было просто отвезти Бу в ветеринарную лечебницу, где врач приблизится к нему, наложит жгут и сделает укол. Да, разрушалось тело Бу, однако оставалась его железная воля. Я знала: Бу окажет сопротивление каждому, кто попытается к нему приблизиться; будет сражаться, как и подобает доминирующему кобелю, каковым он всегда себя ощущал. Нельзя было допустить, чтобы пес видел все происходящее, чувствовал прикосновения чужих людей и при этом сознавал свою беспомощность.
На протяжении шести лет он защищал меня. Теперь пришла моя очередь защитить Бу, спасти его от него самого. Мы договорились с доктором, что Дэвид заедет в клинику и заберет транквилизаторы. Я должна буду дать их псу рано утром в субботу, тогда он не будет сопротивляться, когда его привезут в ветлечебницу и наступит время сделать роковой укол.
И еще один звонок – в крематорий для животных, чтобы забрали тело Бу из клиники, кремировали и позаботились о прахе.
Голос женщины в телефонной трубке казался добрым и успокаивающим; ей не впервые приходилось разговаривать с рыдающими людьми. Несколько раз я прерывала разговор, потому что не могла говорить, но когда наконец нашла в себе силы, она все мне детально объяснила. Когда речь зашла об оплате, о том, что она зависит от веса собаки, который подразделяется на категории, ей опять пришлось ждать, прежде чем я смогла выдавить из себя, что мой некогда 60-килограммовый ротвейлер теперь подходит под категорию "меньше 50 килограммов".
В ту ночь я не могла заснуть, ни на секунду не забывая о лежавших на кухонном столе таблетках. А на следующее утро поднялась в шесть часов. В ветеринарной клинике нас ждали в девять. В семь часов требовалось дать Бу шесть таблеток, которые должны были подействовать через два часа. Но еще не было семи, еще оставалось время. Я взяла чашку с кофе, села на пол в двух шагах от того места, где лежал Бу на своей желтой подушке, и начала с ним разговаривать – да, только разговаривать. Никакой рак не сумел превратить его в собаку, которую можно просто так погладить. Бу остался таким же, каким был, мое прикосновение он и теперь воспринял бы как посягательство на его независимость. Все-таки я три раза погладила его по загривку. И три раза он заворчал в ответ, требуя соблюдения дистанции. Разговаривая с ним, я боялась, как бы он силой своего интеллекта не постиг смысла слез, текущих из моих глаз.
Накануне, ложась спать, Лекси попросила меня разбудить ее "вовремя", до того как нужно будет давать таблетки. Я уже собиралась будить ее, как она сама, очень бледная, вошла в гостиную, постояла минуту и села на пол рядом со мной. Через некоторое время спустился Дэвид. Он примостился на диване с чашкой в руке, но так и не смог выпить свой кофе в атмосфере глубокой печали, воцарившейся в комнате.
В тот момент, когда часом раньше я вошла в комнату, пришло ясное осознание того, что жизнь Бу подошла к концу. Вот в последний раз мы с ним обменялись утренними приветствиями. Сейчас я в последний раз наполню водой его миску и буду смотреть, как он пьет. Я взглянула на Бу. Истекали последние минуты, которые ему оставалось провести в этой комнате и в этом доме – его доме. Уходили последние мгновения, когда он мог видеть и узнавать нас – свою семью. Время приближалось к семи, пора было давать таблетки.
Я отправилась на кухню, открыла пакет и достала два хот-дога. Дрожащими руками взяла нож, проделала по три отверстия и в каждое положила по две таблетки. Этих шести таблеток, по словам доктора, хватило бы, чтобы "свалить лошадь".
Вечером я осторожно объяснила Лекси, что произойдет с Бу, когда транквилизаторы подействуют, что случится в ветеринарной клинике, и как это тяжело. Чтобы пройти через это, сказала я ей, мы должны думать только о Бу. Дочь ответила, что все понимает. Сейчас, вернувшись в комнату, я спросила, готова ли она. Лекси кивнула головой.
Я подошла к Бу и протянула ему хот-дог. Он взял, сделал пару жевательных движений и проглотил. Горло у меня сжалось, я протянула ему второй. Все было кончено.
Я опустилась на пол рядом с Бу. Через некоторое время Лекси попросила: "Погладь его, мама. Ему это нужно".
"Нет, еще рано, – ответила я. – Надо подождать".
Пока я давала собаке начиненные транквилизаторами хот-доги, я не думала о том состоянии странного покоя, в которое впадет Бу, когда таблетки подействуют. Но вот это началось, и сердце сдавило от горя и безысходности. Тело собаки стало расслабляться. Бу начал ускользать. Тело его вытянулось, глаза были открыты, он еще смотрел на меня, но постепенно эти глаза заливала пустота. Какой-то миг… и моей собаки в них больше не стало. Полчаса назад я убеждала его не сопротивляться и принять лекарство. Теперь же мне хотелось кричать: "Вернись, не уходи! Вернись!".
Внимательно следя за выражением глаз Бу, я дотронулась до его спины. Я бы заметила даже малейший признак того, что он осознает происходящее. Но никакой реакции не было, только выражение абсолютного покоя на морде.
Я повернулась к Лекси. "Можешь погладить его".
Она протянула руку и начала очень осторожно гладить собаку, повторяя: "Бу хороший мальчик. Я с тобой, Бу".
Мы, Лекси и я, сидели и нежно гладили Бу, наши прикосновения были такими же ласковыми, как и наши слова. А когда мы начинали плакать, то отодвигались от него и крепко обнимали друг друга, понимая, что нам надо быть сильными ради Бу. Мы не могли допустить, чтобы он слышал или чувствовал, как мы горюем. Это могло взволновать и побеспокоить его. Когда все закончится, у нас будет время выплакать свое горе. А в тот момент нужно было думать только о нем и не мешать ему погрузиться в глубокий сон, который превратится для него в вечный покой. К нам присоединился Дэвид, и следующий час стал часом печали. Но в этой печали были моменты близости, когда мы, разговаривая с Бу, прикасались к нему и гладили все еще крепкие мышцы на шее и плечах. Потом моя рука нашла его маленькие мягкие уши. Щенком он весь был покрыт вот такой же мягкой шерстью, а когда вырос, то шерсть у него, как у всех ротвейлеров, стала жесткой и лишь слегка волнистой. Но на ушах она всегда (и память об этом сохранилась на кончиках моих пальцев) оставалась такой же мягкой и нежной, как и в тот день, шесть лет назад, когда я внесла его в этот дом и в свою жизнь. Я гладила его огромную голову, не отводя глаз от морды, прежде необыкновенно выразительной. Ротвейлер ничего не может выразить с помощью хвоста, только радость, – хвост у этих собак слишком короток. Но его морда – открытая книга, правда, столь же сложная, как и ее хозяин. Глядя на нее в тот день, я испытывала боль. Что-то похожее на неровное пламя догорающей свечи появилось в глазах моего Бу.
Всю неделю Бу лежал на подушке с вытянутыми прямо перед собой передними ногами, согнув задние. Голову, когда не спал, он держал поднятой, стремясь видеть все происходящее. Сейчас он вдруг начал беспокоиться, и я поняла, что ему надо: он хотел лечь на бок. Я поспешила помочь, потянула его за задние ноги, и он с ворчанием перекатился на бок. В моей голове пронеслись кадры из документальных фильмов. Дикий кабан, пронзенный отравленными стрелами, лежит на боку на покрытой травой земле. Слон в саванне с пулевым ранением в голову опускается на колени и, не в силах более противиться судьбе, перекатывается на бок. Животные так поступают, когда готовы умереть.
Было восемь тридцать. Я позвонила доктору и описала состояние Бу.
"Так и должно быть, – сказала она. – Теперь он готов".
Мы с Дэвидом взяли одеяло, осторожно перенесли на него Бу, вынесли его из дома и положили в машину.
Через двадцать минут мы так же осторожно опустили собаку на стол в ветеринарной клинике. Бу очень медленно дышал. Его глаза были открыты, но он не воспринимал окружающее. Поэтому и не увидел, как игла вошла в вену на передней лапе, как ветеринар нажал на поршень шприца, чтобы ввести препарат, который должен был остановить его сердце. Если бы он мог что-то чувствовать или слышать в этот последний момент, то ощутил бы наши прикосновения к своей голове и услышал бы, как я сказала: "Прощай, Бу".
Пес еще недолго дышал, а потом его не стало.
Несколько преисполненных печали минут мы постояли над его распростертым, неподвижным телом. Потом надо было заставить себя уйти. Мы собрались с духом, сказали последнее "прости" и двинулись к выходу, но я возвратилась и поцеловала Бу в голову. Лекси сделала то же самое. Уже оказавшись в холле, я все продолжала оглядываться, чтобы еще раз увидеть своего прекрасного ротвейлера, лежащего на холодном металлическом столе.
Сознание того, что ты поступил правильно, служит некоторым утешением. Это не уменьшит боль и не заставит вас перестать плакать, но слезы кажутся не такими горькими, они словно вселяют в вас какую-то надежду. Еще задолго до того, как утихнет сердечная боль, эта надежда заставляет вас начать работать головой (чему до этого вы активно сопротивлялись), принуждает искать смысл в происшедшей трагедии. И в результате вы обретаете то, что редко приходит без боли. Это как компенсация за перенесенную боль – новое понимание.
Могут пройти дни, месяцы, годы и даже целая жизнь прежде, чем вам откроется вся глубина этого нового понимания. Понимание вдруг приходит к вам, и вы меняетесь. И с этого момента (и в большом, и в малом) вы становитесь другим человеком. Страдание, если оно достигает цели, меняет человека в лучшую сторону: он становится мудрее, добрее, и окружающий мир видится ему по-другому.
Мы еще не сели в машину, а я уже осознала всю иронию этого заполненного страданием субботнего утра. Как бы в ответ на то, что я помогла Бу спокойно покинуть этот мир, пес по-своему отблагодарил меня: в течение этих последних, трагических часов Лекси, Дэвид и я смогли получить то, о чем мечтали с самого первого дня, когда маленьким щенком Бу забился под сиденье автомобиля. Мы стали ближе ему. Обнять его, нежно погладить большую голову и повторять снова и снова, как сильно мы его любим. Надеюсь, что он нуждался в нашей ласке так же, как нуждался в нашем с ним ежедневном утреннем ритуале поглаживания лап. Я очень на это надеюсь.
Прошли недели, прежде чем я полностью поняла одну из самых суровых истин, преподнесенных мне Бу: нет таких барьеров, которые могут оградить от беды в этой жизни. Со смертью Бу умерли все иллюзии относительно каких-либо гарантий безопасности. Когда сильнейший среди нас – собака или человек – терпит поражение, пропадает уверенность, что сила может защитить или спасти.
Исчезла также наивная вера в справедливость утверждения, что "каждому отпущен свой срок": Бу было отпущено больше, чем он прожил. Конечно, на него, как гром среди ясного неба, обрушилась коварная болезнь и приблизила день, который еще не должен был наступить. Так где же справедливость? Ее нет. Единственным противоядием от смерти является сама жизнь, дающая нам шанс и право полноценно прожить ее, – понять это помогли мне мои собаки, этот же урок преподал мне Бу.
Но какой же насыщенной была его жизнь! Да, она рано закончилась; но она била ключом, и в ней было столько событий, как плохих, так и хороших. Этот пес был феноменально умен, даже когда не лучшим образом использовал свой ум; и он был яркой индивидуальностью, пусть не всегда это шло ему на пользу. Бу, как и Делла, был личностью.
И эта личность никогда не предлагала нам свою безграничную любовь, которую мы, люди, ожидаем от всех, кто передвигается на четырех лапах, лает и ходит на поводке, – потому что нас это устраивает, нам это нравится, и именно поэтому мы и заводим собак. Кто, кроме собаки, может дать вам такую любовь? Я наслаждалась ею целых четырнадцать лет, пока жила вместе с Деллой, которая считала, что солнце встает рядом с тем местом, где я стою. А Бу казалось, что солнце встает и садится буквально там, где стоит он. Если Бу и проявлял свою любовь, то требовал при этом соблюдения множества условий: не подходи слишком близко, не смотри так, не дыши так, не путай меня с другими собаками, потому что я МОГУ укусить даже того, кто меня любит. Мы, люди, можем приспособиться, измениться, подстроиться под наше окружение и ждем того же от наших собак. Но в любом случае это притворство. Каждый все равно остается самим собой. Некоторые из нас любят безоговорочно, а другие так не могут. Мы с Бу прожили шесть лет, и в какой-то момент я наконец поняла, что он, так же как и я, хотел быть самим собой.
Бу любил меня, как мог, а я любила его настолько, насколько он позволял мне. Но это была любовь, скрепляющая наш союз.
Мне хочется закончить рассказ о моем ротвейлере эпизодом, который я храню в своем сердце. Это было в гостинице для собак около фермы Календарь, где мы как-то оставили его на выходные.
Бу отвезли туда вечером в пятницу. А в полдень воскресенья мы приехали забрать его. Разговаривая в приемной с хозяевами, я выглянула в окно и увидела Бу, стоящего в дальнем конце уличного вольера, примыкавшего к дому. Через минуту его позвали, он повернул голову, увидал нас, и мгновенно все его мощное тело пришло в движение. Но в моей памяти осталось то, что было до этого, – пока он не знал, что мы здесь. Бу спокойно стоял на фоне ясного, тихого дня, ни с кем не воевал, никого не пытался себе подчинить, он просто стоял в солнечных лучах и смотрел на мир.
5. Неподражаемая мисс Дэзи
Несравненную мисс Дэзи – моего маленького ласкового американского кокер-спаниеля с огромными выразительными глазами на коричневой мордочке – я приобрела через Американской клуб собаководства (American Kennel Club). Но, как и все хорошее в этой жизни, найти ее оказалось непросто.
Клуб предоставил мне список заводчиков американских кокер-спаниелей (их оказалось более тридцати) без какой-либо дополнительной информации. Но я была уверена, что смогу сама разобраться, в каком из питомников работа по разведению собак ведется лучше. Просмотрев список (питомников было много – и на другом конце страны, и поблизости от нас), я ограничила круг поисков теми, что находились недалеко от Нью-Йорка, и несколько дней обзванивала их.
Некоторые заводчики предлагали щенков темно-желтого окраса (между кремовым и рыжим), но более редкого, шоколадного, цвета не попадались. В двух питомниках имелись коричневые щенки, но, руководствуясь каким-то шестым чувством, я решила, что они все равно мне не подойдут. Заводчик и покупатель годами поддерживают между собой отношения. Не только щенки должны быть здоровыми и спокойными, заводчик тоже обязан отвечать определенным требованиям: вы должны быть уверены, что в любой момент, когда бы ни раздался ваш звонок, он найдет время и желание ответить на все вопросы. Если после пятиминутного разговора такого ощущения не возникает, значит, это не то, что вы ищете и нужно продолжать поиски. Мой шестой звонок был в северную часть штата Нью-Йорк; там в питомнике имелись щенки черного и желтого окраса, но заводчица специализировалась на рыжих. Между нами сразу возникла взаимная симпатия. Я объяснила, что мы подыскиваем "девочку" шоколадного окраса. Оказалось, через две недели они ожидают именно такой помет, и нам предложили приехать к этому сроку посмотреть на щенков. В назначенное время, мы остановились около чрезвычайно уютного дома и маленького питомника, расположенных прямо в лесу. Здесь нас ожидал еще один пример того, что заводчик, занимающийся разведением собак одной породы, в качестве "собаки для души" выбирает что-нибудь диаметрально противоположное. Заводчица Деллы разводила огромных догов, а ее домашняя свора состояла из мелких, снующих под ногами собачек. Заводчица суровых ротвейлеров, у которой мы купили Бу, любила длинных коротконогих такс. Домашними любимцами хозяев Дэзи оказались два 90-килограммовых мастифа, бродивших около дома.
Это была великолепная пара, но мы хотели взглянуть на только что родившихся коричневых кокер-спаниелей.
На этот раз выбирать не пришлось ни мне, ни заводчице. Выбор за нас сделала сама "роженица": за два дня до нашего визита она произвела на свет четырех мальчиков и только одну девочку. Заводчица порадовала нас этой новостью, потом вышла и через несколько минут вернулась, держа в ладонях нечто восхитительное: маленького щенка величиной с хот-дог; у нее были крошечные лапки (нам пришлось низко нагнуться, чтобы рассмотреть пальчики) и аккуратные маленькие ушки. Она была совсем сонная и беспомощная, только что оторванная от своих братьев-однопометников. Конечно же, мы к ней не прикасались: у нас на руках могли оказаться микробы. Но могли ее рассматривать. Как на чудо, смотрели мы на это нежное и трогательное создание во второй день ее жизни. Когда щенка унесли, мы с Дэвидом повернулись к Лекси. Ни к чему было спрашивать ее мнение, она уже кричала: "Да! Да!" и у нее уже было припасено имя для этой очаровательной крошки.
Вернувшись через восемь недель, мы обнаружили, что наш маленький "хот-дог" превратился в миниатюрного кокер-спаниеля; она сидела в большой клетке посередине кухни, а на ее маленьких висящих ушках уже появились крошечные коричневые кудряшки. Дэзи – именно это имя придумала моя дочь для своей собаки – приветливо смотрела на нас, мы же улыбались во весь рот, глядя на нее. Сидеть взаперти ей пришлось недолго. Пока Дэвид оформлял бумаги, мы с Лекси опустились на пол рядом с клеткой, разговаривали со щенком и пытались просунуть пальцы сквозь отверстия, чтобы погладить коричневую шерстку. Это было неудобно, я открыла клетку и вытащила Дэзи. Теперь мы могли ее как следует погладить, и она не возражала. Вскоре идиллия была нарушена появлением хозяйского кота, который решил выяснить причину царившей на кухне суеты. Дэзи направилась к нему и, видимо, подошла слишком близко, поскольку тут же получила легкую оплеуху. Тоненько поскуливая от страха и обиды, малышка кинулась к нам, а мы стали ее успокаивать. К счастью, этот инцидент никак не отразился на ее отношении к другим представителям кошачьих. В этом мы убедились дома, где нас поджидали две наши кошки. Прежде чем уехать, я позаботилась об одной немаловажной вещи: о клетке. Вспомнив о своих мучениях с Моппет, я купила клетку здесь же, у хозяйки.