С тех пор как Пецца в поединке дважды ранил Пеппино ножом, он продолжал здороваться с Франческой, но она ему не отвечала.
В следующее воскресенье объявление о предстоящей свадьбе, которое, как известно, полагается повторять три раза, было снова оглашено священником. Как и в предыдущее воскресенье, Микеле Пецца подошел к Пеппино и угрожающе, но очень спокойно сказал:
- Тебе остается жить еще десять дней.
Неделю спустя повторились то же оглашение и та же угроза, но срок жизни, даруемый Микеле жениху, естественно, сократился до трех дней.
Столь желанное и столь грозное 23 сентября, наконец, наступило: оно пришлось на вторник. Ночью прошла гроза, а утро, как уже было упомянуто в одной из предыдущих глав, выдалось великолепное, и свадьба должна была состояться в одиннадцать часов утра. Гости, друзья дона Антонио, друзья и подруги Пеппино и Франчески, собрались в доме невесты, где и должны были отпраздновать свадьбу; хозяин закрыл свою мастерскую, чтобы устроить свадебный стол на террасе, а танцы во дворе и в саду.
Терраса, двор и сад, залитые солнцем и осененные листвой, были полны гостей, и всюду слышались веселые речи. Мы попытались описать эту обстановку, когда говорили о стариках, выпивающих на террасе, о молодежи, танцующей под звуки тамбурина и гитары, о музыкантах, из которых один сидел, а другие стояли на ступеньках террасы, а за всем этим следил неподвижный и мрачный наблюдатель, облокотившийся на стену между владениями каретника и шорника, в то время как крестьянин, развалившись на тележке с соломой, пронзительным голосом тянул в бесконечных импровизациях медлительную песню, распространенную у contadini неаполитанских провинций; куры же, дрозды, воробьи и зяблики бойко поклевывали ягоды с виноградных лоз, тянущихся от тополя к тополю во дворике, который именовался садом и простирался от дома до самого подножия горы.
А теперь, после того как мы приоткрыли занавес над прошлым, нашим читателям ясно, почему дон Антонио, Франческа и особенно Пеппино временами с тревогой посматривают на юношу, будучи не вправе прогнать его от стены, где он устроился. А кум Джансимоне уверяет их, хотя и не в состоянии убедить их в этом полностью, в миролюбии молодого человека: с того памятного дня, когда у них произошло объяснение, хозяин ни разу не упоминал об увольнении ученика и теперь не мог нахвалиться им.
Пробило половину двенадцатого. Как раз в эту минуту отплясали одну из самых бурных тарантелл.
Едва замер последний удар часов, как послышались хорошо знакомые дону Антонио звуки: то были бубенцы почтовых лошадей, глухой, тяжелый грохот кареты и крики двух кучеров, вызывающих дона Антонио такими басистыми голосами, что от них бы не отказался и какой-нибудь gran cartello из театра Сан Карло.
По этим звукам достопочтенный хозяин и вся честная компания поняли, что дорога из Кастеллоне в Итри, как всегда, позабавилась с путешественниками, и теперь каретник, а может быть, и местный хирург не останутся без работы, ибо у экипажей обычно ломаются колеса и оси, а у пассажиров - руки и ноги.
Но прибывший, которому нужны были услуги дона Антонио, к счастью, ничего себе не сломал; каретника вызывали только к его экипажу, и надобности в хирурге не было.
Один из кучеров крикнул: "Скорее, дон Антонио, пассажир очень торопится!" - на что каретник ответил: "Тем хуже для него: сегодня у нас не работают".
И тут все увидели самого пассажира; он появился в конце двора и спросил:
- А почему, скажите, пожалуйста, гражданин Антонио, у вас сегодня не работают?
Почтенный каретник, недовольный тем, что его беспокоят в такой день, и еще более тем, что к нему обращаются со словом "гражданин" вместо благородного "дон", тем самым оскорбляя его, уже собрался ответить грубостью, как это было в его благородных привычках; однако, бросив взгляд на путника, он понял, что перед ним слишком важная особа, чтобы вести себя с ним бесцеремонно.
Он не ошибся в этом, так как путник, потревоживший дона Антонио в день семейного торжества, был не кто иной, как наш посол, выехавший из Неаполя поздно ночью и настолько торопившийся покинуть пределы Королевства обеих Сицилии, что не позволил возницам попридержать лошадей на спуске из Кастеллоне. А это привело к тому, что при переправе через один из многочисленных ручьев, пересекающих дорогу и впадающих в местную безымянную речку, заднее колесо экипажа сломалось.
Вследствие этого происшествия ему пришлось, как он ни спешил добраться до папской границы, последнее полу-льё пройти пешком. Поэтому следует особенно ценить спокойствие, с каким он осведомился: "А почему, скажите, пожалуйста, гражданин Антонио, у вас сегодня не работают?"
- Простите, генерал, - отвечал каретник, подходя к путешественнику, которого он по его одежде принял за военного, а чтобы ехать на четверке, военный, казалось ему, должен быть, по крайней мере, генералом. - Я не знал, что имею честь разговаривать со столь высокопоставленной особой, как ваше превосходительство, в противном случае я не ответил бы: "Сегодня у нас не работают", я бы сказал: "Работать начнут через час".
- А почему нельзя начать работать немедленно? - спросил путешественник самым миролюбивым тоном, как бы предупреждая, что если это зависит от денег, так он готов на жертвы.
- Потому что, ваше превосходительство, колокол уже звонит и, даже если бы речь шла о починке кареты его величества короля Фердинанда - да хранит его Бог, - я не заставил бы ждать господина священника.
- Итак, я, кажется, попал на свадьбу? - сказал путешественник, оглядываясь.
- Именно на свадьбу, ваше превосходительство.
- И кто же эта прелестная невеста? - благосклонно полюбопытствовал путешественник.
- Это моя дочь.
- Поздравляю вас! Ради ее прекрасных глаз я подожду.
- Если вашему превосходительству угодно будет оказать нам честь и отправиться вместе с нами в храм, задержка, быть может, покажется вам не столь томительной. Господин священник произнесет прекрасную проповедь.
- Благодарю вас, друг мой. Я предпочитаю подождать здесь.
- Ну что ж, подождите. А как воротимся, уж не откажитесь выпить стаканчик вина из этих лоз за здоровье новобрачной; это ей будет на счастье, а мы после глотка доброго винца только станем лучше работать.
- Хорошо, почтенный. А сколько времени продлится церемония?
- Около часа, не больше. Ну, дети, в храм!
Все поторопились исполнить распоряжение дона Антонио, который на этот день объявил себя церемониймейстером, однако Пеппино помедлил и вскоре оказался наедине с Микеле Пецца.
- Что ж, Пецца, - сказал он Микеле, протянув ему руку и улыбаясь, хоть улыбка и казалась несколько натянутой, - сегодня нам надо забыть старые распри и чистосердечно помириться.
- Ошибаешься, Пеппино, - возразил Пецца. - Теперь тебе остается только приготовиться, чтобы предстать перед Богом, - вот и все.
Потом он взобрался на стену и торжественно провозгласил:
- Нареченный Франчески, жить тебе осталось всего час!
Тут он спрыгнул в сад Джансимоне и скрылся за стеной.
Пеппино осмотрелся вокруг и, видя, что поблизости никого нет, перекрестился и прошептал:
- Господи! Господи! Вручаю душу свою в руки твои!
Затем он догнал невесту и тестя, уже подходивших к храму.
- Какой ты бледный! - сказала Франческа.
- Дай Бог, чтобы тебе через час не быть еще бледнее!
У посла не оставалось иного развлечения, как наблюдать за жителями Итри: одни шли по делам, другие просто прогуливались; за свадебным кортежем он следил до тех пор, пока его участники не исчезли за углом улицы, ведущей к церкви.
Потом он рассеянно, как свойственно человеку праздному и томящемуся в ожидании, взглянул в противоположную сторону, и, к великому его удивлению, ему показалось, что в конце дороги из Фонди, то есть в направлении, противоположном тому, куда спешил он сам, другими словами - из Рима в Неаполь, едут люди во французской военной форме.
То были капрал и четверо драгунов; они сопровождали почтовую карету, ход которой сообразовался не с привычным аллюром лошадей, которые ее везли, а с неспешным шагом тех коней, что ее сопровождали.
Впрочем, любопытство гражданина Гара́ вскоре должно было быть удовлетворено: карета и ее эскорт приближались, так что он получал возможность рассмотреть их без помех: в любом случае путники либо удовольствуются сменой лошадей в почтовой конторе, либо остановятся на постоялом дворе: контора помещается в первом доме справа, а постоялый двор - напротив.
Но гражданину Гара́ даже не пришлось ждать, пока карета остановится: при виде мундира высокопоставленного чиновника Республики капрал пустил своего коня галопом, опередил карету на сто - полтораста шагов и остановился перед послом, приложив руку к каске и ожидая его вопросов.
- Друг мой, - произнес тот с обычной своей приветливостью, - я гражданин Гара́, посол Республики в Неаполе, что дает мне право спросить: кто те особы, которые находятся в карете и которых вы сопровождаете?
- Две пожилые женщины, гражданин посол, и притом в довольно скверном состоянии, да еще один из "бывших": обращаясь к ним, он называет их принцессами.
- А вам известны их имена?
- Одну зовут мадам Виктория, другую - мадам Аделаида.
- Вон оно что! - проронил посол.
- Да, они, кажется, тетки покойного тирана, которого гильотинировали, - продолжал капрал. - Когда началась Революция, они удрали в Австрию, а из Вены перебрались в Рим; в Риме они напугались, когда там установилась республика, - словно она воюет с такими старыми ночными чепцами. Им очень хотелось бежать из Рима, как они бежали из Парижа и Вены; но, оказывается, у них есть еще сестра, третья, самая древняя развалина по имени мадам Софи; она захворала, две другие не захотели ее оставить, и это очень похвально с их стороны. Кончилось тем, что они исхлопотали у генерала Бертье разрешение на пребывание… Но я, кажется, надоедаю вам своей болтовней…
- Нет, друг мой, напротив, - то, что ты рассказываешь, мне очень интересно.
- Пусть так. Видно, вас нетрудно заинтересовать, гражданин посол. Ну вот, неделю спустя после приезда генерала Шампионне, который через день посылал меня справиться о здоровье больной, та умерла и была похоронена, и тут уж ее сестры исхлопотали разрешение уехать из Рима в Неаполь, где у них, как говорят, есть высокопоставленные родственники. Но они боялись, как бы в дороге их не сочли за подозрительных лиц и не задержали. Тут генерал Шампионне мне и говорит: "Капрал Мартен, ты человек воспитанный, ты умеешь разговаривать с женщинами. Подбери четырех подходящих человек и проводи старух до границы: ведь они все же дочери Франции. Итак, капрал Мартен, оказывай им полное уважение - понял? Обращайся к ним не иначе как в третьем лице и приложив руку к каске, как полагается обращаться к людям вышестоящим". - "Но, гражданин генерал! - возразил я ему. - Раз их только две, то как же мне обращаться к ним в третьем лице?" Генерал расхохотался над этой глупостью, которую сам же мне сказал, и добавил: "Капрал Мартен, я и не ожидал, что ты такой остряк. Их трое, друг мой. Но третий - мужчина, это их придворный кавалер, и зовут его граф де Шатильон". - "Гражданин генерал, - удивился я, - мне-то думалось, что графов больше уже нет". - "Их нет во Франции, это правда, - возразил он, - но за границей и в Италии они кое-где еще попадаются". - "А как же мне обращаться к этому Шатильону - называть его графом или гражданином?" - "Называй как хочешь, но думаю, что ему, как и тем, кого он сопровождает, будет приятнее, если ты обойдешься без "гражданина"; а так как это не имеет ровно никакого значения и никому не вредит, ты вполне можешь величать его господин граф". Так я и поступал всю дорогу, и это, видно, в самом деле нравилось старухам, потому что они сказали: "Вот воспитанный малый, любезный граф. Как тебя зовут, друг?" Мне хотелось ответить, что я и вправду воспитан лучше, чем они, раз не обращаюсь к их графу на "ты", как они ко мне. Но я ограничился тем, что сказал: "Ладно, чего уж, зовите меня Мартеном". И всю дорогу, когда им хотелось спросить о чем-нибудь, они обращались ко мне: "Скажи-ка, Мартен", "Послушай-ка, Мартен". Но сами понимаете, гражданин посол, это не влечет за собой никаких последствий, раз младшей из них и то шестьдесят девять лет.
- А до какого места Шампионне приказал вам их сопровождать?
- До границы и даже дальше, если они пожелают.
- Отлично, гражданин капрал. Ты выполнил приказание, раз миновал границу и проехал еще две почтовые станции. К тому же продолжать путь было бы опасно.
- Для меня или для них?
- Для тебя.
- Ну, гражданин посол, это пустяки. Капрал Мартен знаком с опасностью и не раз проводил с ней ночь.
- Но в данном случае отвага бесполезна и может обернуться бедой. Поэтому немедленно скажи своим принцессам, что служба твоя у них кончилась.
- Они завопят, предупреждаю вас, гражданин посол. Бог мой, что же будут делать бедные девушки без своего Мартена? Вон, полюбуйтесь: они заметили, что меня нет возле них, и уже ищут, выпучив глаза, куда это я подевался.
И в самом деле, во время этого разговора или, вернее, рассказа - ведь здесь интересен именно рассказ капрала Мартена, ибо вопросы гражданина Гара́ потребовались нам лишь для того, чтобы капралу пришлось на них отвечать, - карета престарелых принцесс остановилась у гостиницы "Del Riposo d’Orazio" и бедные путницы, увидев, что их покровитель занят оживленной беседой с человеком в форме высокопоставленного чиновника Республики, испугались, не замышляется ли что-то против них и не отменено ли разрешение на их переезд. Они стали ласково звать своего защитника, чем бесконечно польстили его самолюбию.
Чтобы избежать затруднительного объяснения, гражданин Гара́ направился к дому каретника и уселся на террасе, где в то время никого не было. Мартен же по его знаку подошел к окошку кареты и, приложив руку к каске, как учил его Шампионне, передал августейшим путешественницам, что вышестоящим лицом ему было предложено вернуться в Рим.
Как резонно и предполагал капрал Мартен, это уведомление привело бедных старых дев в великое смятение; они посоветовались между собою, посовещались со своим придворным кавалером, и наконец было решено, что тот отправится к неизвестному в синем мундире и с трехцветным султаном на каске, дабы осведомиться о причинах, препятствующих капралу Мартену и его четырем подопечным продолжать путь.
Граф де Шатильон вышел из кареты, направился по дорожке, по которой, как он видел, удалился республиканский чиновник, и застал его на террасе дона Антонио. Рассеянный взор республиканца следил за каким-то юношей, который в момент его появления спрыгнул со стены, разделяющей владения каретника и шорника, и теперь с ружьем на плече шел по саду.
В этой стране люди чувствуют себя независимо, все ходят с оружием, а заборы, кажется, поставлены лишь для того, чтобы прохожие упражнялись в ловкости. Поэтому в юноше с ружьем не было ничего необычного и посол не обратил на него особого внимания, к тому же он отвлекся от своих наблюдений, увидев графа де Шатильона.
Поняв, что граф направляется к нему, посол поднялся с места.
Гара́, сын врача из Юстариса, получил прекрасное воспитание, был образован, ибо дружил с философами и энциклопедистами, а за сочиненные им похвальные слова о Сугерии, г-не де Монтозье и Фонтенеле удостоился академических премий.
Он был человек светский, прекрасный оратор, причем якобинским лексиконом пользовался только в официальных собраниях, когда говорить иначе было невозможно.
Увидев приближающегося графа, посол двинулся ему навстречу.
Они приветствовали друг друга с изысканной вежливостью, отдававшей куда больше двором Людовика XV, чем Директорией.
- Называть ли вас господином или гражданином? - с улыбкой спросил граф де Шатильон.
- Как вам будет угодно, граф. Я почту за честь ответить на вопросы, которые вы, по-видимому, желаете задать мне по поручению их королевских высочеств.
- Прекрасно! - промолвил граф. - Я рад встретить в этой дикой стране благовоспитанного человека. Так вот, я пришел сюда от имени их королевских высочеств - раз вы позволяете мне сохранить этот титул за дочерьми короля Людовика Пятнадцатого, - чтобы спросить у вас, не в смысле упрека, а только ради объяснения, необходимого для их спокойствия, по чьей воле и в силу каких препятствий им нельзя оставить при себе до Неаполя ту охрану, которую любезно предоставил генерал Шампионне.
Гара́ улыбнулся.
- Я отлично понимаю разницу между словами "препятствие" и "воля" и докажу вам, граф, что препятствие действительно имеется, а если здесь сказывается и чья-то воля, то она скорее благожелательная, чем враждебная.
- В таком случае начнем с препятствия, - сказал, поклонившись, граф.
- Препятствие, сударь, заключается в том, что вчера ночью объявлена война между Королевством обеих Сицилии и Французской республикой; из этого следует, что охрана, состоящая из пяти вражеских военных, как вы сами понимаете, скорее повредит их королевским высочествам, чем защитит их. Что же касается воли - в данном случае моей, - она, как видите, обусловлена этим препятствием и направлена на то, чтобы не подвергать августейших путешественниц оскорблениям, а ее стражей - опасности быть убитыми. Вы задали мне прямой вопрос, и я так же откровенно ответил вам, не правда ли, граф?
- Так откровенно, сударь, что я был бы счастлив, если бы вы согласились повторить их высочествам то, что изволили сейчас сказать мне.
- Я сделал бы это с большим удовольствием, граф, но чувство деликатности, которое вы, несомненно, одобрили бы, если бы знали его причину, лишает меня, к великому моему сожалению, чести лично засвидетельствовать им свое почтение.
- И по какой-то причине вы желаете хранить это чувство в тайне?
- Вовсе нет, сударь. Я только опасаюсь, что присутствие мое будет им неприятно.
- Этого не может быть.
- Я знаю, с кем имею честь говорить, сударь. Вы граф де Шатильон, придворный кавалер их королевских высочеств. Я об этом осведомлен; тут мое преимущество перед вами, ибо вам неизвестно, кто я такой.
- Могу засвидетельствовать, сударь, что вы светский человек, и притом исключительно любезный.
- Вот поэтому, сударь, Конвент и оказал мне роковую честь, поручив именно мне прочитать королю Людовику Шестнадцатому смертный приговор.
Граф де Шатильон отступил на шаг, словно вдруг увидел перед собой ядовитую змею.
- Значит, вы Гара́, член Конвента? - воскликнул он.
- Я самый, граф. Если мое имя так поразило вас, хотя вы, насколько мне известно, не родственник королю Людовику Шестнадцатому, - посудите сами, какое впечатление оно произвело бы на бедных принцесс, которые доводятся ему тетками. Правда, - добавил посол, тонко улыбнувшись, - при жизни племянника они не особенно любили его. Но теперь, я уверен, они его боготворят. Смерть подобна ночи - она примиряет.
Граф поспешил откланяться и пошел доложить об итоге этой беседы мадам Виктории и мадам Аделаиде.