- Василий Семёнович, хочется пощупать живого человека, который хлебнул такого мороза!
- Сам помёрзнешь в своё удовольствие, - засмеялся Сидоров, но разрешил "пощупать". - Поехали дальше. До сих пор я вас пугал общими словами, а теперь - конкретно. Расшифрую сравнение с подводной лодкой. Вы знаете, что Восток находится в полутора тысячах километрах от моря, на куполе Антарктиды, и на высоте три с половиной тысячи метров. Наша станция - самая высокогорная; к Южному географическому полюсу, где на станции Амундсена - Скотта зимуют американцы, купол снижается на целых семьсот метров. Значит, готовьтесь к горной болезни, будете ощущать острую нехватку кислорода. Она обостряется четырьмя обстоятельствами. Первое: по мере приближения к полюсу атмосфера вообще более разреженная, и подсчитано, что содержание кислорода в атмосфере Востока эквивалентно высоте пяти тысяч метров. Второе: количество осадков, выпадающих в районе станции, ничтожно, и это предопределяет почти абсолютную сухость воздуха, - суше, чем в пустыне Сахаре. Третье: сильнейшие морозы, при которых дыхание вообще затрудняется. Четвёртое: давление воздуха на Востоке почти вдвое ниже нормального… Иван Васильевич, правильно я говорю?
- У первые дни в голове будэ гудэть, як в трансформаторе, - подтвердил механик-водитель Луговой. - Да ишо юшка з носу…
- Не пугай, - небрежно отмахнулся другой ветеран, инженер-радиолокаторщик Борис Сергеев. - Жить можно.
- Жить будешь, но водку пить не захочешь, - обнадёжил геофизик Павел Майсурадзе. - Не возражаешь, Боря?
Сергеев кивнул, но при этом усмехнулся, явно подвергая серьёзному сомнению тезис Майсурадзе.
- А что? Со спиртом у нас получалось забавно, - припомнил Сидоров. - Казалось бы, вот оно, искушение, стоит в буфете графин со спиртом, протягивай руку и наливай! А пили мало, так как потом бывало худо. Случалось, что именинник обижался: "Эх вы, за моё здоровье выпить не хотите, а ещё друзья!" Обычно несколько человек отказывались, несмотря на упрёки… Вернёмся, однако, к первым дням пребывания на станции. Хотя все вы прошли специальное для восточников медицинское обследование и испытания в барокамере, ещё неизвестно, как ваши организмы перенесут акклиматизацию. А это, товарищи, серьёзный экзамен на звание восточника. Акклиматизация в зависимости от индивидуальных особенностей продолжается от одной недели до одного-двух месяцев и сопровождается головокружением и мельканием в глазах, болью в ушах и носовыми кровотечениями, чувством удушья и резким повышением давления, потерей сна и понижением аппетита, тошнотой, рвотой, болью в суставах и мышцах, потерей веса от трех до пяти, а бывает, и до двенадцати килограммов.
- Не знаю, как вы, а я возвращаюсь обратно, - вставая, под общий смех провозгласил геохимик Генрих Арнаутов. - Понижение аппетита - это не для меня. Капитан, остановите "Визе", я выхожу!
Арнаутов изменил своё решение только тогда, когда Сидоров заверил, что понижение аппетита в первые дни с лихвой компенсируется его неслыханным повышением в последующие - причём блюда будут самые изысканные и в неограниченном количестве.
- Поначалу рекомендую двигаться так, словно ты только что научился ходить, - медленно, с остановками, иначе начнётся одышка. Упаси вас бог глотать воздух ртом! Это неизбежное воспаление лёгких, которое в условиях Востока вряд ли излечимо. Прошу поверить: при точном соблюдении режима и правил техники безопасности почти все из вас быстро акклиматизируются и станут полноценными работниками. Самоуверенные храбрецы нам на Востоке не нужны. Помню, прилетел к нам один, не стану называть его по имени… Вовсю светит солнце, он и раскрылся: "Загораем, ребята! А я-то думал - центр Антарктиды!" Врач ему говорит: "На "ты" с Антарктидой не разговаривают!" А через два дня - воспаление лёгких, увезли героя, подвёл коллектив. Другое возможное нарушение: в сильные морозы ни в коем случае нельзя выходить одному. Только вдвоём, и обязательно доложившись дежурному по станции. Был такой случай. Метеоролог опаздывал дать сводку, выскочил из дома и побежал на площадку. Побежал - упал, не выдержало сердце. И быть бы первой смерти на Востоке, если бы дежурный не спохватился: ведь на дворе было 75 градусов. Две-три минуты - и готов. Так что дежурный - священная фигура на Востоке: он отвечает за наши жизни. Заснул дежурный, короткое замыкание или другая авария в дизельной - и вряд ли хватит времени написать завещание. О пожаре вообще не говорю - нет на Востоке ничего страшнее пожара. Если сгорит дом на Востоке - погибнем все.
В конференц-зале стояла торжественная тишина. "Визе", пьяно качаясь, шёл по разгулявшемуся Северному морю, до Антарктиды было ещё пятнадцать тысяч километров морей и океанов, а воображение рисовало бескрайнюю белую пустыню с космическими холодами и прилепившимся к этому дикому безмолвию домиком - хрупким оазисом жизни, единственным убежищем для двадцати трех человек, которые на десять месяцев будут оторваны от всего человечества, на долгих десять месяцев, в течение которых никакая сила в мире не сможет им помочь: самолёты ещё не научились летать при 70–80 градусах мороза. Никакая сила в мире - словно ты попал на другую планету! Над тобой - яркие звезды, под тобой - почти четыре километра льда, вокруг, сколько хватает глаз, - снег, снег, снег…
Сидоров продолжал:
- Дизельная электростанция - сердце Востока, система отопления - кровеносные сосуды. Представляете, как ухаживают врачи и няньки за единственным наследником престола? Так за нашей дизельной уход должен быть лучше! Потому что выйдет из строя дизельная - и жизнедеятельность станции может быть поддержана не больше чем на тридцать-сорок минут: трубы отопления, радиаторы будут разорваны замёрзшей водой, и никакие шубы, свитера и спальные мешки не спасут от лютого холода.
- А как же в такой ситуации спасаться от насморка? - забеспокоился неугомонный Арнаутов. - Придётся для разогрева играть в пинг-понг!
- Какой там пинг-понг? - обиделся за Восток молодой физик Тимур Григорашвили, коренастый силач с большими и наивными голубыми глазами. - Человек говорит, что дышать нечем и холод собачий, а ты будешь гонять шарик?
Восточники мне понравились. Почти все они, даже совсем молодые ребята, имели на лицевом счёту годы зимовок либо на Крайнем Севере, либо в Антарктиде; на Восток они пробились через острую конкуренцию - Сидоров отбирал людей исключительно по деловым качествам; за исключением двух-трех ребят, не без труда скрывавших неуверенность, никто не содрогался перед муками будущей акклиматизации, а если и вёл разговор о ней, то без бахвальства, но с юмором - как волевой и мужественный человек перед операцией.
За время беседы я несколько раз ловил на себе испытующие взгляды Сидорова: не напуган ли писатель до полусмерти. Буду предельно искренен: когда Василий Семеныч перечислял явления, сопровождающие акклиматизацию, я не без ужаса воссоздавал их в своём воображении и в одну минуту пережил головокружение, мелькание в глазах, удушье и прочие прелести, делающие жизнь прекрасной и удивительной. Но чтобы бессмертная душа ушла в пятки - этого не было, она оставалась почти на положенном месте, решив, видимо, про себя, что страдать будет всё-таки не она, а тело. Поэтому я вместе со всеми улыбался, шутил и резвился, изображая рубаху-парня, прошедшего такие огонь, воду и медные трубы, по сравнению с которыми Восток - лёгкая разминка перед марафонским бегом. Но спокойствия на душе не было: начальник станции, представив меня собравшимся, ни словом не обмолвился ещё о нашей договорённости. Может быть, он передумал?
И вдруг, взглянув на часы, Сидоров сказал:
- Через пять минут обед, остаётся последний вопрос… Борис, что к концу зимовки ценилось у нас на вес золота?
- Конечно, картошка, - ни на секунду не задумавшись, ответил Сергеев.
- Точно, картошка. Ох, как в последние недели её, родненькой, не хватает! Я вот к чему. Начальник экспедиции предупредил, что ни одного килограмма сверх положенного груза лётчики нам не доставят, только запланированные рейсы - и баста. И всё-таки я предлагаю пожертвовать мешком картошки, чтобы взять на нашу станцию писателя: неужели Восток не заслуживает большего, чем двух-трех строчек в газете, как было до сих пор? Решайте, чтобы не проклинать меня потом, когда сядете на макароны и кашу. Кто за? Кто против? Воздержался?
Пошутив по поводу того, "равноценная ли замена", проголосовали. Я горячо поблагодарил за доверие и пообещал на время пребывания на станции полностью отказаться от положенного восточнику картофельного гарнира.
С этого дня моё положение на "Визе" упрочилось. Из субъекта без определённых занятий я стал полноправным членом коллектива и получил полное моральное право при разговорах небрежно ронять: "Мы, восточники…"
И не без удовольствия ловил уважительные взгляды собеседников.
Утро в Атлантике
Вздох облегчения - вышли из Бискайского залива.
Боже, как нас пугали!
- Завтра входим в Бискайский, - закрывая глаза и содрогаясь от воспоминаний, говорил знаток. - Гарантирую штормягу в десять баллов. Там по-другому не бывает.
- Никогда? - замирая, спрашивали новички.
- Почему никогда? - вроде бы оскорблялся знаток. - В прошлом году были все двенадцать баллов. Желчью травили. Помню, один чудак до того дошёл, что за борт хотел выброситься. Пришлось связать. - И с наслаждением косился на зеленеющих от страха новичков.
И, представьте себе, ужасный Бискайский залив, где и в самом деле злостно хулиганят безнаказанные штормы, залив, дно которого усеяно обломками разбитых бурями кораблей, - был тих, как Чистые пруды в Москве в безоблачную летнюю погоду. Новички приходили в себя. Но едва их бледные лица успевали покрыться лёгким румянцем, как знаток, эта зловещая Кассандра, вновь пророчествовал:
- Сороковые широты - пробовали? Готовься, братва, звать маму. Десять раз их проходил - десять раз выворачивался наизнанку. Помню одного чудака, косая сажень в плечах, мастер по штанге. Как вышли из штормяги - скелетом мог работать в анатомическом музее.
- И там никогда не бывает штиля? - стонали новички.
- В сороковых широтах?! - Знаток начинал имитировать умирающего от смеха человека. - Тогда рубите меня на филе и бросайте акулам!
Неистовые, бушующие, опаснейшие для мореплавателей сороковые широты встретили нас так, словно решили искупить свою вековую вину перед человечеством. В жизни ещё я не видел столь абсолютно спокойной водной глади. Взяв на камбузе ножи для обработки мяса, мы пошли разыскивать знатока, но тот наглухо заперся в каюте. Не хотелось ломать дверь - вот единственная причина, которая лишила местных акул вполне заслуженного ими лакомства.
- Сороковые - пустяки, - вещал знаток, когда ножи были отнесены обратно на камбуз. - Вот пролив Дрейка - это да! Помню одного чудака…
- …такого же отпетого брехуна, - подсказывали уже обстрелянные новички.
- Как желаете, моё дело - предупредить, - сухо говорил знаток. - Так вот. Прошлый раз, помню, мы входили…
- …в пивную…
- …в залив Дрейка, волны были высотой…
- …с Эльбрус!
- Тьфу! Пропадайте пропадом!
Над знатоком хохотали, и зря: в проливе Дрейка нас действительно тряхнуло, только на обратном пути.
Мы оставили за собой Бискайский залив и вошли в Атлантику. С каждым часом становилось все теплее. Минуло десять дней - и мы из осени забрались в лето, которое через две недели сменит зима, то есть не зима, а лето, поскольку в Антарктиде все наоборот. Привычный с детства календарь полетел вверх тормашками - какая-то лихая пляска времён года.
Все повеселели. Вчера днём на палубе стучали топоры - под руководством боцмана Алексеева из досок и брезента сооружались два бассейна. Двадцатые числа ноября, в Москве на зимние пальто переходят, а мы гладим шорты.
Утром Игорь Петрович Семёнов уволок меня на верхнюю палубу наслаждаться восходом солнца. Сначала на горизонте виднелась преломляющаяся багрово-жёлтая полоса, и вдруг без всяких предупреждений из моря вынырнул и начал быстро увеличиваться в размерах золотой диск. Зрелище для богов.
- Красотища? - спросил Игорь Петрович.
- Здорово, - согласился я.
- Ну тогда будет не так обидно, - сказал Игорь Петрович.
- Что не будет обидно? - спросил я.
- Стирать рубашку, - пояснил Игорь Петрович.
Я отскочил от троса, на который изящно опирался - так и есть, рубашка в мазуте, масле и ещё какой-то дряни! Терпеливо подождав, пока я не кончил оскорблять трос, Игорь Петрович произнёс.
- "Стал на ноги человек. Подпоясывался не лыком по кострецу, а московским кушаком под груди, чтобы выпирал сытый живот". Откуда? О ком?
- Том первый, Ивашка Бровкин начал делать карьеру, - без раздумий ответил я. - Ваша очередь: "Хотя Имярек уже по смеху угадал, что приехал не на беду, но продолжал прикидываться дурнем… Мужик был великого ума…"
- "Мужик был великого ума…" - Игорь Петрович даже языком поцокал от удовольствия. - Музыка!
- Нет, не выкручивайтесь, говорите откуда, - допытывался я.
- Каждый ребёнок знает, - отмахнулся Игорь Петрович. - Пётр с Алексашкой и собутыльниками приехал к тому же Ивашке Бровкину сватать Саньку. Посложнее вопросы задавайте, вольноопределяющийся!
Как-то в одном разговоре случайно выяснилось, что мы оба - Игорь Петрович и я - любим одни и те же книги: "Петра Первого" и "Похождения бравого солдата Швейка". Отныне, встречаясь, мы изо всех сил старались уличить друг друга в невежестве, но без особого успеха, так как книги эти были читаны раз по двадцать и местами запомнились чуть ли не наизусть. Меня Игорь Петрович прозвал "вольноопре¬деляющимся" - в честь незабвенного батальонного историографа Марека, и постоянно подшучивал над моими блокнотами. Стоило ему увидеть, что я делаю какую-либо запись, как он начинал декламировать:
- Пишите так: "Визе" летел по волнам навстречу опасности и судьбе. Под натиском бури трещали борта и прочие снасти. Владимир Санин орлиным взором окидывал бушующее море. "Вперёд! - восклицал он. - К полюсу! Я не боюсь тебя, айсберг!"
- "Вы знаете меня только с хорошей стороны!" - цитатой огрызался я.
- "Осмелюсь доложить, что я не хотел бы узнать вас с плохой стороны!" - парировал Игорь Петрович.
Между тем верхняя палуба оживала. Послышался плеск воды: старпом поливал себя из шланга. Борода и бакенбарды, окаймлявшие лицо старпома, обильно татуированная грудь, делали его похожим на стивенсоновского пирата.
А вот и два закадычных друга, инженеры-механики Лев Черепов и Геннадий Васев, мои соседи по столу в кают-компании и будущие приятели. С первых же дней морского путешествия они начали быстро и уверенно полнеть, да так, что спортивные костюмы уже обтягивают их, как перчатки. Вот друзья и бегают, и приседают, и гири толкают, что, на мой взгляд, помогает им не столько сбрасывать вес, сколько нагуливать аппетит: через полчаса за завтраком они будут творить чудеса.
Тут же боксирует с тенью Борис Елисеев, инженер по электронике, великодушно разделивший со мной свою каюту. Борис превосходно сложен, мужествен и красив. Тщательно выбритый, подтянутый, спокойный и сдержанный, с неизменной трубочкой во рту, Борис являет собой образец уживчивого соседа. Вставая на ночную вахту, он никогда не хлопнет дверью - качество, которое я считаю неоценимым. На "Визе" он ведает электронным оборудованием и "успокоителями качки", и как только море начинает волноваться, к Борису обращаются умоляющие взоры страдальцев, которые следят за каждым его движением и радостно сообщают друг другу:
- Елисеев пошёл врубать успокоители!
Гремят гири и гантели, над столом носится избитый ракетками шарик, со свистом рассекают воздух скакалки.
- Завтра же начинаю делать зарядку! - пылко заверяю я Игоря Петровича. - Вот увидите!
- Зарядка - это замечательно, - не скрывая иронии, констатирует Игорь Петрович и достаёт сигареты. - Угощайтесь, пока ещё не стали святым.
- Натощак курить очень вредно, - голосом отпетого ханжи говорю я, вытаскивая зажигалку.
- Что вы говорите? - удивляется Игорь Петрович. - Вот бы никогда не подумал! Увы, жизнь так устроена, что лишь вредное доставляет удовольствие. Поэтому я всегда шарахаюсь от полезного, как черт от ладана.
Утро на "Визе" заканчивалось диспетчерским совещанием. В конференц-зал приходили капитан и его помощники, начальники антарктических станций и отрядов. Синоптики развешивали на стенде карты погоды и полученные со спутников Земли снимки, на которых наша земная атмосфера выглядела разорванной в клочья - поле боя циклонов, антициклонов и прочих стихий. Синоптики докладывали о перспективах на ближайшие сутки, а потом начальник экспедиции зачитывал антарктическую сводку. Начиналось деловое обсуждение, постепенно переходившее в беседу на вольные темы. Здесь можно было узнать все свежие новости, выловленные радистами из эфира, - а в открытом море новости ценятся чрезвычайно высоко.
- Мирный, - глядя в сводку, сообщал Владислав Иосифович Гербович, - температура минус пятнадцать, ветер двадцать пять метров в секунду, санно-гусеничный поезд Зимина готовится к походу на Восток, все в порядке… Молодёжная… Новолазаревская… Все в порядке… Станция Восток… потеплело, минус пятьдесят шесть градусов.
- Пора переходить на плавки с меховым гульфиком!
- Станция Беллинсгаузена, - продолжал начальник. - Как обычно, полный джентльменский набор: метель, мокрый снег с дождём, туман, гололёд, плюс семь градусов.
Иронические взгляды в сторону Игоря Михайловича Симонова. Тот привык к нападкам на свою станцию, которая, будучи антарктической по форме, является один бог знает какой по содержанию. Уникальный микроклимат! Тепло и сыро. "Как говорят - "антарктические субтропики".
- Мы заседаем, а первые ласточки уже загорают, - поглядывая в окно, сказал Гербович. - Юлий Львович, нужно рассчитать время для загара с учётом высоты солнца и прочих факторов, дайте рекомендации по судовой трансляции.
Юлий Львович Дымшиц, главный врач экспедиции, кивнул, но при этом на лице его изобразилась некоторая безнадёжность: кто станет слушать рекомендации, когда предстоит долгая полярная ночь? Все равно будут загорать на "полную катушку" - от восхода до заката.
Всех развеселил главный механик судна Олег Яковлевич Кермас. На вопрос, готовы ли его ребята к работе в тропических условиях, он ответил:
- Готовы. В тропиках машинная команда будет в основном… на палубе.
- А главный механик где будет?
- Конечно, среди коллектива!
Вскоре начальник экспедиции понял, что любое деловое обсуждение неизбежно упирается в тему загара.
- Ладно, пошли впитывать солнце. Скоро оно будет только сниться!