"Мы были абсолютно уверены…"
- Это случилось в Восьмую антарктическую экспедицию, - начал Сидоров.
- Предыдущая экспедиция обходилась без станции Восток - её законсервировали, но ненадолго: уж слишком важные, уникальные данные можно было там раздобыть. Вновь открыть станцию поручили мне. Первым рейсом я взял с собой четырех Николаев: механиков Боровского, Лебедева, Феоктистова и повара Докукина. Перед отлётом из Мирного договорился с руководством экспедиции, что выйду на связь через три дня. Почему? Мы были абсолютно уверены, что на станции все в порядке и что расконсервировать её будет проще, чем вскрыть банку сардин. А чего опасаться? Ближайший человек - в полутора тысячах километрах, медведи остались в Арктике, об ураганах на Востоке мы не слыхивали. Мы были абсолютно уверены - и лишили себя связи.
- Вот что ты, Василий Семеныч, забыл взять с собой жену, я поверю, - вставил один из слушателей. - Но по своей воле оказаться на три дня без связи…
- У французов есть такое выражение: "Остроумие на лестнице", - весело парировал Сидоров. - Над тобой посмеялись, вышвырнули из квартиры, а ты сообразил, как надо ответить, когда считал ступеньки. Задним умом каждый крепок! Едва самолёт с Востока проводили, поняли, что влипли, оба рабочих дизеля и батареи отопления оказались размороженными. Очевидно, в системе охлаждения дизелей и центрального водяного отопления осталась жидкость.
В наступившей тишине кто-то присвистнул.
- Итак, дизеля вышли из строя, - продолжил Сидоров. - Температура воздуха на улице и дома одинаковая - минус сорок пять градусов. И мы без связи! Бей себя кулаками в грудь, рви на себе волосы, кричи во все горло - никто тебя не увидит и не услышит: радисты Мирного выйдут на связь ровно в 12.00 через трое суток. Можно было, конечно, лечь в спальные мешки и заснуть, чтобы увидеть во сне Садовое кольцо и регулировщика, который содрал с меня рубль штрафа, но через трое суток в этих мешках нашли бы пять штук эскимо. Значит, единственный выход был такой: попытаться из трех разорванных дизелей сделать один на что-то годный. С одной стороны, в первые дни пребывания на станции Восток категорически запрещаются резкие движения и подъем тяжестей, с другой стороны, не нарушишь инструкцию - эти первые дни станут последними. И мы нарушали - работали без сна и отдыха двадцать восемь часов подряд.
Вспоминаю - и сам себе не верю, - Сидоров улыбнулся. - Бывало, прилетишь на Восток, дотащишь до комнаты свой чемодан - и сердце из груди выскакивает, отдышаться никак не можешь. А тут и тяжести поднимали, и ртом дышали, и на сердце, которое вот-вот лопнет, и на "шарики кровавые в глазах" внимания не обращали. Знали: запустим дизель - наверное будем жить, не запустим - неминуемо погибнем. Собрали дизель за 18 часов. Порубили на дрова ящики, разожгли огонь и натаяли для дизеля литров сорок-пятьдесят воды. Скажете, можно дизель запускать? Правильно, получайте пятёрку за отличные знания в области техники. Ну а что делать, если аккумуляторы для стартерного запуска вышли из строя?
- Сменить их на новые, - послышалась реплика.
- Все он знает! - восхитился Сидоров. - Будь моя власть, присвоил бы тебе звание кандидата наук без защиты диссертации за одну смекалку. А вот мы не догадались, не взяли с собой новых аккумуляторов, в мыслях не было, что они понадобятся. Что в этом случае делать, товарищ Архимед?
- Как что? Мобилизовать внутренние возможности организма!
- Так и поступили - запускали вручную. Ну а на Востоке эта работа потруднее, чем из болота тащить бегемота. Вы, Маркович, видели Колю Боровского на дрейфующей станции и писали, что он самый сильный человек в Арктике. Я ещё добавлю, что и в Антарктиде ему не было конкурентов. Если бы Коля в молодости занялся боксом или штангой, его портреты в газетах узнавали бы без подписи. Редкостно сильный человек и редкого мужества, а знаем его только мы с вами, потому что корреспонденты ищут сенсаций, а сенсаций за Колей не числится. Так вот, Боровский при всей его силе мог провернуть маховик только десять-двенадцать раз. Я - два-три раза, остальные не больше, задыхались и падали. Приходила очередь - вставали и снова качали. Запустили дизель. Сидим, смотрим на него - и даже счастья не испытываем: так устали. А тут один из механиков, не стану его называть, из самых хороших побуждений бросил в талую воду большой кирпич снега. Тот быстро впитал воду в себя, циркуляция прекратилась, и дизель пришлось остановить. Ерунда, а никогда не забуду: уж очень трудно было вновь таять воду и вновь запускать дизель. Уже не шарики кровавые, а целые аэрологические зонды в глазах мелькали… Ладно, запустили. Но ведь это полдела! Теперь срочно была нужна ёмкость для охлаждения дизеля. Взяли пустые бочки из-под горючего и зубилами стали вырубать днища. Сейчас бы я один такую работу сделал за тридцать-сорок минут, а тогда впятером рубили десять часов. Один раз поднимешь руку - она полтонны весит, второй раз - целую тонну. Можно было бы сказать, что эта работа забрала остатки сил, если бы эти остатки давно уже не были истрачены… Наладив электрообогрев и пустив все тепло в радиорубку, попытались - чем черт не шутит - установить связь с Мирным. Но чуда не произошло, радисты - народ педантичный, назначено время - сиди и жди, пока оно не подойдёт. Тогда я выключил рацию и установил порядок дежурства: сменять друг друга каждые два часа. Иначе нельзя: люди измотаны дальше последнего предела, и если дежурному станет плохо, скажем, не выдержит сердце, обморок, то дизель может остановиться, и все погибнут. Коля Боровский вызвался дежурить первым, и в одно мгновение мы уснули. Помню, что спал и видел каким-то участком мозга кошмарный сон: будто вот-вот меня поднимут дежурить, очередь моя была вторая. Только этого не случилось… Много я всякого повидал. Бывало, люди нарушали приказ и погибали. Или получали строгие взыскания, увольнялись без права работы на полярных станциях. А Боровский нарушил приказ - и за это мы, четверо, будем ему благодарны всю жизнь. Потому что разбудил он нас через восемь часов! Он, работавший больше всех остальных, не давший себе и минуты отдыха, имел законное право (какое там право - обязанность!) через два часа поднять очередного дежурного и лечь спать. И не сделал этого, преодолел искушение. Мало того: он сварил обед, прибрал в дизельной, навёл блеск и лишь тогда поднял нас. И шутил: "Самая трудная работа за эти полтора суток - растормошить таких соней!"
Ну что бы вы ему сказали на моем месте? Я ругал его последними словами - а он стоял, слушал и счастливо улыбался! И ребята подключились: "Семеныч, победителей не судят, смени гнев на милость!" Пришлось сменить. Встали мы со свежими силами, увидели чистоту вокруг, накрытый стол - и недовольство ослушником перешло во внутреннюю благодарность, которую можно выразить только глазами. Мигнул я Докукину, тот достал бутылку коньяку, и мы выпили за победу, за нашу дружбу и за Николая Боровского. И тут же уложили его спать - 36 часов не смыкал Коля глаз.
Теперь уже никто не сомневался: выжили. А вскоре удалось и установить связь. Я начал шарить по эфиру, и меня услышали на китобойной базе "Советская Украина".
"Кто вы? С какой станции?"
"Сидоров, со станции Восток".
"Уж не ты ли, тёзка? Привет! Богомолов у аппарата!"
Взаимная радость и объятия в эфире - это был Василий Ильич Богомолов, мой приятель по Третьей антарктической экспедиции. Имея мощный передатчик, он вызвал Мирный и сообщил, что я жду связи. И вскоре я уже беседовал с начальником экспедиции Николаем Ивановичем Тябиным. Рассказал все, как было, выработали мы план обеспечения станции, и пошли на Восток самолёты с новым оборудованием.
Вот и вся эпопея, - закончил Сидоров свой рассказ.
Третий поход
Когда я побывал через несколько месяцев на Новолазаревской, то понял, почему с этой, пожалуй, самой уютной в Антарктиде станцией, основанной в 1961 году Владиславом Иосифовичем Гербовичем, связано столько драматических историй. Наиболее волнующую из них, настоящую "закольцованную новеллу", я услышал от Гербовича и расскажу её в своё время. А ту, которая будет приведена ниже, мне поведал Владимир Александрович Самушкин, бывалый полярник, кандидат географических наук. Всего пять месяцев назад он вернулся из Антарктиды, где в составе Тринадцатой экспедиции руководил Новолазаревской; обстоятельства сложились так, что он вновь, едва переведя дух, возвращался на свою станцию, которую очень любил и о которой охотно рассказывал.
Как принято говорить в радиопередачах, слово её начальнику.
- Новолазаревская находится в глубине материка, километрах в восьмидесяти от моря. Оазис Ширмахера, изумительная красота, относительно мягкий климат - все это превосходно, но доставка грузов… Если пойдёте обратно на "Оби", сами увидите, что это такое - дорога на Новолазаревскую. Сплошные ледниковые трещины, промоины, образованные талыми водами, тяжёлый для гусениц скользкий лёд… Грешников в ад гнать по такой дороге! "Обь" обычно разгружается либо на припайном льду, либо, если удастся пришвартоваться, на ледяном барьере. Грузы переваливаются на санно-гусеничный поезд - и домой, на станцию. А вот что произошло с нами.
В Тринадцатую экспедицию "Обь" попала в тяжёлую ледовую обстановку и смогла разгрузиться лишь в ста шестидесяти километрах от станции, у мыса Ураганного. На редкость подходящее название: в разгар работ налетел ураган, сорок метров в секунду, и припай начало взламывать - хуже ничего и придумать невозможно! Один тягач утонул, водителю, к счастью, удалось выскочить. Провалился в трещину и наш гляциолог Николай Косенко, но задержался на руках, спасли.
С грехом пополам разгрузили "Обь", отсалютовали ей ракетами: "Ждём через год в шесть часов вечера, не опаздывайте!" - и начали перевозить груз. Первые два похода прошли удачно: ну раза три-четыре проваливались, однако без всяких трагедий. И четвёртый поход закончился благополучно, хотя всю дорогу вспоминали "Плату за страх". Помните кинокартину о водителях машин, перевозивших взрывчатку? Мы тоже везли взрывчатку - по нашей-то дороге! А что делать прикажете? Безусловно, асфальтированная автострада лучше, но, по-видимому, в ближайшую тысячу лет её в Антарктиде не будет. Технология перевозки была такая: перед каждой трещиной мы покидали трактор и давали ему возможность двигаться самостоятельно. Потом, убедившись, что он прогромыхал через трещину и не взлетел на воздух, догоняли и вновь с комфортом ехали до следующей трещины.
Но все это, - продолжал Самушкин, - хотя и не вполне безопасная, но весёлая детская игра по сравнению с третьим походом. Долго потом ещё мы вздрагивали по ночам и, просыпаясь, блаженно улыбались - какое счастье, что он позади, этот третий поход! Хлебнули мы Антарктиды по горло, и все из-за того, что "в кузнице не было гвоздя" - помните такую балладу?
Ладно, все по порядку. 4 октября 1968 года мы покинули станцию на тягаче и "Харьковчанке". Тягач мы прозвали "Бетти", и ничем он особенно не знаменит, а вот нашу "Харьковчанку-22" знает весь мир: она прошла по Антарктиде десятки тысяч километров, побывала на Полюсе недоступности и украсила своим изображением почтовую марку… Да-да, именно эту, спрячьте её поаккуратнее и не забудьте потом напомнить, поставлю штамп - на зависть филателистам. А нашу "Харьковчанку" вы, наверное, увидите: она будет погружена на "Обь" и пойдёт на Родину залечивать старые раны… Нас было шестеро: водители Планин и Ярошенко, врач Грищенко, гляциолог Косенко, метеоролог Викторов и я. Антарктическая весна в разгаре, но не в нашем понимании - когда расцветают яблони и груши, медовый аромат струится в воздухе и птички поют… Нет пурги - и за то спасибо, благодарим и в ножки кланяемся. Правда, лёд был очень скользкий, шли со скоростью пять километров в час. Ни разу не провалились в трещину, не ухнули в проталину - тоже спасибо провидению. И все-таки меня не покидало какое-то нехорошее предчувствие: уж слишком благополучно проходит третий поход подряд - так в Антарктиде не бывает.
И вот на сто восемнадцатом километре, в сутках пути до мыса Ураганный, произошла та самая история с гвоздём: на "Харьковчанке" вышла из строя шлицевая муфта коленчатого вала. А запасной муфты мы с собой не взяли: надеялись, обойдёмся. Все. "Харьковчанка" остановилась, садись, закуривай, поход срывается… Пришлось разделиться. Мы - Планин, Грищенко и я - остались на "Харьковчанке", а остальные на "Бетти" отправились на станцию за муфтой. Три дня туда, три дня обратно - пропала неделя. Ругали мы себя нещадно, но утешались тем, что и Седов вынужден был прервать своё путешествие к полюсу на собаках, потому что забыл в лагере иголку для примуса: великие примеры как-то успокаивают…
Поначалу все шло нормально: "Бетти" добралась до станции, ребята взяли злополучную муфту и отправились к нам. На шестьдесят восьмом километре несчастье - загорелся балок. Почему это произошло? К тому времени задул сильный ветер, а из выхлопной трубы летели искры - другого объяснения мы не нашли. Ребята, сидевшие в кабине тягача, увидели пламя, когда оно уже вовсю полыхало. Попытались было сбить его огнетушителями, но - сильный ветер! - балок вновь загорелся. А в нём два баллона газа, готовые в любую секунду взорваться! Но нельзя же оставаться в ледяной пустыне без радиостанции и продовольствия - пришлось сознательно идти на крайний риск. Рацию вытащить не удалось - она была слишком крепко прикручена, а огонь уже добрался до баллонов. Успели выкинуть два попавшихся под руку спальных мешка, выбежали - и тут же взрыв. Балок и всё, что было в нём, разметало на пятьдесят-сто метров, никакого продовольствия и одежды спасти не удалось. Оставив на месте катастрофы повреждённую, беспомощную "Бетти", Ярошенко, Викторов и Косенко двинулись к "Харьковчанке": до нас было всё-таки пятьдесят километров, а до станции - шестьдесят восемь да ещё встречный ветер.
Погода стояла сносная. Подгоняемые попутным ветром, ребята шли по проложенной "Харьковчанкой" колее. Кое-где колею замело, но через каждые два километра дорога была размечена бочками. И хотя марафонская дистанция в Антарктиде - это, поверьте, очень много, ребята, наверное, добрались бы благополучно, если бы не второе несчастье: у Ярошенко судорогой свело ноги. Косенко и Викторов бросили спальные мешки - непродуманное решение! - и понесли товарища на руках. И ещё одна ошибка: увидев вдали закреплённый на высоком древке красный флаг "Харьковчанки", они срезали угол и сошли с дороги, чтобы выиграть несколько километров. Понадеялись на то, что погода останется хорошей, и нарушили закон: никогда, ни при каких обстоятельствах не бросай дорогу!
И тут началась метель. К счастью, ребята успели вернуться обратно на дорогу, но потеряли драгоценные часы. Еды у них не было, кроме единственной бутылки соку для Ярошенко, на плечах - кожаные куртки: каэшки сгорели в балке. Поначалу они ещё видели наши ракеты, но, когда метель разбушевалась по-настоящему, видимость исчезла совершенно. А мы-то ракеты пускали на всякий случай, потому что после прекращения связи могли лишь гадать о судьбе "Бетти". Но когда началась метель, встревожились не на шутку. Решили выходить навстречу. И только-только собрались, как в "Харьковчанку" ввалился Викторов! Мы напоили его горячим кофе, привели в себя, и он рассказал, что пришёл за помощью: ребята находятся километрах в двенадцати. Косенко, чтобы не замёрзнуть, понемногу тащит на себе Ярошенко, но нужно поспешить с одеждой, иначе беды не миновать. Оставив изнемогающего от усталости Викторова держать связь, мы без промедления отправились в путь. Ни зги не видно, даже ракеты не освещали дорогу, шли ощупью. Выбрали такой метод: я ощупывал левый след гусеницы, Планин - правый, а сзади, подстраховывая нас, шёл Грищенко. След потерян - стоп, назад; ибо собьёшься с дороги - спасать будет некому. Прошли мы два, пять, семь километров - нет ребят. Прошли двенадцать - с тем же успехом. Значит, либо Викторов ошибся, либо они сбились с дороги и ушли в сторону. Плохо дело. У Планина к тому же на восьмом километре свело ногу. Он плёлся, опираясь на палку и тяжело переживая, что стал обузой… И все же для страховки решили мы пройти ещё немного вперёд. Добрались до следующих бочек, нацарапали на них наши фамилии, время и отправились назад. Так устали, что начались галлюцинации: в каждом тёмном пятне на дороге видели тела погибших друзей. А метель так разошлась, что даже часть бочек укатило ветром… Не доходя километров шесть до "Харьковчанки" - о радость! - увидели на снегу два следа. Значит, ребята были здесь! Стали шарить вокруг - следы исчезли неподалёку от зоны трещин. Совершенно удручённые, поплелись обратно. Очень тяжёлый был момент, не хотелось бы вновь когда-нибудь такое пережить. Пока надеялись - силы брались неизвестно откуда, а пропала надежда - еле переставляли ноги. Каких ребят потеряли из-за муфты, куска железа! Подошли к "Харьковчанке" - и остолбенели: навстречу вышел Косенко! И откуда только силы взялись - бегом бросились его обнимать.
"Где Ярошенко?!"
"Живой, в мешке спит".
Ну, расцеловались, потискали Ярошенко, который был очень плох, выяснили, что разошлись буквально в нескольких шагах друг от друга. Косенко рассказал, как тащил на себе товарища и даже чуть не заплакал от счастья, когда увидел "Харьковчанку". А дальше… впрочем, главное уже рассказано. Ярошенко через три дня встал на ноги. Вскоре со станции пришла помощь, и вернулись мы живы-здоровы. Так и закончился наш третий и самый бесполезный поход, продолжавшийся около месяца. Хотя, - Самушкин улыбнулся, - почему бесполезный? Во-первых, мы все время вели метеорологические наблюдения, а во вторых, великолепно усвоили одну истину: отправляясь в путь, не забывай о запасных частях!
Много таких эпопей в Антарктиде.
Такое не каждый выдержит, но в Антарктиду и не попадает каждый.
Такие люди, как Сидоров, Боровский, Самушкин, Косенко и их товарищи, прошли через жёсткое сито естественного отбора, размышления о котором не оставляли меня все мои антарктические месяцы.
Эта люди не любят позы и не терпят рекламы. О них почти ничего не написано, и они нисколько не опечалены этим. Хотя они почти ежедневно рискуют жизнью, их редко награждают - поразивший меня парадокс.
Вернёмся, однако, на "Визе".