Я молчал; сначала я предположил было, что мой бедный друг в припадке безумия сочинил все сам, но, поразмыслив, я отмел это предположение: выдумать такое просто невозможно! Слишком уж необычна надпись! Чтобы разрешить свои сомнения, я взял в руки черепок и начал читать греческий оригинал, написанный убористым унциальным шрифтом. Хотя и писала египтянка, ее послание - великолепный образец греческого языка того периода.
Помимо унциальной надписи на выпуклой стороне черепка, в самом его верху, где находилось горлышко амфоры, тусклой красной краской был изображен тот же картуш, что и на скарабее, найденном в серебряной корзинке. Иероглифы, или символы, были, однако, перевернуты, словно оттиснуты на воске. Принадлежал ли картуш Калликрату, какому-нибудь принцу либо фараону, чья кровь текла в жилах принцессы Аменартас, - не знаю; не могу я и с уверенностью сказать, был ли он нанесен на черепок в одно время с унциальной надписью или же скопирован позднее со скарабея кем-нибудь из ее многочисленных потомков. И это еще не все. Под надписью той же краской был сделан набросок головы и плеч сфинкса, увенчанного двумя перьями, символами величия; перья довольно часто встречаются на изваяниях священных быков, но я никогда не видел их на сфинксах.
На правой стороне черепка, рядом с унциальной надписью, красной краской, наискось, было выведено следующее любопытное двустишие, подписанное голубой краской:
На земле, в небесах, в океанской бездне
Несчетно чудес, лишь очи отверзни.
Hoc fecit
Доротея Винси.
Глубоко озадаченный, я перевернул реликвию. Она была вся, сверху донизу, испещрена пометками и подписями на греческом, латинском и английском языках. Первая пометка, сделанная унциальным греческим шрифтом, принадлежала Тисисфену. "Я не смог поехать. Тисисфен своему сыну Калликрату" - гласила она.
Этот Калликрат (названный так, видимо, по греческому обычаю в честь деда), очевидно, пытался начать поиски, ибо написал еле заметным, неразборчивым унциальным шрифтом: "Я хотел уже отправиться в путь, но боги ополчились против меня, и я вынужден отказаться от своего намерения. Калликрат своему сыну".
Между двумя этими древними надписями - вторая, кстати сказать, написана она прыгающими буквами и так сильно стерлась от прикосновения рук, что, не приложи Винси свою транскрипцию, я вряд ли смог бы ее разобрать, - выделялась четкая, сделанная, по всей видимости, сравнительно недавно подпись некоего Лайонела Винси. Чуть ниже чья-то рука, очевидно, рука деда Винси, начертала: "Aetate sua 17". Справа были инициалы "Дж. Б. Ви.", внизу - множество греческих подписей на унциальном и рукописном шрифтах: часто повторялись написанные, как правило, небрежно слова "моему сыну": это свидетельствовало, что реликвия благоговейно передавалась из поколения в поколение.
За греческими подписями следовала короткая пометка: "col1_0", из чего можно было заключить, что семья переселилась в Рим. Затем, где только можно, вписаны были двенадцать латинских подписей. За тремя исключениями они оканчивались фамилией Виндекс, или Мститель, латинским эквивалентом фамилии Тисисфен. Впоследствии, как и следовало ожидать, латинская фамилия трансформировалась сначала в Де Винси, а затем в простую современную Винси. Любопытно отметить, как идея мести, к которой египтянка взывала еще до Рождества Христова, сохранилась в типично, казалось бы, английской фамилии.
Лишь немногие из римских имен, написанных на черепке, упоминаются в исторических летописях или хрониках. Если не ошибаюсь, это нижеследующие:
Муссий Виндекс
Секст Варий Марул
Г. Фуфидий, сын Гая Фуфидия Виндекса
Лабериа Помпейана, супруга Макрини Виндекса
Воспроизвожу список, охватывающий все римские фамилии на черепке:
Цецилий Виндекс
М. Эмилий Виндекс
Секст Варий Марул
Кв. (Квинт) Созий Приск Сенецио Виндекс
Л. Валерий Коиминий Виндекс
Секст Отацилий, сын Марка Л. Аттий Виндекс
Муссий Виндекс
Г. Фуфидий, сын Гая Виндекса
Лициний Фавст
Лабериа Помпейана, супруга Макрини Виндекса
Манилиа Люцилла, супруга Марула Виндекса
В течение нескольких веков судьба рода неизвестна. Никто никогда не узнает, что происходило в это время с реликвией и каким образом она сохранилась в роду. Мой бедный друг Винси, помнится, упоминал, что его римские предки в конце концов поселились в Ломбардии, а после завоевания ее Шарлеманем перешли с ним через Альпы и осели в Бретани, а оттуда уже - в царствование Эдуарда Исповедника - переехали в Англию. Не знаю, где почерпнул он эти сведения, ибо на черепке не упоминаются ни Ломбардия, ни Шарлемань, хотя и имеется упоминание о Бретани. Продолжаю. Под фамилиями - продолговатое пятно то ли крови, то ли красного пигмента, два красных креста - возможно, схематичное изображение мечей крестоносцев - довольно аккуратная монограмма ("Д. В."), начертана она алой и голубой красками, по-видимому, той самой Доротеей Винси, что написала, вернее - нарисовала и уже цитировавшееся двустишие. Слева - бледно-голубые инициалы "А. В." и дата: 1800 год.
Далее следует одна из самых любопытных надписей на этой необыкновенной реликвии. Сделана она готическим шрифтом прямо поверх крестов (или мечей крестоносцев) и датирована 1445 годом. Полагаю, что эта надпись не нуждается в толковании; то, что автор - превосходный средневековый латинист, не вызывает никаких сомнений. Что, может быть, еще более удивительно - тут же и английский перевод. Этот перевод, также написанный готикой, мы нашли на втором пергаменте, который хранился в сундучке. Он, очевидно, более старинного происхождения, чем средневековый латинский перевод унциальной греческой надписи.
Была там и расширенная версия готической надписи, а также более современная версия перевода, сделанного готическим шрифтом:
"Сия реликвия - вещь преудивительная, таинственного происхождения. Мои предки привезли ее из Арморики, что ныне прозывается Бретанью. Слуги Божьи увещевали отца, дабы уничтожил он сию реликвию, творение сатанинское, черной магией созданное, и отец разломал ее на две части, но я, Джон де Винси, снова соединил эти части. Пишу сие в понедельник после празднества Святой Марии, Девы Благословенной, в год от Рождества Христова одна тысяча четыреста сорок пятый".
Следующая, предпоследняя надпись принадлежит к елизаветинской эпохе и датирована 1564 годом:
"Случилась чрезвычайно странная история, которая стоила моему отцу жизни: в то время, когда он искал подходящее место для высадки на восточном побережье Африки, его полубаркас был потоплен португальским галеоном под командованием Лоренцо Маркеша, а сам он погиб. Джон Винси".
Последняя, судя по некоторым особенностям, надпись сделана в середине восемнадцатого столетия. Это неточная цитата из "Гамлета":
Есть многое на свете, что не снилось,
О друг Горацио, нашим мудрецам.
Оставался лишь один непрочитанный пергамент - старый, сделанный готическим шрифтом перевод унциальной латинской надписи на черепке. Перевод датирован 1495 годом и принадлежит перу некоего "мужа ученого" - Эдмунда де Прато (Эдмунда Пратта), лиценциата, знатока канонического права (Эксетерский колледж, Оксфорд), ученика Гросина, первого преподавателя греческого языка в Англии. Нет сомнения, что, заслышав о человеке столь высокой учености, тогдашний Винси, вероятно, тот самый Джон Винси, что спас реликвию от гибели и сделал в 1445 году надпись готическим шрифтом, обратился в Оксфорд за помощью в расшифровке таинственного послания. Ученый Эдмундус не посрамил своего имени. Его перевод - великолепный образец средневековой учености и знания латинского языка.
- Ну что ж, - сказал я, когда наконец прочитал и тщательно изучил все надписи и пометки, по крайней мере те из них, что еще можно было разобрать. - Теперь ты знаешь все, Лео, и можешь составить свое собственное мнение. Мое уже сложилось.
- И каково же оно? - быстро спросил он.
- Вот оно. Я верю, что черепок подлинный и что он действительно хранится в вашем роду с четвертого столетия до Рождества Христова. Достоверность этого - поистине удивительного - факта подтверждается всеми надписями. Остальное, однако, вызывает большие сомнения. Допустим, одна из надписей в самом деле написана твоей отдаленной прародительницей, египетской принцессой, или каким-нибудь писцом под ее диктовку; совершенно очевидно, что перенесенные муки и смерть мужа лишили ее разума, ее пером водило чистейшее безумие.
- А как вы объясните то, что видел и слышал мой отец?
- Простое совпадение. Конечно же, на берегах Африки есть немало скал, напоминающих по форме человеческую голову, и многие говорят на исковерканном арабском языке. Достаточно в тех местах и болот. И еще одно соображение, Лео; ты уж извини меня, но я полагаю, что твой бедный отец был не в своем рассудке, когда писал все это. Он столкнулся с большими трудностями, а человек он был очень впечатлительный, и вся эта история сильно подействовала на его воображение. Как бы там ни было, я считаю, что это полнейший вздор. В природе, хотя и нечасто, встречаются любопытные явления и феномены, которые ставят нас в тупик. Но пока я сам не буду убежден в обратном, а это маловероятно, никогда не поверю, что можно отсрочить собственную смерть, пусть даже на некоторое время; не внушают мне доверия и россказни о белой колдунье, которая жила или живет среди африканских топей. Это просто бред, мой мальчик, сущий бред! А что скажешь ты, Джоб?
- По-моему, сэр, это все напридумано; а если и не напридумано, надеюсь, мистер Лео не станет встревать в такие дела, ничего путного из этого не получится.
- Может быть, вы оба и правы, - очень спокойно произнес Лео. - Я оставлю при себе свое мнение. Скажу лишь одно; я намерен до конца раскрыть эту тайну; и если вы не захотите меня сопровождать, я поеду один.
Посмотрев на молодого человека, я понял, что он не отступит от своего слова. Когда Лео что-нибудь твердо решил, он чуть заметно поджимает губы. Так было с самого детства. Признаюсь откровенно, я никуда не отпущу Лео одного, если не ради него самого, то хотя бы ради собственного спокойствия. Слишком сильна моя привязанность к нему. Нет у меня, кроме него, ни одного близкого человека. Обстоятельства против меня, моего общества чураются не только женщины, но и мужчины: так мне, по крайней мере, кажется, а уж как это на самом деле - не имеет значения. Все они, видимо, судят о моих душевных качествах по достаточно непривлекательной наружности. Чтобы не сталкиваться с проявлениями неприязни, я отгородился от внешнего мира, исключив все возможности установления сколько-нибудь близких отношений с другими людьми. Лео для меня все: и брат, и сын, и друг, и, пока он не скажет, что тяготится моим присутствием, я готов сопровождать его хоть на край света. Но само собой, он не должен знать, как велика его власть надо мной; необходимо найти какой-нибудь благовидный предлог для капитуляции.
- Да, я поеду, дядя. Если я и не найду этот "Вращающийся Огненный Столп Жизни", то хотя бы вволю поохочусь; охота там первоклассная.
Случай был благоприятный, и я не преминул им воспользоваться.
- Охота? Об этом я и не подумал. В тех диких краях, должно быть, водится много крупной дичи. Мне всегда хотелось поохотиться на буйволов. Знаешь, мой мальчик, я не верю, что наши поиски увенчаются успехом, но я верю в свою охотничью удачу, поэтому, если ты и в самом деле поедешь, я возьму отпуск и составлю тебе компанию.
- Я был уверен, что вы не упустите такой возможности. А как насчет денег? Их понадобиться целая куча.
- Об этом можешь не беспокоиться. Все эти годы я откладывал ренту, которая выплачивалась тебе по отцовскому завещанию, и сэкономил две трети того, что твой отец завещал мне как твоему опекуну. Так что тут нет никаких препятствий.
- Ну что ж, тогда уберем сундучок со всем, что в нем есть, поедем в город и купим себе ружья… А ты, Джоб, поедешь с нами? Пора тебе повидать мир.
- Может, и так, сэр, - флегматично ответил Джоб. - Я, конечное дело, не любитель таскаться по всяким там заграницам, но уж если вы, джентльмены, оба едете, вам нужен слуга, а я ведь двадцать лет прослужил у вас, неужто же отпущу вас одних? Не таковский я человек.
- Хорошо, Джоб, - сказал я. - Никаких чудес ты там не увидишь, но поохотимся мы на славу… А теперь и ты, и Лео послушайте меня. Я не хочу, чтобы хоть одна живая душа знала об этой чепуховине, - я показал на черепок. - Только просочись слушок, весь Кембридж будет хохотать, а уж если со мной что случится, мой ближайший родственник сможет оспорить мое завещание на том основании, что я, мол, был не в своем уме.
Через три месяца мы уже плыли на корабле в Занзибар.
Шквал
Как разительно отличается сцена, к описанию которой я сейчас приступаю, от ранее описанной! Далеко позади - уютная квартирка в колледже, знакомые тома на полках; далеко позади - раскачивающиеся на ветру вязы и крикливые грачи. Кругом, куда ни глянь, под лучами полной африканской луны мерцает и переливается притененными серебряными огоньками спокойная ширь океана. Ветер вздувает огромный парус нашей дау, мелодично журчит вдоль бортов вода. Время полуночное, и почти все матросы спят на баке; только смутный кряжистый араб Мухаммед стоит у руля, определяя наш курс по звездам; у него неторопливые, с ленцой движения. В трех милях по правому борту смутно темнеет узкая полоска - восточный берег Центральной Африки. Наша дау под северо-западным муссоном направляется на юг. Материк на добрые сотни миль окаймлен опасными рифами. Ночь так тиха, так необыкновенно тиха, что даже произнесенные шепотом слова можно расслышать по всему нашему суденышку, от носа до кормы; с отдаленной земли доносится слабый рокочущий звук.
Араб за рулем поднимает руку и говорит одно-единственное слово:
- Симба (лев).
Мы все садимся на палубе и вслушиваемся. Вот он, этот звук, раскатистый, величественный, наполняющий наши сердца трепетом.
- Завтра в десять часов, - сказал я, - если капитан не ошибся в своих расчетах, что более чем вероятно, мы увидим таинственную скалу, похожую на голову негра, высадимся и начнем охоту.
- И начнем поиски развалин великого города и Огненного Столпа Жизни, - с легкой усмешкой поправил меня Лео, вынув изо рта трубку.
- Пустое! - ответил я. - Днем ты разговаривал с нашим рулевым, практиковался в арабском. И что же он тебе сказал? Добрую половину своей не очень праведной жизни он занимался торговлей (или работорговлей) в этих широтах, однажды даже высаживался у подножия Скалы-Человека. Слышал ли он о развалинах города или пещерах?
- Нет, - признался Лео. - Он говорит, что от самого берега начинаются сплошные болота, кишащие змеями, особенно питонами; водится там и всевозможная дичь, но людей нет. Пояс болот тянется вдоль всего восточно-африканского побережья, но это не имеет никакого значения.
- Нет, имеет, - возразил я. - Где болота - там и лихорадка. Сам видишь, какого мнения все эти господа о здешних местах. Никто не хочет сопровождать нас. Они считают нас полоумными, и, честное слово, я готов с ними согласиться. Буду очень удивлен, если мы снова увидим добрую старую Англию. Мне в мои годы терять уже нечего, а вот за тебя, мой мальчик, и за Джоба я беспокоюсь. Все это дурацкая затея, мой мальчик.
- Ничего, ничего, дядя Хорейс. Почему бы мне не попытать счастья? Но поглядите, что это за туча? - Он показал на темное пятно, которое появилось в звездном небе в нескольких милях от нас, за кормой.
- Спроси рулевого, - посоветовал я.
Лео встал, потянулся и пошел на корму. Через несколько минут он вернулся.
- Он говорит, надвигается шквал, но надеется, что шквал пройдет стороной, далеко от нас.
Тут подошел Джоб, он выглядел типичным англичанином в своем коричневом фланелевом охотничьем костюме, который сильно его толстит. С тех пор как мы очутились в этих незнакомых водах, с его честного круглого лица почти не сходило озадаченное выражение.
- Пожалуйста, сэр, - сказал он, притрагиваясь к широкополой шляпе, смешно нахлобученной на затылок, - послушайте меня. Все наши ружья и вещи в вельботе, за кормой. Там же и провизия. На ночь я переберусь туда. Уж больно у всех этих черных джентльменов, - тут он понизил голос до зловещего шепота, - воровской вид. А что если кто-нибудь из них заберется ночью в наш бот? Хватит ножом по канату - и поминай как звали. Что нам тогда делать? Беда.
Здесь я должен пояснить, что этот вельбот построили по особому заказу в Данди, в Шотландии. Мы взяли его с собой, так как знали, что берег изрезан сетью небольших речушек, и нам может понадобиться шлюпка, чтобы подняться по одной из них. Бот был превосходный, в тридцать футов длиной, с килем, с обшитым медным листом - чтобы не источили жучки - днищем и с множеством водонепроницаемых ящиков-отсеков. Капитан дау предупредил нас, что из-за подводных рифов и отмелей мы вряд ли сможем подойти вплотную к хорошо ему знакомой, похожей на голову негра, скале, по всем признакам той самой, о которой упоминается в надписи на черепке и о которой говорил отец Лео. В то утро ветер прекратился с восходом солнца, и, пользуясь затишьем, мы за три часа перенесли все наше имущество в вельбот, уложив ружья, амуницию и провизию в специально для них приготовленные ящики-отсеки, с тем, чтобы, когда мы подойдем к баснословной скале поближе, осталось только перебраться в бот и доплыть на нем до берега. К тому же капитаны-арабы по ошибке или беспечности нередко проскакивают назначенное место. А как хорошо знают все матросы, осадка дау не позволяет ей идти против ветра. Поэтому мы спустили бот на воду, чтобы в случае необходимости подойти к берегу на веслах.