Мы познакомились в Темир-Хан-Шуре с батальонным командиром. В кампанию 1853 г. он имел дело в основном с турками и питал к ним страшную ненависть за пулю, которую они пустили ему в бок, и за сабельный удар в лицо.
Это был превосходный человек, храбрый до безрассудства, но дикий, предпочитавший уединение, не общавшийся ни с кем из своих сослуживцев. Он жил в маленьком доме, отдельно от других и вне города в обществе собаки и кошки. Собаке он дал кличку "Русский", а кошке - "Турок".
Первая была злая собачонка с белыми и черными пятнами на трех ногах, - четвертую она держала постоянно приподнятой; одно ее ухо отвисло, а другое стояло вертикально словно громоотвод. Кошка же была серого цвета и неопределенной породы.
До конца обеда "Турок" и "Русский" бывали в самых дружеских отношениях; один ел по правую сторону, а другой по левую от хозяина.
Но после обеда, закуривая трубку, он брал "Турка" и "Русского" за загривок и садился на стул, приготовленный ему денщиком у дверей.
Храбрый офицер говорил кошке:
- Ты знаешь, что ты "Турок"?
А собаке:
- Тебе ведомо, что ты "Русский"?
И обеим вместе:
- Вы знаете, что вы враги и что вы должны задать друг другу жару?
Предупредив их таким образом, он тер их морды одну о другую до тех пор, пока, несмотря на всю их дружбу, собака и кошка не приходили в остервенение. Тогда начиналась потасовка, о которой говорил батальонный командир. Сражение продолжалось, пока один противник не уступал поля другому. Почти всегда кончалось тем, что "Русский", т. е. собачонка, брала верх.
Когда мы имели честь познакомиться с батальонным командиром и с его кошкой и собакой, - "Турок" был уже без носа, а "Русский" совсем кривой.
С сожалением думаю, как пойдет жизнь этого храброго офицера, если он будет иметь несчастье, впрочем неизбежное, лишиться когда-нибудь "Русского" или "Турка". Вероятно, он застрелится, если только не начнет "делать визитов", подобно вышеупомянутому доктору или "путешествовать", как капитан.
Что касается простых казаков, то у них два любимых животных - петух и козел. Каждый эскадрон имеет своего козла, каждый казачий пост - своего петуха.
Козел приносит двойную пользу: запах его прогоняет в конюшне всех вредных гадин - скорпионов, фаланг, тысяченожек. Это - польза положительная, материальная. А вот польза и в поэтическом отношении: он удаляет всех тех домовых, которые ночью входят в конюшни, заплетают гривы у лошадей, вырывают у них волосы из хвоста, ползают по их спине и заставляют их с полуночи до рассвета скакать во сне, хотя они и не двигаются с места.
Козел это эскадронный начальник - он сознает свое достоинство. Если конь начинает пить или есть прежде его, он бьет дерзкого своими рогами, и лошадь, которая знает свою вину, не пытается даже защищаться.
Говоря о петухе, то он, так же, как и козел, полезен и в материальном и в поэтическом отношениях. Материальное назначение его состоит в том, чтобы возвещать время. Донской или линейный казак редко имеет карманные часы и еще реже настенные.
Мы были свидетелями радости всего казачьего поста, когда петух, потерявший было голос, снова начал петь. Казаки собрались на совет и стали обсуждать причины этого события. Более смышленый из них сказал: "Может быть, он перестал петь потому, что скучает без кур?"
На другой день, на рассвете, все казаки отправились искать кур, и мародеры принесли трех. Не успели спустить кур на землю, как петух запел. Это доказывает, что не всегда нужно торопиться рубить голову петуху, если он перестал петь.
Глава V
Абрек
По прибытии в Щуковую я прежде всего позаботился сообщить о своем приезде полковнику - командиру поста.
Щуковая по части грязи достойная соперница Кизляра.
Я возвратился, чтобы похлопотать об обеде. Но дело было сделано. Один из наших попутчиков-офицеров, тот, который возвращался в Дербент, привез слугу-армянина, весьма искусного в приготовлении шашлыка. Он накормил нас шашлыком не только из баранины, но и из ржанок и куропаток. О вине нечего было и хлопотать, - мы привезли с собою девять бутылок. К тому же, блаженное состояние, в котором находился наш молодой поручик, доказывало, что и до нас в Щуковой не было недостатка в вине.
К концу обеда вошел полковник - это был его ответный визит.
Прежде всего мы спросили его о дороге. На расстоянии ста пятидесяти верст почтовое сообщение прервано, ибо ни один станционный смотритель не хочет, чтобы каждую ночь воровали у него лошадей и чтобы самому лишиться головы.
Полковник уверял, что местные ямщики возьмутся отвезти нас за восемнадцать или двадцать рублей, и обещал прислать их к нам сегодня же, чтобы договориться с ними об условиях.
Наш дербентский офицер укрепил нас в этой надежде: он уже начал вести переговоры о трех лошадях для своей кибитки и условился за двенадцать рублей.
Действительно, через четверть часа после ухода полковника, показались два ямщика, с которыми мы и уговорились за восемнадцать рублей, что составляет семьдесят два франка. Для переезда в тридцать миль это была очень порядочная цена, тем более порядочная, что благодаря нашему конвою, с которым ямщики могли возвратиться, их лошадям не угрожало никакой опасности.
Положившись на данное двумя щуковцами слово, мы разлеглись на скамейках и заснули так сладко, как будто бы лежали на самых мягких перинах.
Проснувшись, мы велели сказать ямщикам, чтобы те привели лошадей. Но вместо лошадей заявились сами ямщики. Эти честные люди передумали: они не соглашались уже за восемнадцать рублей, а просили двадцать, т. е. сто франков. Они ссылались на то, что ночью был сильный мороз.
Ничего так не раздражает меня, как неискусное жульничество, а это был форменный грабеж средь бела дня. Не задумываясь о будущем, я начал с того, что выгнал ямщиков, сопровождая это русским выражением, которое освоил для экстренных случаев и, смею сказать, вследствие частых упражнений, выучился произносить весьма отчетливо.
- Что же нам теперь делать? - спросил Муане, когда те ушли.
- Мы сейчас отправимся смотреть прелестную вещь, которую нам не пришлось бы видеть, если бы мы не имели дела с двумя проходимцами.
- Что же это такое?
- Помните, друг мой, "Десятичасовой отпуск" нашего друга Жиро?
- Помню.
- Так вот: есть на Кавказе премиленькая казацкая деревня, которая славится вежливостью и другими добрыми качествами жителей, но особенно красотой женщин, и поэтому нет ни одного офицера на Кавказе, который бы не попросил у своего начальника, по крайней мере раз в жизни, дозволения съездить туда на некоторое время.
- Не та ли это деревня, о которой нам говорил Д'Андре и советовал посетить ее проездом?
- Та самая, а мы проезжаем, не повидав ее.
- Как он называл ее?
- Червленная.
- А далеко ли она отсюда?
- Вот здесь, под носом.
- Нет, в самом деле?
- В тридцати пяти верстах отсюда.
- Э, э! Почти девять миль.
- Девять миль туда, девять миль обратно - всего восемнадцать.
- Как же мы туда поедем?
- Верхом.
- Прекрасно! Но у нас нет лошадей?
- Верховых лошадей здесь сколько угодно. Калино, объясните офицеру, приехавшему за подкреплением и провизией, что мы желаем съездить в Червленную, и вы увидите, что он отдаст в наше распоряжение все, что у него имеется.
Калино передал нашу просьбу поручику.
- Можно, - отвечал Калино, - но он ставит условие.
- Какое?
- Взять и его с собою.
- Я и сам хотел его пригласить.
- А лошади под экипажи на завтрашний день? - сказал Муане как человек предусмотрительный.
- До завтра наши ямщики еще подумают.
- Завтра они запросят тридцать рублей.
- Быть может.
- Итак?
- Итак мы будем иметь лошадей даром.
- Забавно.
- Вы можете наперед держать со мною пари.
- Едем в Червленную!
- Возьмите свой ящик с акварелью.
- А это зачем?
- Затем, что вам придется рисовать портрет.
- Кого?
- Прекрасной Авдотьи Догадихи.
- Откуда вы знаете об ее существовании?
- Я слыхивал о ней еще в Париже.
- Хорошо, прихвачу ящик с акварелью.
- Но это не помешает нам заодно взять и по двуствольному ружью. Калино, друг мой, потребуйте дюжину конвойных казаков.
Через полчаса пять лошадей были оседланы и дюжина казаков готовы.
- А теперь скажите, - обратился я к нашему поручику, - есть здесь, кроме начальника поста, и полковой командир?
- Да.
- Как его имя?
- Полковник Шатилов .
- Где он?
- В десяти шагах отсюда.
- Милый Калино, будьте добры, отнесите мою визитную карточку полковнику Шатилову и скажите его денщику, что по возвращении из Червленной я буду иметь честь нанести ему визит - нынче вечером, или завтра утром, если приеду сегодня слишком поздно.
Калино возвратился.
- Ну, как, нашли?
- Нет, он еще в постеле: вчера с женою пировал на свадьбе до трех часов утра. Его же малолетний сын уже встал и, когда услыхал ваше имя, произнес: "О, я знаю господина Дюма, он написал "Монте-Кристо"!
- Прелестное дитя! Эти несколько слов дадут нам завтра шестерку лошадей. Вы понимаете, Муане?
- Дай-то бог! - отвечал он.
- Бог даст, будьте спокойны. Ведь знаете мой девиз: Deus dadit, Deus dabit . На коней!
Через полтора часа мы прибыли в Щедринскую крепость, где остановились, чтобы дать отдохнуть лошадям и переменить конвой.
Мы еще раз встретились с нашим другом Тереком. Прекрасная казачка, которую он принес старому Каспию в дар и которую Каспий принял с такой благодарностью, без сомнения была родом из Червленной.
Возможно, я говорю с моими читателями языком почти непонятным, что вовсе не в моем нраве. Поспешу выразиться яснее.
Вы знаете о Лермонтове, любезные читатели? После Пушкина он первый поэт России. Его сослали на Кавказ за стихи, писанные им на смерть Пушкина, убитого на дуэли. Лермонтов и сам погиб здесь на поединке. Когда вышли первые его стихотворения, санкт-петербургский комендант Мартынов вызвал его к себе.
- Говорят, вы написали стихи? - спросил он строго.
Лермонтов признался в "преступлении".
- Милостивый государь, - произнес комендант, - неприлично дворянину и притом гвардейскому офицеру - сочинять стихи. Для этого ремесла есть люди, называемые авторами. Вы отправитесь на год на Кавказ.
Но он находился там пять или шесть лет, написал много прекрасных стихотворений, одно из них "Дары Терека".
До Червленной еще 21 верста, мы едем берегом Терека. Никакой аккомпанемент не соответствует поэтическому размеру стихотворения лучше, чем шум реки. Я прочту "Дары Терека", стремясь сохранить в переводе оригинальность подлинника. Этот перевод сделан мною накануне: я держал его в памяти и ехал, повторяя стихи - не отвлекаясь ни на дорогу, по которой мы следовали, ни на живописные пейзажи, ни на мой конвой, который, разделившись на три партии, составлял авангард, арьергард и центр .
С нами было, как я уже говорил, всего двенадцать человек; двое ехали впереди, двое позади и остальные со мной.
Мелкий кустарник, высотой в три фута, посреди которого в разных местах возвышались деревья разной породы, простирался по обеим сторонам дороги, с правой - на неопределенное пространство, а с левой - до Терека. Моя лошадь, которая почему-то стремилась больше в левую сторону, подняла в пятнадцати шагах от дороги стаю куропаток. Я невольно взялся за ружье и прицелился было, но вспомнил, что оно заряжено пулями и поэтому бесполезно было бы стрелять. Куропатки спустились в пятидесяти шагах на дерево. Приманка была не шуточная; я заменил пули дробью № 6 и спрыгнул с коня.
- Подождите меня, - сказал Муане, тоже слезая с лошади.
- Разве вы зарядили дробью?
- Да.
- Пойдем на расстоянии пятьдесят шагов один от другого и обойдем эту стаю.
- Знаете, в чем дело? - сказал Калино.
- В чем? - спросил я, оборачиваясь к нему.
- Начальник нашего конвоя говорит, что вы поступаете неблагоразумно.
- Да ведь куропатки почти в пятидесяти шагах: ведь они не дикие и едва ли тронутся с места на всякий случай, пусть пять или шесть казаков следуют за нами.
Четыре казака пошли с нами, а авангарду было приказано остановиться, арьергарду же поспешить присоединиться к нам. Мы поехали по тому направлению, где были куропатки, другие - по направлению Терека.
Куропатки находились в двадцати шагах от меня. Одна из них была сбита первым же выстрелом, но увидев, что она ранена лишь в ногу, я выстрелил вновь.
- Заметили ль вы, где она упала? - закричал я Муане. - Я стрелял на авось, знаю, что она где-то упала, вот и все.
- Погодите, я взгляну, - сказал Муане.
Едва он произнес эти слова, как в ста шагах послышался ружейный выстрел. В ту минуту когда я заметил дымок, мимо меня просвистела пуля и продолжая свой путь, скосила верхушки кустарника в котором мы завязли по пояс.
Сопровождавшие нас казаки двинулись вперед, чтобы прикрыть нас. Один рухнул вместе со своим конем. Пуля задела бедро бедного животного, а также его переднюю ногу.
Отпрянув, я зарядил ружье двумя пулями.
Казак держал за узду мою лошадь, я сел на нее и приподнялся в стременах, чтобы посмотреть вдаль.
Меня удивила медлительность чеченцев - обычно нападение следует сразу же вслед за выстрелом.
Вдруг показались семь или восемь человек, со стороны Терека.
- Ура! - закричали казаки, атаковав их.
В то время, как все они обратились в бегство, еще один, невесть откуда взявшийся, выбрался из кустарника, откуда он стрелял в нас, и, размахивая своим ружьем, закричал:
- Абрек! абрек!
- Абрек! - подхватили казаки и остановились.
- Что значит абрек? - обратился я к Калино.
- Это человек, давший клятву идти навстречу всем опасностям и не избегать ни одной.
- Что же ему надобно? Не хочет ли он схватиться с пятнадцатью?
- Нет. Но, вероятно, он предлагает поединок.
И действительно, к крикам: "Абрек! абрек!" он добавил еще несколько слов.
- Слышите? - спросил меня Калино.
- Слышу, однако не понимаю.
- Он вызывает одного из наших казаков на поединок.
- Передайте им, что тот из казаков, кто согласится на поединок, получит двадцать рублей.
Калино передал мои слова нашим людям.
С минуту казаки переглядывались, как бы желая выбрать самого храброго.
А чеченец, гарцуя на своем коне шагах в двухстах от нас, продолжал выкрикивать: "Абрек! Абрек!"
- Черт подери! Калино, дайте-ка мой карабин, уж очень мне надоел этот детина!
- Нет-нет, бросьте, не лишайте нас любопытного зрелища. Казаки советуются, кого выставить на поединок. Они узнали чеченца - очень известный абрек. Да вот и один из наших людей.
Действительно, казак, лошадь которого была ранена в ногу, убедившись в невозможности поднять ее, пришел объясниться со мною: так в парламенте требуют позволения говорить по поводу какого-нибудь весьма приятного дела.
Казаки сами снабжают себя лошадьми и оружием; если у казака убита лошадь, начальство от имени правительства платит ему двадцать два рубля. Он теряет только рублей восемь или десять, ибо порядочная лошадь редко стоит менее тридцати рублей. Следовательно, двадцать рублей, предлагаемые мной, давали ему 10 рублей чистого барыша.
Его желание сразиться с человеком, который лишил его коня, мне показалось вполне естественным, и я всей душой был на его стороне.
А горец продолжал выделывать своим ружьем кренделя, он кружился, все более приближаясь к нам. Глаза казаков пылали огнем: они считали себя вызванными на поединок, но никто не выстрелил в неприятеля после сделанного вызова - кто решился бы на это, покрыл бы себя позором .
- Теперь ступай, - сказал казаку его конвойный начальник.
- У меня нет лошади, - отвечал казак, - кто даст мне свою?
В ответ молчание - никто не хотел видеть свою лошадь убитой, да к тому же под другим. Да заплатят ли обещанные двадцать два рубля?
Я соскочил со своего иноходца, отдал его казаку, который тотчас же оказался в седле.
Другой казак, казавшийся смышленее прочих и к которому я три-четыре раза уже обращался через Калино с вопросами, подошел ко мне и что-то сказал.
- Что он говорит? - поинтересовался я.
- Если случится несчастье с его товарищем, он просит заменить его собою.
- Мне кажется, он несколько поторопился; все-таки скажите ему, что я согласен.
Казак начал проверять оружие, словно настала его пора. Товарищ же его, отвечая гиканьем на вызов горца, поскакал к нему что есть мочи.
На полном скаку казак выстрелил. Абрек поднял свою лошадь на дыбы, и пуля угодила ему в плечо. И тут же горец выстрелил и сшиб папаху со своего противника.
Оба закинули ружья за плечо. Казак выхватил шашку, а горец - кинжал.
Горец с удивительной ловкостью маневрировал лошадью, несмотря на то, что она была ранена, и кровь ручьем стекала по ее груди. Она вовсе не казалась ослабевшей: седок поддерживал ее коленами, поощряя уздой и словом.
Вдруг горец разразился бранью. Они сошлись в схватке.
Сначала мне почудилось, будто казак заколол противника. Я видел, как шашка вонзилась в спину врага - но она только продырявила его белую черкеску.