- Теперь, - сказал он, - оставь меня с ними и ступай за сотским .
Жена повиновалась и возвратилась с сотским - большим другом ее супруга.
Сотский крайне удивился, когда казак объявил ему, что ночью должно произойти нападение на станицу, и советовал принять меры к обороне. Потом он объявил, что бог внушил ему раскаянье в преступлении, и сдался в плен.
Процесс был непродолжителен, подсудимый признался во всем и потребовал себе смерти.
Военный трибунал приговорил его к расстрелу. Мы прибыли в самый день казни. Вот почему станица казалась опустевшей; все ее жители собрались там, где должна происходить казнь.
Часовой у ворот, крайне досадуя, что не может оставить пост, сообщил все эти подробности и советовал поспешить, чтобы прибыть вовремя.
Казнь была назначена на двенадцать часов дня, а было уже четверть первого. Впрочем, она еще не свершилась, потому что не слышно было ружейных выстрелов.
Мы пустили своих коней рысью и проехали вдоль станицы, защищенной обычными здесь укреплениями, состоящими из заборов, решеток и палисадов, но устроенной с таким изяществом, которого я не заметил в других казачьих селениях.
Мы достигли места казни: она должна была свершиться на поляне, прилегающей к кладбищу.
Осужденный, мужчина тридцати - сорока лет, стоял на коленях на краю недавно вырытого рва. Руки у него были свободны, глаза не завязаны; из всего военного костюма на нем оставались одни панталоны. Он был обнажен до пояса. Священник стоял рядом и слушал его исповедь. Когда мы приехали, исповедь заканчивалась, и священник готовился дать осужденному отпущение грехов.
В четырех шагах стоял взвод из девяти человек с заряженными ружьями.
Сидя в седлах, мы видели все происходящее и хотя находились дальше других, но не упустили из виду ни одной подробности.
После отпущения грехов начальник станции подошел к осужденному и сказал:
- Григорий Григорьевич, ты жил как вероотступник и разбойник, умри как христианин и храбрый человек, и бог простит твое вероотступничество, а твои братья - измену.
Подняв голову и поклонившись своим товарищам, казак сказал:
- Братья мои, я уже просил у господа прощения, и господь простил меня; прошу прощения и у вас - простите и вы.
И он снова опустился на колени, чтобы получить прощение своих ближних подобно тому, как сделал это, прося прощения у бога.
Тогда началась сцена величественная и вместе с тем трогательная. Все те, которые имели что-либо против осужденного, по очереди подходили к нему.
Первым приблизился старик и сказал:
- Григорий Григорьевич, ты убил моего единственного сына, опору моей старости, но бог простил тебя, и я тебя прощаю. Умри с миром.
И старик обнял его.
Потом подошла молодая женщина:
- Ты убил моего мужа, Григорий Григорьевич, ты сделал меня вдовою и моих детей сиротами; но бог простил тебя - прощу и я. Пусть бог пошлет тебе смерть спокойную.
И, поклонившись ему, она удалилась.
К нему подошел казак и сказал:
- Ты убил моего брата, ты убил мою лошадь, ты сжег мой дом; но бог простил тебя, и я тебя прощаю. Умри спокойно, Григорий Григорьевич.
Таким же образом подходили к нему поодиночке все те, кто имел повод жаловаться на преступление или на ущерб, какие он им причинил.
Потом жена и двое детей тоже подошли к нему и простились. Меньшой из сыновей - двух лет от роду - неподалеку играл в камешки.
Наконец судья молвил:
- Григорий Григорьевич, пора.
Признаюсь, я не видал ничего страшнее этой сцены. Я из тех, кто безжалостен к охоте, но не могут видеть, как режут курицу.
Я повернул лошадь и поехал прочь.
Через десять минут послышался ружейный залп. Григорий Григорьевич перестал существовать, а народ молча воротился в станицу.
Одна группа двигалась медленнее и была гуще, нежели другие. Она сопровождала тех, кого человеческое правосудие сделало вдовою и сиротами.
Несмотря на то, что я был мало расположен к веселости, я спросил дом прекрасной Евдокии Догадихи. На меня посмотрели, как на прибывшего по меньшей мере из Китая.
Догадиха померла еще лет пять назад!
Что написано на гробнице отца Лашеза: "Его неутешная вдова продолжает свою деятельность", означено и на гробнице Авдотьи: "Ее юная сестра заменяет ее, и удачно".
- А их почтенный отец? - спросил я.
- Он жив еще, и благословение божие с ним.
И мы пошли просить у Ивана Ивановича Догадицкого, почтенного отца Авдотьи и Груши, гостеприимства, которое нам было оказано под условиями, напоминающими гостеприимство, оказанное Антепору греческим философом Антифоном.
Возвращение наше совершилось без приключений. Тело абрека было похищено ночью, как предсказал конвойный начальник.
Глава VII
Русские и горцы
На следующий день после возвращения из Червленной я, прежде чем представиться полковнику Шатилову, послал за ямщиками.
Муане не ошибся: они теперь требовали уже тридцать рублей, потому что еще сильнее приморозило.
Я взял папаху, вооружился кинжалом - неразлучным спутником, если надо покинуть дом - и отправился с визитом к полковнику Шатилову.
Он ожидал меня с той самой минуты, когда ему передали мою визитную карточку. Полковник едва говорил по-французски, но его жена, предупрежденная о моем прибытии, взялась быть посредницей в нашей беседе. Вот вам еще доказательство превосходства образования женщин перед мужчинами в России.
Полковник не сомневался, что я имел к нему какую-нибудь просьбу, и сам предложил свои услуги. Я объяснил ему, что мне нужно шесть лошадей, чтобы доехать до Хасав-Юрта; а там князь Мирский , которому я был рекомендован, возьмет на себя труд отправить меня в Чир-Юрт, где я уже найду почтовых лошадей.
Я вполне угадал, - полковник предложил всю свою конюшню, предупредив лишь, что лошади будут подготовлены при условии, если я буду завтракать у него.
Я согласился, но в свою очередь тоже поставил условие, чтобы приглашение было повторено мне милым десятилетним мальчиком, который знал заочно г-на Дюма и читал "Монте-Кристо".
Отворили дверь в его комнату, откуда мальчик рассматривал нас в замочную скважину, и заставили его войти.
Всего необычнее было то, что он не говорил по-французски, а "Монте-Кристо" читал на русском языке.
Во время завтрака речь зашла об оружии. Полковник, заметив, что я большой любитель его, принес мне чеченский пистолет в серебряной оправе, который, кроме материальной ценности, имел еще и историческое значение: этот пистолет когда-то принадлежал лезгинскому наибу Мелкуму, убитому князем Шамизовым на лезгинской линии.
Полковник отправил шесть лошадей за нашим тарантасом и телегой и велел снарядить конвой из пятнадцати человек, а именно из пяти донских казаков и десяти линейных. Тарантас и конвой ожидали у ворот.
Я простился с полковником, его женой и сыном, выразив им искреннюю благодарность. Русское гостеприимство не только не изменилось, но, по-видимому, делалось более широким и более предупредительным по мере того, как я приближался к Кавказу.
Полковник осведомился, вооружены ли мы и в каком состоянии находится наше оружие, потом дал краткое напутствие нашему конвою, и мы отправились в путь с пятью донскими казаками в авангарде и десятью линейными по обеим сторонам наших экипажей.
Наши несговорчивые ямщики печально смотрели на этот отъезд; они пришли с предложением отвезти нас за восемнадцать рублей и даже за шестнадцать. Но Калино повторил им на чисто русском языке то, что я уже сказал им на ломаном, и на этот раз они окончательно убедились, в чем было дело. Тогда они задумали облапошить молодого дербентского офицера, с которым сначала условились за двенадцать рублей, а теперь требовали восемнадцать. Но боясь потерять его, как и нас, они вернулись к первоначальной цене.
Следствием явилось то, что молодой офицер, поместивший свою кибитку между нашим тарантасом и телегой, сел вместе с Калино на переднюю скамью тарантаса, от чего наш конвой увеличился не только на одного офицера, но и на хорошего товарища, не считая армянского повара, который отлично приготовлял шашлык.
В пятистах шагах от последних домов Шуковой мы опять встретились с Тереком, который преградил нам путь в последний раз, обозначая границу русских покорных владений.
Противоположная сторона была, уже неприятельская, еще не покоренная страна, но которая скоро будет покорена.
Стоит нам переправиться через мост, находившийся рядом, - запросто можно стать мишенью для любого встречного, которому взбредет в голову угостить нас пулей. И стрелять он будет безо всякого зазрения совести.
На краю моста, построенного графом Воронцовым на чрезвычайно крутом скате, поставлен домик для стражи. Отсюда ни один путешественник не отпускается дальше без прикрытия: если это знатная особа, то придается конвой, если же из числа обыкновенных смертных - должен ожидать оказии.
По ту сторону моста нужно мысленно провести линию, обозначаемую Кубанью и Тереком двумя большими реками, которые вытекают с северного склона Кавказа и, имея почти одни и те же истоки, разделяются и впадают: Терек - в Каспийское, а Кубань - в Черное море.
Представьте себе огромную подкову, тянущуюся по основанию горной цепи; она начинается у подножья горы Кубань и оканчивается на востоке в Кизляре, а на западе - в Тамани.
По двойной линии на расстоянии четырех миль одна от другой построены крепости.
Посредине, т. е. в основании двойной скобы, образуемой двумя реками, находится Дарьяльское ущелье.
По мере того, как дело шло к победе, небольшие крепости, так сказать, отделяются от больших крепостей и подвигаются вперед, посты отделяются от маленьких крепостей и тоже уходят вперед. Наконец, и часовые отделяются от постов и обозначают эту сомнительную границу русского владычества, границу, которую какой-нибудь набег горцев ежеминутно превращает в подобие кровавого прилива и отлива.
От Шемахи, где лезгины к 1712 г. хватают триста торговцев, до Кизляра, где Кази-Мулла отрубает семь тысяч голов в 1831 году - на всем огромном пространстве нет сажени, не пропитанной кровью.
Если татары пали там, где вы проезжаете и где рискуете тоже погибнуть, то увидите плоские продолговатые глыбы, увенчанные каменной чалмой и с арабскими надписями, восславляющими умершего и призывающие его семейство к отмщению.
Если это христиане, то над ними возвышается крест - символ прощения и забвения.
Но христианский крест и татарский могильный камень так часто встречаются по дороге, что все пространство от Кизляра до Дербента похоже на обширное кладбище. А там, где их нет, как, например, от Хасав-Юрта до Чир-Юрта, опасность так велика, что никто не осмелился пойти туда рыть могилы для убитых и поставить над ними камень или крест.
Там тела оставляются на пищу шакалам, орлам и коршунам; там человеческие кости белеют посреди скелетов лошадей и верблюдов, и так как голова - отличительная принадлежность мыслящей породы - унесена убийцей, то не сразу, а только после беглого осмотра можно узнать, с чьими останками имеешь дело.
Нельзя сказать, чтобы горцы не брали в плен. Наоборот, изготовление кабардинских шашек, черкесских бурок, чеченских кинжалов и лезгинских сукон - их второстепенный промысел. На первом месте - пленные.
Они держат у себя пленников до тех пор, пока их семейства не заплатят выкуп; если пленники пытаются бежать, то у горцев есть верное средство предотвращать подобные попытки. Они прорезывают бритвою стопу ноги пленника и каждую рану набивают рубленым конским волосом.
Если семейство пленных отказывается заплатить выкуп или оно не так богато, чтобы удовлетворить требованиям горцев, тогда пленные отсылаются на трапезундский рынок и продаются как невольники. А потому в этой ожесточенной войне и те, и другие показывают примеры необыкновенного героизма.
На всех почтовых станциях можно найти картину, изображающую подвиг, который сделался столь же популярным в России, как во Франции защита Мазаграна. Эта картина изображает командира с сотней солдат за завалами из убитых лошадей, против пятисот горцев.
Генерал Суслов, еще подполковником, находился в станице Червленной. 24 мая 1846 г. дошли до него сведения, что полторы тысячи чеченцев спустились с гор и овладели деревней Акбулат-Юрт (дословный перевод: "деревня стальных клинков").
Командующий левым флангом генерал Фрейтаг находился в крепости Грозной (ныне Грозный - М. Б. ), построенной генералом Ермоловым.
Когда горцы нападают в большом числе и малые казачьи посты не в состоянии сопротивляться, тогда обыкновенно извещают генерала и ожидают его приказаний.
Подполковник Суслов получил из Грозной приказание двинуться навстречу чеченцам с обещанием, что он будет подкреплен двумя батальонами пехоты с двумя пушками. Собрали семьдесят лошадей, и казаки были готовы.
Подполковник отправился с этим отрядом. По прибытии к Амир-Адъюртской переправе, после бешеной гонки на протяжении тридцати одной версты, у него оказалось налицо только тридцать казаков, имевших хороших коней. Остальные отсеялись по пути.
На переправе нашли семь донских казаков и сорок линейных. Все они присоединились к отряду.
Неприятель уже оставил деревню Акбулат-Юрт и увел пленных; когда же он расположился в версте от парома, то через Терек в него стали стрелять из пяти больших орудий.
Подполковник переправился на пароме на другой берег. Его отряд состоял из девяноста четырех человек, среди которых были семь офицеров, в том числе его адъютант Федюшкин со своим приятелем майором Камковым. Переправляться решили из-за слышанных подполковником пушечных выстрелов со стороны Куринска; предполагалось, что они были произведены двумя батальонами пехоты и двумя обещанными орудиями.
Подполковник Суслов бросился со своими казаками преследовать полторы тысячи чеченцев.
Видя, что пушки замолкли, отрядил двадцать пять человек на курган, господствующий над долиной, чтобы удостовериться в происходившем на другом пункте.
Чеченцы, лишь только заметили отряд на возвышенности, посылают против него восемьдесят человек. Они опрокидывают и преследуют русских вместе с командовавшим им офицером до главного отряда.
Тогда только преследовавшие узнали, с каким малым числом неприятеля они имеют дело, и вернулись с этой вестью к своим товарищам.
Решено было истребить эту горсть русских; начальник чеченского отряда велел своим очистить равнину от этих чересчур неблагоразумных, но любопытных гостей.
Подполковник Суслов заметил приближение неприятеля. В ту же минуту он собрал военный совет; о бегстве не могло быть и речи, но девяносто четыре человека, ожидая нападения полутора тысяч, должны были подумать, как им умереть. Было решено образовать из лошадей большой круг, чтобы люди укрылись за ними.
Сказано - сделано. Тогда полковник приказал стрелять не раньше, чем чеченцы окажутся в пятидесяти шагах!
Чеченцы надвигались, подобно буре, и когда оказались на расстоянии пятидесяти шагов, подполковник скомандовал:
- Пли!
Грянул залп. Отряд окутало облаком дыма.
Когда же дым рассеялся, выяснилось: отряд окружен с трех сторон. Чеченцы никогда не лишают неприятеля возможности отойти, чтобы не привести его в отчаяние. К тому же, имея превосходных коней, они уверены, что настигнут беглецов и, пользуясь их паникой, доведут дело до конца.
Никто не двинулся, ведь было ясно: открытый выход сулит им неминуемую смерть.
Чеченцы имели дело с людьми, которые, несмотря на то, что могли спастись бегством, не хотели бежать. Оба противника открыли ожесточенную пальбу, но чеченские пули не наносили особого вреда казакам, так как лошади осажденных служили им надежной защитой.
Через полтора часа невредимыми остались только 20 лошадей.
Круг все смыкался, но люди, заключенные в нем, продолжали отстреливаться.
Тогда чеченцы ползком приблизились на расстояние двадцати или двадцати пяти шагов от казаков и начали целиться в ноги людей, мелькавших между ногами лошадей.
Адъютант Федюшкин был ранен пулей в бедро. Суслов понял, что тот ранен.
- Ты ранен? - спросил он его.
- Да, нога раздроблена, - отвечал адъютант.
- Эка важность! - сказал подполковник. - Уцепись за меня, за свою лошадь, цепляйся за что можешь, но не падай, тебя знают как самого храброго из нас; если ты упадешь, то подумают, что ты убит, а это обескуражит наших.
- Будьте спокойны, - отвечал раненый, - я не упаду.
И действительно, он остался на ногах; только нашел он точку опоры в себе - в своей храбрости .
В начале стычки неприятельская пуля попала в ружье Суслова; оно, расколовшись в его руках, сделалось уже бесполезным.
После двухчасовой перестрелки оставалось только по два патрона на человека и еще сорок патронов, кое-как сбереженных подполковником.
Взяли патроны у мертвых и раненых и разделили их между собой.
Каким-то чудом подполковник Суслов и майор Камков не получили ни царапины.
Чеченцы пришли в остервенение, что не могли захватить, расстрелять, истребить горстку людей.
Они приблизились к живому укреплению и схватив коней под уздцы, старались прорвать хотя бы одно звено этой живой и непобедимой цепи.
Урядник по фамилии Вилков отрубил шашкой руку чеченцу.