"С борта ледокола. От нашего специального корреспондента… Только что начальником экспедиции П.А.Ветлугиным под грохот салюта поднят флаг Советского Союза на вновь открытом архипелаге… Величественная картина крутых лесистых склонов… Конические горы, снежными вершинами упирающиеся в облачное небо…"
Но не появлялось такого сообщения в "Правде"…
Клад, завещанный нам Петром Ариановичем, оставался нетронутым. То был географический клад - острова, охраняемые льдами и туманом!.. Нельзя было на пути к островам "рыскать", как говорят моряки, то есть откланяться от заданного курса. Стрелка компаса, закрепленная неподвижно, указывала на NO - северо-восток.
- Не забывай афоризм, - поучительным тоном повторял Андрей: - "Если хочешь достигнуть чего-нибудь в жизни, будь целеустремленным".
Андрей гордился своей целеустремленностью. Я иногда разбрасывался, по его мнению.
- У тебя шквалистый характер, Леша, - сказал он однажды. (Кажется, мы проходили в то время шкалу ветров Бофорта).
- То есть?
- Как ветер, налетающий порывами.
- А у тебя?
- О! Постоянну дующий легкий бриз, - поспешно сказал он, но сам не выдержал и захохотал.
Вот уж действительно ничего похожего на бриз, на его нежнейшее, ласкающее дуновение! Скорее мужественный и суровый северный ветер!..
Наружность моего друга соответствовала его характеру. Он остался букой, таким же, каким был в детстве. Смуглый, черный, как жук, с круглой, коротко остриженной головой. ("Прическу там какую-то заводить! Пробор делать!..")
Он не имел уменьшительного имени. Язык не повернулся бы назвать его Андрюша или Андрейка. Андрей - это было то, что полагалось. Андрей - это было хорошо!
Только довольно крупный вздернутый нос нарушал общее впечатление. Очень забавны были эти широкие, будто любопытные ноздри. И по-прежнему нос смеялся со всем лицом - покрывался мелкими складочками и морщинками, точно Андрей собирался чихнуть. Смеялся мой друг не часто, но зато уж закатывался надолго, совсем как Петр Арианович.
Оглядываясь назад, я вижу, что мы были по-настоящему счастливы в свои студенческие годы. Мы были молоды, полны сил, находились в Москве, в мировом научном центре, учились в старейшем русском университете, где все напоминало о славных традициях русской науки, самой передовой в мире.
А впереди - впереди были наши острова! Казалось, каждая прослушанная нами лекция, каждый сданный зачет приближают нас еще на шаг к островам!
Жили мы в тесной комнатке в одном из переулков между Пречистенкой и Остоженкой, жили отлично, хотя считалось, что настоящая жизнь начинается только за Полярным кругом.
В Москве наш день начинался с того, что мы любовались городом. Любовались им с крыши, потому что именно здесь делали свою утреннюю зарядку.
Даже зимой выскакивали на чердак, голые по пояс, быстро пролезали в узкое чердачное окно и выбегали на крышу, делая такие движения руками, точно плыли брасом.
Холодно? Вздор! Сейчас будет тепло!
Пританцовывая, обеими горстями захватываем побольше хрустящего чистого снега, с силой растираем спину, грудь. Потом - бегом вниз, по винтовой лестнице, к крану на кухне. Вода после снега кажется всего лишь прохладной.
Довольное урчанье и фырканье оглашают коммунальную квартиру. Соседи, зевая, отрывают головы от подушек. Ого! Уже семь часов?.. Студенты из угловой комнаты поднялись…
Говорят, по-настоящему здоров тот, кто не ощущает своего здоровья. Это не так. Мы ощущали свое здоровье.
Мы даже щеголяли приобретенной на крыше неуязвимостью. В лютые морозы, когда на улице все горбились и прятали носы в воротник, я и Андрей беззаботно сдвигали фуражки на затылок. Ни кашне, ни меховых шапок, ни зимних пальто не носили из принципа. Подумаешь: 56-я параллель! А нам в будущем зимовать на 76-й или 86-й!..
Крыша была нашим владением не только зимой, но и летом. Выходили сюда в одних трусах и готовились к зачетам, подстилая коврик, чтобы не так обжигало железо. Надо было набрать солнышка внутрь побольше, про запас, в предвидении долгих бессолнечных зим в Арктике.
На крыше было удобно проверять друг друга по метеорологии.
- Какие облака проплывают, Леша?
- Цирусы.
- Врешь, врешь! В учебник загляни. Куммулюсы! Видишь - пышные, будто взбитая мыльная пена.
Крыша называлась у нас верхней палубой. Комнату снисходительно называли кубриком. Она и на самом деле была похожа на кубрик: узкая, длинная, отделенная тонкой переборкой от соседней.
Стоит упомянуть и о том, что за время ученья в университете мы не пропустили ни одного ледохода на Москве-реке.
Часами могли стоять у каменного парапета, следя за тем, как медленно вспучивается на стреже река, делается выпуклой, как шоссе. Происходило это оттого, что течение всего быстрее на середине русла.
Стоя на Каменном мосту, чувствовали себя как бы на стыке прошлого и будущего. Воображением уносились в Арктику, представляя себе, как будем пробираться на ледоколе через пловучие многолетние льды к земле, синеющей на горизонте. Памятью же возвращались в Весьегонск, в тот солнечный день, когда так же вот стояли на мосту через Мологу, а Петр Арианович с озабоченной доброй улыбкой шел по берегу за игрушечным корабликом, поддерживая его шестом.
- Опять на ледоход бегали смотреть? - возмущалась Лиза и недоверчиво оглядывала нас с головы до ног. - Ну конечно, брюки в снегу, пальто мокрое… Дети! Ну, просто как маленькие дети!
Она усвоила интонации старшей сестры, хотя была года на три - четыре моложе нас. Журила за непрактичность, неэкономичность, неаккуратность. Проверяла наличность белья, иногда самолично штопала его. Перед ее приходом - она забегала к нам раза два в месяц - приходилось старательнее обычного подметать комнату. И все-таки Лиза оставалась недовольна, сердито хватала веник и подметала по-своему.
Она любила присутствовать при наших нескончаемых спорах о Земле Ветлугина.
Иногда, оборачиваясь, я видел, что она сидит в уголке и задумчиво смотрит на меня своими блестящими светло-карими глазами. Если я делал промах, запинался, глаза тускнели. Если же "срезал" Андрея ловким возражением или шуткой - делались теплыми-теплыми…
Живейшее участие принимала она и в наших сердечных делах, главным образом в моих.
- Разбрасываешься! Нехорошо! - говорила она. - Размениваешь свое чувство на гривенники!..
- Посмотрим, как ты не будешь разменивать! - обидчиво отвечал я. - У тебя поучусь…
- Гривенников не будет! Не хочу мельчить любовь! Мне, знаешь, подавай все сразу, в большущем золотом слитке! Я жадная!
В кино, музеи, на публичные лекции мы ходили всегда вместе, три неразлучных друга-земляка: Лиза - посередине, я и Андрей - по бокам.
Только в тот вечер, о котором я расскажу сейчас, я и Лиза остались вдвоем. Андрей совсем уж собрался идти с нами, повязал даже галстук - впервые в жизни, - но в последний момент задержали какие-то дела.
Очень красиво выглядела Москва-река. Похоже было, что устроители молодежного карнавала в Нескучном саду одолжили на время радугу, сняли ее с неба и аккуратно уложили между кустами.
Стоя на берегу, мы смотрели с Лизой на воду. Ветки деревьев закрывали от нас небо, но праздничный фейерверк был хорошо виден в воде. Было первое или второе мая.
Сначала, как это обычно бывает, говорили об отсутствующих - хвалили Андрея за собранность и целеустремленность. Потом Лиза запела вполголоса:
Живет моя отрада
В высоком терему…
Оборвала, вопросительно посмотрела на меня.
Я предложил съесть мороженого. Затем мы катались на "чертовом колесе", хохотали над своими дурацкими изображениями в зеркальной "комнате смеха" и немного потанцевали на танцплощадке под баян.
Почему-то мы снова очутились на старом месте, на нашей аллейке у воды. Было очень тепло. По Москве-реке плыли украшенные фонариками катера с пассажирами, толпившимися на верхней палубе. Оттуда нам кричали что-то, какую-то карнавальную чепуху.
Я был в приподнятом настроении, что называется, "в ударе". Только что пришла в голову мысль: в поисках островов в Восточно-Сибирском море воспользоваться помощью эхолота. Хорошо бы сразу рассказать об этом Андрею, проверить, правильна ли мысль. Но Андрея не было. Рядом была только Лиза.
- Понимаешь, - начал я издалека, - в сплошном тумане штурман находит место корабля по глубинам. На карте обозначены глубины. Если применить этот принцип к гипотетическим землям…
Лиза обернулась ко мне. Голос ее странно дрогнул:
- Какая ночь, Леша! - сказала она. Пауза. И нетерпеливо, почти сердито: - Такой ночи, Леша, больше не будет!
Меня удивило ее волнение. Эти слова прозвучали проникновенно, совсем как пророчество.
Я заглянул своей спутнице в глаза. Они были обращены ко мне, широко раскрытые, очень яркие, все с тем же странным вопросительным выражением.
Мне захотелось взять ее за руку и спросить, что с нею, не устала ли она от "чертова колеса" или от этой дурацкой "комнаты смеха". А может быть, у нее разболелся живот от мороженного?
- Я хотел тебе рассказать о глубинах, - начал я неуверенно.
Но Лиза продолжала молчать.
- Ты здорова, Рыжик? - спросил я, беря ее за руку. - Что с тобой?
Неистово защелкал соловей в листве над нашими головами. Теплая ладошка дрогнула в моей руке.
Внезапно затрещали сзади кусты, послышалось прерывистое дыхание, и на тропинку подле нас прыгнул, почти свалился с косогора Андрей.
- Ф-фу, жара! - сказал он, отдуваясь и вытирая шею платком. - В мыле весь, так бежал!.. Извините, ребята, что запоздал!..
Мы довольно долго еще гуляли по парку, распевая песни.
Лиза заводила:
Сидели два медведя
На ветке на одной…
Мы с Андреем подхватывали:
Один смотрел на небо,
Другой качал ногой.
И опять заводила Лиза:
И так они сидели
Всю ночку напролет…
А мы мрачно подтверждали:
Один смотрел на небо,
Другой качал ногой…
Кончилось тем, что Андрей потерял свой галстук. (Под шумок, пользуясь темнотой, он снял его с шеи и засунул в задний карман брюк.) Мы с Лизой помирали со смеху, а он вертелся на месте, пытаясь посмотреть, не свешивается ли галстук из кармана.
Отличный, веселый был вечер! И все-таки странный. Показалось ли мне, что Лиза за что-то сердится на меня?.. Впрочем, на другой день она была такая же, как всегда.
Глава третья
"СКРЫТНЫЙ ПЕСЕЦ"
…С шелестом перевертываются страницы учебников. Открываются и закрываются двери в высокие, светлые аудитории. Диковинными цветами расцветают абажуры на столах в университетской читальне.
Словом, быстрой чередой проходит несколько лет, и вот в жаркий июльский полдень спешит по Манежной площади загорелый молодой человек, с любопытством озираясь по сторонам.
Поразительно! Стоит на год отлучиться из Москвы, чтобы по возвращению обязательно найти в ней значительные перемены. Взять хотя бы Манежную. На углу Охотного ряда, словно из-под земли, выросла вышка шахты, обнесенная забором, похожая на старинную деревянную крепость, и сразу же привычный вид площади изменился.
Москва строится! Она строится сейчас не только ввысь, но и вглубь!
- Прошу извинить. Это, наверное, метро? - обращается молодой человек к прохожему в белых брюках и панаме, суетливой рысцой пробегающему мимо.
- Да, вышка Метростроя. Вы в Москве первый раз?..
- Нет, я москвич. Вернулся из длительной командировки…
Сдвинув панаму на затылок, прохожий удивленно глядит вслед молодому человеку.
Удивляться есть чему.
Термометр у "Метрополя" показывает 28 градусов в тени. Москвичи по этому случаю разгуливают в белых парусиновых брюках, а москвички - в невесомых сарафанах. Только молодой человек, вернувшийся из командировки, одет не по сезону. На нем унты, опущенные до икр и раздувшиеся подобно ботфортам мушкетеров. Через левую руку переброшен комбинезон на меху, в правой - меховой треух, которым приезжий обмахивается, как веером.
Его появление в трамвае, где пассажиры стоят плотно, плечом к плечу, не вызвало восторга.
- Хоть бы на подножке ехали! - простонал кто-то, притиснутый комбинезоном к стене. - Такая духота, а вы с медведями со своими!
- Это олень, - пояснил владелец комбинезона, точно от оленя было менее жарко, чем от медведя. - Я только что с аэродрома. Извините, пожалуйста…
- С периферии?
- Из Арктики.
Это признание сделало его центром внимания в трамвае. Пионер попытался уступить место. Гражданин, притиснутый комбинезоном, сказал подобревшим голосом:
- А двери за собой в Арктику не забыли закрыть? Хоть бы щелочку догадались оставить, чтобы ветерком пахнуло…
Даже кондукторша, со свирепым видом отрывавшая билетики, милостиво разрешила сойти с задней площадки, когда трамвай остановился у Кропоткинских ворот. ("Где уж вам шагать через весь вагон в сапогах таких!")
Так - почти триумфально! - состоялся мой приезд в Москву, потому что молодым человеком в унтах был я (читатель, наверное, уже догадался об этом).
Какая-то девушка, обогнав меня на тротуаре, засмеялась и оглянулась. Ей, вероятно, понравился треух. Я даже не улыбнулся в ответ. Не до улыбок было сейчас. Чем ближе к дому, тем серьезнее и сосредоточеннее я становился.
Медленно, стараясь протянуть время, поднялся по лестнице, повернул ключ в замке.
- Алексей Петрович приехал! - крикнули на кухне.
Тотчас население коммунальной квартиры высыпало в коридор - выбежали сразу все, будто сидели, притаясь за дверью, в ожидании моего возвращения.
- Где же Андрей? - удивился я.
- Андрей Иванович в институте. Хоть и выходной, а в институте. Прилетел на прошлой неделе. Думал, что вы уже дома. Загорел больше вас!
- Спрашивал меня кто-нибудь?
- Елизавета Гавриловна. Каждый день…
Еще бы!
Я подошел к телефону:
- Лиза? Это я. Здравствуй!.. Да, только что… Приезжай - расскажу… Здоров, здоров… И вот что: захвати Андрея по дороге. Он в лаборатории… Там нет телефона… Фотографии? Привез. Получилось хорошо… Увидишь…
Завтра или послезавтра фотографии появятся в газетах. Нехорошо, если Лиза узнает обо всем не от меня, а из газет.
Переодевшись, я поднялся на крышу, чтобы полюбоваться городом.
Внизу текла Москва-река. В воде отражались белые облака, зеленые деревья бульваров и красная Кремлевская стена. Будто крылья вырастали, когда смотрел отсюда на Москву.
Я любил ее такой - в яркий солнечный день. Но мне нравилась она и в туман, и звездной ночью, и в искрящемся зимнем уборе.
Всегда ободряла, радовала, успокаивала.
Только сегодня, несмотря ни на что, оставался осадок на душе. Я не мог забыть о фотографиях.
Да, ни одно из моих возвращений не было таким печальным. Какое же это было по счету возвращение?..
После окончания университета я зимовал на Северной Земле. Второе лето плавал в море Лаптевых и на гидрографическом судне "Гусляр", уточняя границы материковой отмели. Отплавал - вернулся. Зиму провел в Москве и снова улетел в Арктику, на этот раз на остров Котельный, в группе Новосибирских островов.
С каждым годом, как видит читатель, подбирался все ближе к "нашей" земле, к району "белого пятна" в Восточно-Сибирском море.
"Белые пятна" на географической карте нельзя закрепить за собой. В любой момент может выдвинуться из тьмы некто, шагнуть к "белому пятну" и стереть его с карты одним взмахом руки.
Текльтон, правда, уже не мог сделать этого. Он умер, "не прозрев", как говорили мы с Андреем, то есть так и не узнав, что слева по борту остались неизвестные острова.
Это был один из последних иностранных путешественников, побывавших в русском секторе Арктики. Кончилось время, когда к берегам Сибири жались норвежские, американский, английские корабли, пытавшиеся подобраться отсюда к полюсу. Кончилась эпоха случайных набегов, одиночных вылазок в Арктику. Советский Союз предпринял ее планомерное, последовательное освоение.
Ни одно капиталистическое государство, конечно, не смогло бы действовать с таким размахом и, главное, так целеустремленно. За короткий срок советские полярники продвинулись очень далеко в Арктике, закрепляясь на отвоеванных у природы позициях.
Уже зареял гордый советский флаг над островом Врангеля - крайней восточной точкой советской территории в полярных морях. Уже взметнулся он по флагштоку вверх над островом Виктории - крайней западной точкой Советской Арктики. Плещущий по ветру красный флаг подняли и в бухте тихой. Отважный советский ученый, академик Шмидт, высадился со своими спутниками на Земле Франца-Иосифа и утвердил права Советского Союза на этот обширный архипелаг, расположенный наиболее близко к полюсу.
Осуществилась мечта всех передовых русских людей: за одну навигацию был пройден Северный морской путь. Экспедиция на ледокольном пароходе "Сибиряков", возглавляемая академиком Шмидтом, совершила то, что многим казалось невозможным: за два месяца прошла из Белого моря в Берингов пролив.
"Белые пятна" исчезали на карте одно за другим, и я следил за этим со странным чувством, в котором, кроме радости, было и ревнивое нетерпение.
- Недолго осталось ждать, - говорил я Андрею. - Очередь дойдет и до наших островов в Восточно-Сибирском море.
Но при этом мы все чаще беспокойно переглядывались.
Петр Арианович считал, что острова располагаются не очень далеко от материка. Однако, по мере того как советские полярники продвигались в глубь "моря тайн", "моря тьмы", гипотетическая земля отступала все дальше на северо-восток.
Открытые до сих пор в Советской Арктике острова находятся в пределах материковой отмели, то есть на дне окраинных сибирских морей, которое является как бы подводным продолжением материка. Глубины здесь сравнительно невелики. Дальше глубины резко падают, начинается материковый склон, а за ним - ложе океана. На большой океанической глубине существование гипотетических земель, конечно, гораздо менее вероятно.
- Ну, а Земля Ветлугина - вулканического происхождения, как Ян-Майен? - с надеждой спрашивал я.
Андрей с сомнением качал головой.
Он утешал меня тем, что северо-восточная граница Восточно-Сибирского моря, то есть граница отмели, до сих пор не уточнена гидрографами. Это поддерживало в нас надежду.
По окончании университета мы с Андреем выбрали специальность гидрографа. На этот счет сомнений не было: гидрографом был Ломоносов, гидрографом был и Седов. И наш Петр Арианович, наверное, был бы гидрографом, если бы ему не преградили дорогу в Арктику.
Двум гидрографам трудно устроится на одну и ту же полярную станцию. За порогом университета наши пути с Андреем временно разошлись.
В отличие от меня, он двигался к Восточно-Сибирскому морю не с запада, а с востока. Две зимы провел в бухте Провидения, потом перекочевал на мыс Уэлен.
Только на третий год Андрею посчастливилось приблизится к нашему "белому пятну". Он получил назначение на полярную станцию острова Врангеля.
Я с интересом прочел в "Гидрографическом вестнике" его сообщение о том, что в середине зимы им замечены айсберги, приткнувшиеся к северному берегу острова. Мы так привыкли с полуслова понимать друг друга, что сразу же стало понятно значение, которое Андрей придавал этому.