Я взял себе за правило не вступать в религиозные пререкания с факиром и исполнил его приказания.
Я задумал слово, и сейчас же магическая палочка поднялась и начертила на песке слово:
"Пуруча" ("небесный производитель"). Это было именно то, что я задумал.
- Задумай теперь целую фразу, - продолжал очарователь.
- Готово.
На песке появились слова:
"Адисете Вейкунтам Гарис" ("Вишну спит на горе Вейкута").
- А может ли вызываемый тобою дух, - спросил я, - написать мне 243-й стих четвертой книги Ману?
Не успел я окончить вопроса, как палочка задвигалась и написала:
"Дармапраданам пуричам тапаза хата кильвизам. Пара-локам найати асу базуантам касариринам".
Что означает:
"Человек, все действия которого направлены к добродетели, и все грехи которого заглажены благочестием и жертвами, достигает небесного жилища, блистая светом в виде совершенного существа".
Уже перестав удивляться верности получаемых ответов, я положил руку на лежавшую на одном из столов книгу, содержавшую выдержки из Риг-Веды, и просил назвать первое слово пятой строки на двадцать первой странице. В ответ палочка начертила:
"Девадатта" ("Богом данный").
Я справился, - оказалось верно.
- Не хочешь ли задумать какой-нибудь вопрос? - сказал факир.
Я кивнул головой в ответ и задумал вопрос: кто наша общая мать.
Палочка начертила на песке:
"Вазунда" ("Земля").
Объяснить все эти явления я не берусь, да и не могу… Ловкость ли это факира или громадная доза магнетизма - не знаю, но я это видел своими глазами и утверждаю, что какие-нибудь проделки были немыслимы, во-первых, потому, что подготовить их заранее факир не имел возможности, а во-вторых, сеанс прошел при ослепительном свете полуденного солнца, и от меня не уклонилось бы ни одно движение факира.
Я сделал несколько шагов по террасе и остановился у ее балюстрады. Кавиндасами последовал за мной. Слева тянулся большой сад, где один из слуг лениво черпал воду из колодца, сливая ее в водоем, откуда она по бамбуковым трубам бежала в комнату для омовения.
Взглянув в этом направлении, факир, улыбнувшись, простер к колодцу свои руки, и вдруг, к ужасу бедняги метора, веревка остановилась, и вытащить ее он, несмотря на все усилия, не мог.
Обыкновенно, всякие препятствия в работе индусы приписывают злым духам и сейчас же начинают петь заклинания, секрет которых покупают, и не очень дешево, у браминов, которые их надувают без зазрения совести.
Перепуганный метор затянул гнусавым и визгливым голосом какие-то заклинания, как вдруг горло отказалось ему повиноваться, и он остался с открытым ртом и выпученными от страха глазами. Но вот очарователь опустил свои руки, и бедняга мог вновь орать сколько угодно, а зачарованная веревка легко вытащилась вместе с ведром.
К этому фокусу я отнесся скептически, т. к. факир мог легко накануне сговориться с кем-нибудь из слуг, работавших в саду раджи.
Но я этого не сказал, и мы вернулись к месту наших опытов. Опускаясь в кресло, я заметил факиру, что сейчас слишком душно, но он, по-видимому, не обратил внимания на мои слова и казался погруженным в какую-то думу. Вдруг со стола поднялся в воздух, лежавший на книге, пальмовый лист, употребляемый индусами вместо веера. Лист приблизился к моему лицу и начал медленно колыхаться предо мною, навевая прохладу. Я еще более удивился, когда услышал, что вместе со свежестью опахало приносит мне точно очень издалека едва уловимые, но довольно ясные звуки наидва, но не индусского, а того, что поют на утренней заре охотники в горах.
Звуки смолкли, веер упал на свое прежнее место, а я остался с мучительным вопросом: неужели я был жертвой галлюцинации, неужели это была иллюзия, сон, но я не сплю, вот моя комната, вот знакомая терраса, вот Кавиндасами, который собирается уйти позавтракать и отдохнуть несколько часов, так как он не ел и не спал целые сутки. Уходя, факир остановился на пороге двери, и, скрестив на груди руки, он, ни на что не опираясь, стал медленно подниматься вверх и остановился в воздухе на двадцать пять-тридцать сантиметров от земли. Дверь была завешана шелковой портьерой, затканной красными, белыми и золотыми полосами, и я ясно видел, что ноги факира пришлись на уровне шестой от полу полосы.
Как только факир начал подниматься на воздух, я схватил свой хронометр и стал следить за стрелкой. От начала поднятия и до момента, когда ноги очарователя вновь коснулись земли, прошло около десяти минут, причем около пяти минут он держался неподвижно в воздухе.
Теперь, когда я думаю об этом явлении, я допускаю мысль, что видел его в магнетическом сне, т. е., что очарователь заставил меня увидеть то, чего на самом деле не было.
Это единственное допустимое объяснение, так как вряд ли можно было сомневаться в том, что Кавиндасами - магнетизер, обладающий большой силою.
Прощаясь с факиром, я спросил, сможет ли он во всякое время повторить этот опыт.
- Факир мог бы подняться даже до облаков, - бесстрашно ответил мне очарователь.
- Каким образом до этого доходят?
Вопрос этот вырвался у меня невольно, т. к. он уже двадцать раз говорил мне, что он лишь орудие в руках Питри.
Вместо ответа факир торжественно произнес два стиха из Вед:
"Свадьяйе нитьяукта сьят Амбарад аватарати дива".
"Надо, чтобы он был в постоянном общении, посредством созерцательной молитвы, и тогда высший дух снизойдет с неба".
Миссионер Гук в своих очерках путешествия по Тибету, описывает подобное же явление, и я думаю, что это не что иное, как очень искусно выполненный фокус.
Одним из самых обыкновенных фокусов факиров считается их умение влиять на рост растений, т. е., что последние в несколько часов достигают такого развития, на которое в своей естественной жизни они должны потребовать месяцы и даже годы.
Хотя я уже не раз видел это явление у других факиров, но считал его довольно искусной проделкой и, главное, забыл записать, при какой именно обстановке они происходили.
Хотя я видел на деле чудную силу или ловкость факира, но все же мне захотелось заставить его воспроизвести многие явления, которые я уже знал, именно с целью проследить все и не дать ускользнуть ни малейшей подробности.
Мне просто хотелось по возможности затруднить работу факира и постараться изловить его на чем-нибудь.
Он должен был дать мне сегодня еще два сеанса, один днем, от трех до пяти, а другой ночью.
Когда вернувшийся факир узнал о моем желании, он нисколько не удивился, но ответил с обычной простотой:
- Факир к твоим услугам.
- А ты позволишь мне самому выбрать землю, вазу и семя, которое ты заставишь здесь вырасти?
- Вазу и семя, да! Но земля должна быть взята из гнезда кариа.
Кариа - маленькие белые муравьи, которые строят себе громадные муравейники, достигающие иногда восьмидесяти метров в вышину. Их очень много в Индии, и достать земли из их муравейника сущий пустяк.
Я приказал Амуду принести этой земли, обыкновенный горшок из-под цветов и несколько различных семян.
Факир предупредил нубийца, что землю надо хорошенько растереть между двумя камнями, так как муравейники эти складываются очень плотно, и комья этой земли очень крепки.
Хорошо, что он сказал об этом заранее, т. к. в пышных апартаментах раджи неудобно было бы разбивать земляные комья.
Через четверть часа Амуду принес все требуемое, и я велел ему оставить нас вдвоем.
Хотя я и не боялся, что факир соблазнит моего слугу на какую-нибудь проделку, но мне хотелось быть уверенным, что я не пропустил ни одной предосторожности.
Я передал факиру горшок, наполненный беловатой землей. Белые муравьи выпускают из себя на каждую крупинку земли жидкость и склеивают крупинки между собою так крепко, что жилища их делаются совершенно непроницаемыми.
Тихо бормоча ментрамы, слов которых я не мог разобрать, Кавиндасами полил обильно землю водою и начал ее перемешивать. Когда он нашел, что земля достаточно подготовлена, то обратился ко мне с просьбою дать ему какое-нибудь семечко и кусок белой материи.
Случайно мне попалось между семенами, принесенными Амаду, зернышко, я спросил, могу ли я сделать на нем отметку, и на его молчаливый кивок сделал царапину на кожуре зерна и передал его факиру вместе с несколькими метрами кисеи от москитов.
- Скоро я засну сном духов, - сказал мне Кавиндасами.
- Обещай мне, что ты не дотронешься ни до меня, ни до этого горшка.
Это звучало очень торжественно, но пришлось пообещать.
Сильно смоченная водою земля превратилась в довольно жидкую грязь, куда очарователь и посадил зернышко, затем воткнул в горшок свой посох и все это прикрыл куском кисеи, так что концы материи совершенно закрыли горшок. Затем он сел на пол возле в своей обычной позе, простер над импровизированным сооружением руки и впал мало-помалу в полное состояние каталепсии.
Я пообещал не трогать его и не знал, серьезно он это сказал или шутя, но, когда прошло полчаса, а он сидел все так же неподвижно, я убедился, что это не шутка. Самый сильный человек не в состоянии просидеть десяти минут, вытянув перед собою горизонтально руки.
Миновал час, но ни один мускул не дрогнул на лице факира.
Почти голый, с блестящим загорелым телом, с открытыми, устремленными в одну точку глазами, факир походил на бронзовую статую в мистической позе.
Сначала я поместился против него, чтобы ничего не пропустить, но скоро уже не мог выносить его, хотя и полуугасшего взгляда, испускавшего целые потоки магнетических струй.
Сила этого человека была так велика, что в известный момент мне показалось, что все заплясало вокруг меня, мебель, хрусталь, вазы с цветами, казалось, что мозаичный пол террасы колеблется точно волна, вздымаемая ветром, казалось, что и факир готов принять участие во всеобщей пляске.
Желая стряхнуть с себя эту галлюцинацию чувств, следствие слишком напряженного взгляда в глаза факира, я встал и, не теряя из виду последнего, все такого же неподвижного, попеременно смотрел то на него, то на Ганг, чтобы дать отдых глазам.
Я ждал два часа, - солнце быстро приближалось к горизонту, когда легкий вздох заставил меня встрепенуться, факир понемногу приходил в себя.
Если только этот иллюминат из пагод не был в продолжение двух часов в состоянии каталепсии, то значит, он слишком большой артист, который великолепно провел свою роль.
Когда факир, видимо, совершенно пришел в себя, он дал мне знак приблизиться.
Я быстро повиновался.
Сняв осторожно кисею, закрывавшую горшок, он показал мне свежий и зеленый стебель, почти двадцати сантиметров вышины.
Как бы угадывая мою мысль, Кавиндасами запустил пальцы в землю, которая за это время почти высохла, и осторожно извлек растеньице, - на беленькой корневой мочке виднелось зернышко с царапинкой, сделанной мной два часа тому назад.
Было ли это именно то самое зернышко и та самая царапинка?
Одно могу сказать: никакой подмены я не заметил. Факир не уходил с террасы, и я не спускал с него глаз. Приходя сюда, он не знал, что именно потребую я от него. Спрятать какое-нибудь растение под своей одеждой он не мог уже потому, что ее на нем почти и не было, да и, во всяком случае, как он мог предвидеть, что я из массы, разнообразных зерен остановлюсь на нем.
Один Амуду мог принести несколько разных молодых растений и их семян и передать их факиру, а тот в свою очередь удивительно ловко подменил все это под самым моим носом.
Но, повторяю, я не в состоянии допустить мысли, что мой нубиец, при его презрении к желтой расе, мог бы сойтись с одним из этих желтых, чтобы надуть меня.
И все-таки виденное мною было так странно, и я не могу ничем объяснить его.
Есть случаи, когда разум положительно отказывается дать себе ясный отчет в чем-нибудь, так было и теперь со мной.
Насладившись несколько минут моим недоумением, факир сказал мне с нескрываемой гордостью:
- Если бы я продолжал мои ментрамы, то через восемь дней на растении уже были бы цветы, а через две недели и плоды.
Вспомнив рассказы миссионера Гука, а также и то, что мне приходилось видеть раньше, я отвечал с улыбкой:
- Факир ошибается!
- Объяснись.
- То есть его сила не так велика, как он воображает.
- У него столько силы, сколько духи ниспошлют ее ему.
- Я видел факиров могущественнее тебя. Они заставляли растение вырасти и дать плоды в продолжение двух часов.
Говоря это, я едва не рассмеялся. Факир снисходительно улыбнулся и ответил мне высокопарным тоном:
- Это ты ошибаешься, факиры были здесь ни при чем, но Питри захотели этого и принесли дерево с плодами. Я показал тебе явление моментального произрастания, но даже чистый флюид, направляемый духами Питри, не может произвести в один день все фазы произрастания, т. е. рождение, цветение и плодоношение…
- Знаешь, я не нахожу, чтобы одно из них сделать было труднее, нежели другое, раз уже духи пришли, да и к тому же при желании…
Но я не стал продолжать в этом тоне, не желая обижать человека, будь он престидижитатор или иллюминат, но, во всяком случае, относившегося ко мне с искренним расположением.
Приблизился час омовений, и, уходя, факир обещал вернуться к десяти часам вечера.
Вся ночь должна быть посвящена явлениям теней.
Мне все же хотелось подыскать объяснение описанного явления.
Многие, жившие в Индии, знают, что там существует несколько огородных растений, которые, будучи посажены на заре в рыхлую и сырую почву, под влиянием здешнего солнца, которое делает чудеса, всходят около полудня, а к шести часам вечера, т. е. к закату, они уже достигают нескольких сантиметров.
С одной стороны кажется, будто бы и чудо, а с другой стороны будто бы и изумительно ловкая проделка.
Совершив свои вечерние омовения и подкрепившись пищей, Кавиндасами тихо вошел ко мне в назначенный час.
Сначала я ограничусь тем, что дам точный отчет о той удивительной ночи, мельчайшие подробности которой я вряд ли когда забуду.
- Разве факир не чувствует себя утомленным после трех недель поста и молитвы? - спросил я, дружески кланяясь малабарцу.
- Тело факира никогда не устает.
- Но ведь ты, как и другие люди, подвержен обычному течению жизни.
- Тело повинуется факиру, а не факир требованиям тела.
- Ты меня удивляешь! Ведь бываешь же ты голоден, как же тогда…
- Для служителей Питри не существуют ни голод, ни жажда.
- О, я знаю, что вы способны выдержать очень долгий пост.
- Тело - раб… Оно должно повиноваться… Однако, я к твоим услугам.
- И я готов, факир, - отвечал я.
Перед тем, как войти ко мне, очарователь снял с себя "лангути", небольшой кусок полотна, который он носил в виде повязки вокруг бедер, и который заменял ему всю одежду, и положил его на верхнюю ступеньку лестницы. На веранду он взошел совсем голым, лишь держа посох о семи коленах.
- Ничто нечистое не должно касаться тела вызывателя, если он хочет быть в полном общении с духами, - сказал мне Кавиндасами.
Мою спальную комнату, выходящую на террасу, и самую террасу я запер со всех сторон, так что проникнуть сюда никто не мог.
С потолка спускались на бронзовых цепях лампы в виде шаров молочного цвета, так что свет проникал во все уголки, позволяя читать даже самую мелкую печать. В каждом индусском доме можно встретить небольшие медные жаровни, на которых постоянно лежат тлеющие угли. Время от времени на них бросают кусочки душистого порошка, в состав которого входят сандал, корень ириса, ладан и мирра.
Факир поставил такую жаровню посреди террасы, а рядом с ней медное блюдо, полное душистого порошка, и опустился возле на пол в своей излюбленной позе.
Скрестив руки на груди, он затянул на каком-то совершенно неведомом языке не то заклинания, не то какие-то магические формулы.
Когда факир умолк, то, опершись правою рукою на свой посох, левую крепко прижал к сердцу и замер. Я уже думал, что он, как и днем, впадет в каталепсию, но время от времени он отнимал руку от сердца и сильно потирал ею лоб, как бы желая облегчить пассами работу мозга.
Вдруг я не удержался и вздрогнул… Легкое фосфоресцирующее облачко заклубилось предо мной, и внутри его я мог различить очертания нескольких рук, через несколько минут некоторые из них потеряли свою прозрачность и стали почти настоящего телесного цвета, а другие еще более светились, одни давали от себя тень, а другие были так прозрачны, что я видел насквозь те предметы, которые были позади их, я насчитал около шестнадцати рук.
- Можно ли мне дотронуться до них, - спросил я факира, но не успел еще окончить вопроса, как одна из рук отделилась от облака и, точно порхая в воздухе, приблизилась к моей протянутой руке. Я пожал ее, и в моей руке очутилась мягкая, нежная, маленькая, как у женщины рука.
- Дух здесь, хотя тебе видна лишь одна рука его, - проговорил Кавиндасами, - и ты можешь, если хочешь, заговорить с ним.
- А ответит ли он мне?
- Попробуй.
Улыбаясь, я попросил, чтобы дух обладательницы этой прелестной ручки оставил мне что-нибудь на память.
Немедленно я почувствовал, как рука шевельнулась в моей и, выскользнув, понеслась к букету цветов, из которого выдернула бутон розы и, уронив его к моим ногам, исчезла.
Около двух часов продолжалось загадочное явление… Таинственные руки то гладили меня по лицу, то обвивали веером, то рассыпали дождем цветы, то чертили в воздухе огненными буквами слова и даже целые фразы, которые тотчас же таяли.
"Дивьявапур гатва".
Что по-санскритски значит: "я принял флюидическое тело".
Некоторые слова так поразили меня, что я наскоро записывал их карандашом.
"Атманам крейяза йочатас. Дехаз сьявиспоканат".
Т. е. "ты достигнешь счастья, сбросив твою тленную оболочку". В это время точно молнии бороздили воздух в обеих комнатах.
Мало-помалу руки стали как бы таять, а с ними исчезло и облачко. На том месте, где исчезла последняя рука, мы нашли венок из желтых иммортелей с резким запахом, какие обыкновенно употребляются индусами при всех церемониях.
Я описываю все это, как оно было на самом деле, воздерживаясь от всяких комментариев, которые я выскажу впоследствии.
Все, что я могу подтвердить, - так это, что двери обеих комнат были заперты, что ключи от них лежали у меня в кармане и что факир не сдвинулся ни на мгновение с места.
За этим явлением последовали два, еще более замечательные.
Кавиндасами проговорил новое заклинание, и над курительницей, которую я, по просьбе его, все время поддерживал, появилось другое облако. Оно походило на первое, но было плотнее его и почти молочного цвета. Мало-помалу оно начало принимать человеческую форму, и я различил в ней облик коленопреклоненного старого брамина. На челе он носил знаки, посвященные Вишну. Тройной шнур, знак священного сана, обвивал его тело.
Он поднял руки над головой, как бы в экстазе молитвы, и губы еще шевелились, как бы шепча священные слова. Вдруг он протянул руку к порошку, лежавшему на подносе и, взяв щепоть, бросил его на уголья.