Даже во время войны, самой ожесточенной, достаточно одной вести о тугуму или погребальной церемонии члена королевской фамилии, чтобы прекратились неприязненные действия. Отсюда ясно, что случай благоприятствовал Лаеннеку выше ожиданий.
Лишь только скрылись последние лучи заходящего солнца за горами Кассанцы, как мигом прекратились пляски и вой точно по волшебному мановению, и все мужчины бросились по домам на пищу, которую приготовили им женщины, не участвующие в церемонии.
Вскоре рисовая водка и крепкие напитки из сорго полились в изобилии в хижинах простолюдинов, тоща как знать упивалась померанцевой водкой, а Гобби с принцами и принцессами искали царственного опьянения в излюбленной ими тафии.
Когда могущественный властелин стал терять рассудок, Кунье подал знак молодым людям, поджидавшим его на галерее, и тогда все втроем тихо проскользнули по темным улицам города и минут через десять очутились на берегу Конго. Из чащи корнепусков, осенявших реку, послышалось глухое рычание Уале.
- Кто идет? - спросил Лаеннек.
- Это мы, - отвечали Гиллуа и Барте, дрожа от сильного волнения.
- Тише!.. Садитесь, - отвечал Лаеннек поспешно.
Кунье, раздвигая руками корнепуски, привел молодых друзей к небольшой пироге, где ожидали их бретонец и Буана, молодая негритянка, которая во что бы то ни стало хотела следовать за своим господином.
- Полно тебе, Уале, успокойся, разве ты не видишь, что это друзья, - говорил Лаеннек своей собаке, которая готова была броситься на новых друзей.
Умное животное тотчас улеглось на дно пироги, Барте и Гиллуа с проводником могли, наконец, занять своя места. Не говоря ни слова, Лаеннек дал каждому ружье, порох и пули и, опять усевшись на свое место, щелкнул языком.
Сигнал был тотчас понят, потому что пирога тихо двинулась по реке, когда Кунье и Буана налегли на весла; она шла около берега, чтобы укрыться под высокой травой и кустарником, которые зеленым сводом склонялись над рекой. Пока слышались издалека плачевные песни и дикий вой, опять начавшийся с опьянением, путешественники соблюдали мертвое молчание из страха, чтобы какой-нибудь запоздавший негр не заметил их присутствия; ночь была так темна, что в двух шагах ни зги не видать, и каждую минуту нос пироги запутывался в корнях, извивавшихся на водной поверхности. Вскоре со стороны Матта-Замбы доносился до них только глухой, неясный гул, как обыкновенно бывает ночью в местах, где кишат человеческие толпы. Зато по обоим берегам реки послышался рев и вой диких зверей, пользовавшихся ночной темнотой, чтобы спешить на водопой.
- Господа, - сказал Лаеннек, решившись, наконец, прервать молчание, - первое затруднение побеждено, потому что прежде всего надо было вам уйти, но опасность еще не миновала; я не говорю о диких зверях, которых мы можем встретить на дороге; у нас есть оружие и мы можем защищаться; притом мы покинем реку только в нижнем ее течении, во избежание злокачественных лихорадок, которые не пощадили ни одного европейца, а как вам известно, конгская лихорадка - это смерть. Но в настоящую минуту нет ничего для нас опаснее, как погоня Гобби во главе отряда в пятьсот или шестьсот воинов, которых он подпоит тафией и рисовой водкой, для того чтобы избавить их от суеверного уважения, которое я на них произвожу.
- Вы думаете, что он, едва узнав о нашем побеге, так и бросится по нашим следам?
- Думаю, потому что он на все способен, только бы захватить нас опять в свои лапы. Ведь он воображает себя непобедимым до тех пор, пока у него в армии есть белые воины… Впрочем, у меня еще есть надежда.
- Какая?
- Может быть он не посмеет прерывать погребальных церемоний своего родственника. Подобное нарушение противно всем религиозным понятиям страны… но с Гобби ни на что нельзя рассчитывать. В сущности, он и Марамбе так же мало верит как и своим гангам, да и фетиши небольшое влияние имеют на него. Этот железный человек верит только грубой силе, и я не совсем уверен, чтобы он когда-нибудь верил моей неуязвимости, но это помогало его предприятиям, потому что властелины, которых мы вместе с ним побеждали, еще более боялись Момту-Самбу, чем его самого… Итак, если завтра утром, когда винные пары несколько рассеются, он заметит наше отсутствие, то, по всей вероятности, он созовет отряд преданных ему воинов и бросится за нами в погоню; в таком случае он нагонит нас еще до заката солнца, потому что с этой жалкой пирогой мы не можем далеко уйти. Его негры без особенного труда проплывают на веслах двадцать пять и тридцать миль в день. Я видал их в работе.
- Так почему бы нам не выйти на берег и не продолжать нашей дороги пешком, как можно дальше от реки.
- Это невозможно. Нам нельзя скрыть свой путь в этой чаще лесов, окружающих Конго с обеих сторон на протяжении более двухсот миль.
- В таком случае у нас не остается никакой надежды спастись от его преследования.
- Я не говорю этого. Мы должны тогда принять решительные меры, но до того времени всего лучше не делать бесполезной опрометчивости. Очень может быть, что он не посмеет прервать торжественного погребения своего родственника; да и его воины, преисполненные предрассудков, не захотят следовать за ним. В таком случае, у нас тогда будет два дня и одна ночь впереди и более двухсот миль сделанного из числа семисот, которые предстоит нам сделать для достижения населенных мест, а это дает нам уверенность в успехе предприятия. Через двадцать дней мы дойдем до реки Банкоры, около которой живут гостеприимные и миролюбивые племена. Я побывал там лет пять тому назад и, не могу, конечно, похвалиться их радушным приемом… А теперь, господа, предлагаю вам отдохнуть и заснуть хорошенько, потому что боюсь, как бы следующая ночь не была гораздо тревожнее нынешней… Пока и я поработаю веслом, чтобы не истощать сил этой бедной Буаны, а через несколько часов я улягусь спать. Закутайтесь хорошенько этими одеялами, потому что сырость на Конго очень вредна.
Молодые люди вызвались, в свою очередь, грести, но Лаеннек отвечал, что, не имея привычки к гребле, они заставят только потерять драгоценное время.
Против этого нельзя было возражать, и Барте и Гиллуа должны были подчиниться советам нового друга.
Ночь прошла без всяких приключений.
Когда молодые люди проснулись, то крик восхищения невольно вырвался из их груди: первые лучи восходящего солнца позолотили вершину столетних лесов, которые опоясывали реку Конго лианами, цветами и колоссальными деревьями; никогда еще человеческая нога не вступала в эти леса; тихо катились волны широкой реки и как будто дремали между зелеными берегами; в то время бесчисленное множество птиц с самыми разноцветными перьями, пробуждаясь с природой, оглашали воздух радостными песнями.
А там вдалеке, на водной поверхности, озаряемой светом, двигались огромные массы, которые Лаеннек назвал бегемотами; весело играли они, вздымая пеной волны; еще дальше, неподвижно как чурбаны, неслись кайманы по течению, распространяя вокруг себя сильный запах мускуса, что составляет особенное свойство африканских крокодилов; тихий ветерок, рябивший воду, долго доносил до беглецов этот запах, хотя кайманы давно уже скрылись.
Бегемот - исключительно животное Африки. Долгое время исследователи задавались вопросом, нельзя ли в Азии встретить их, и, в особенности, в реках Индии, Явы и Суматры, но все поиски остались без результата до настоящего времени.
- Что это было бы за счастье, - воскликнул Гиллуа, увлекаемый страстью натуралиста, - если бы мы могли проходить эти страны не беглецами, а путешественниками, страстно любящими науку.
- Мы опять побываем в этих краях, - сказал Барте, приходя в восторг от окружающей природы, - я понимаю теперь, каково то невыразимое очарование, которое беспрерывно увлекает путешественника к неизвестному, и какими сокровищами душевных наслаждений вознаграждает великолепная тропическая природа в известные часы всякие труды, томления и тягости путешественников, умеющих уловить ее тайны!.. Да, я понимаю, что толкало все вперед бартов, ленгов, ливингстонов и грантов… они испытали великие радости вместе с великими страданиями.
- Я не знаю этих господ, о которых вы говорите, - сказал бретонец, - но знаю хорошо, что теперь мне было бы трудно жить в других местах, а не в этих лесах и всегда под голубым небом. Несмотря на томительную жару в этих странах, мне кажется, что, покинув их, я стал бы мучиться тоской по зелени, уединению и цветам.
При этих словах Лаеннек глубоко вздохнул и задумался.
Барте хотел было спросить, не хочет ли Лаеннек воспользоваться услугой, которую он оказал им, чтобы они выпросили ему помилование и право возвращения во Францию; но из уважения к его печали оставил этот вопрос до более удобной минуты.
Через несколько минут после солнечного восхода усталость гребцов видимо требовала отдыха. Тогда, скрыв пирогу в высокой траве и углубившись в чащу, они развели костер, чтобы наскоро приготовить себе пищу.. После некоторого отдыха они опять повернули к реке, но вдруг Кунье остановил их и знаком руки заставил оглянуться назад: сквозь натуральную прогалину между переплетшимися лианами и бамбуком они увидели с некоторой тревогой трех старых горилл и одну молодую, которые расположились на их стоянке как только они отошли; страшные, в эту минуту безобидные звери, протягивали к полуугасающему огню свои члены.
Медленно и однообразно тянулся день, не представляя никакого особенного обстоятельства; странники не могли даже для развлечения повозиться с бегемотами и кайманами, которые испуганные бежали при их приближении; чтобы не обнаружить своих следов и не привлечь внимания врагов, беглецы должны были избегать всякого шума. Под вечер они хотели сойти на берег, чтобы запастись пресной водой, но были осаждены целым стадом слонов и вынуждены были поспешить в свою пирогу, после того как спасались от них чуть не целый час на ветвях баобаба. Бретонец, Кунье и Буана гребли целый день безостановочно, чередуясь друг с другом.
Прошло уже несколько часов с тех пор как они оставили левый берег и все плыли около правого, так. как предполагали, что погоня будет преследовать их с левого.
- Остановимся здесь! - вдруг сказал Лаеннек, - неблагоразумно будет продолжать плавание.
- Почему? - спросил удивленный Барте, - не потеряем ли мы дорогое время?
- Это необходимо, - отвечал бретонец, - дальнейшее плавание неблагоразумно, потому что укажет нашу позицию зоркому глазу негров. Если они пустились в погоню с утра, то через час они нагонят нас; слишком хорошо мне известно, как ничтожно проплытое нами пространство для этих неутомимых ходоков. Они могут идти только по самому берегу, потому что дальше берега сплошная непроницаемая чаща переплетшихся лиан, бамбука и других кустарников. Если же, по истечении нескольких часов, мы ничего не услышим, то опять пустимся в путь еще с большей энергией… и да хранит нас Бог!
Маленькое судно было спрятано в чаще корнепусков и тростника, стебли которого сводом склонялись над рекой; вблизи этого места находилась громадная скала, вроде пирамиды, на пятнадцать или двадцать метров над уровнем моря.
- Еще при закате солнца я заметил эту гранитную массу, - сказал Лаеннек, - и мне пришло в голову остановиться здесь, чтобы осмотреть, не может ли эта твердыня послужить нам при надобности натуральной крепостью? Если мы найдем в ней защиту и убежище, то ни один негр не осмелится атаковать нас.
Кунье получил приказание убедиться, нельзя ли им поместиться на вершине этой скалы.
Через несколько минут он вернулся с известием, что каменная глыба кончается на вершине довольно обширной площадкой, на которой могут свободно поместиться двенадцать человек, и что эта площадка покрыта густыми кустарниками, в которых можно хорошо спрятаться, не подвергаясь опасности быть замеченными.
- Господа, - сказал Лаеннек повелительно, - поспешим отнести туда оружие и съестные припасы. Там наше спасение, или же придется отказаться от всякой надежды спастись. Эта местность совершенно изменяет мои планы, и мы останемся здесь до восхода солнца, потому что тогда мы узнаем наверно, осмелился ли Гобби нарушить погребальный обряд для преследования нас.
Каждый повиновался бретонцу в молчании, и, несколько минут спустя, маленький отряд, с помощью кустарников и неровностей скалы, взобрался на самую вершину.
Никто не думал спать, и в течение более двух часов молчание нарушалось только однообразным ропотом волны. Вдруг Кунье вздрогнул.
- Что там такое? - спросил Лаеннек тихо.
- Заставьте молчать Уале, - отвечал он, - я слышу шум с верховья реки - это Гобби со своими воинами…
Бретонец мигом надел ошейник на собаку и приказал ей лежать тихо.
- Смотрите, - сказал негр, присматриваясь к течению реки, - вон черные точки на воде: одна, две, три четыре… всего шесть черных точек… они плывут на военных пирогах.
- Не более того? - спросил Лаеннек, который, не обладая зорким глазом негра, ничего не видел во тьме ночи.
- Да, только шесть… Вот они приближаются… Европейцы напрягли ухо, стараясь слухом заменить недостаток зрения, и вскоре ясно различили удары весел по воде.
- Точно ли ты уверен, что всего шесть судов? - спросил Лаеннек.
- Наверное, говорю.
Из мощной груди бывшего матроса вырвался вздох удовольствия.
- Что с вами? - спросил Барте.
- А то, что мы спасены… или близки к спасению.
- Спасены! - прошептали молодые люди.
- Да, спасены… Гобби, вероятно, чересчур хватил, если решился пуститься за нами в погоню, а иначе он никогда бы не осмелился преследовать нас только пятью десятками солдат на шести пирогах: ведь на шести пирогах больше не поместишь.
- Мне кажется, и этого слишком достаточно…
- Да, если бы меня тут не было, - перебил Лаеннек его слова, - но запомните хорошенько мои слова: никогда пятьдесят негров не осмелятся напасть на судно, на котором плывет Момту-Самбу. Я так уверен в этом предположении, что завтра утром, при первых лучах рассвета, мы опять сядем на пирогу и прямо пойдем вниз по реке, не заботясь ни о Гобби, ни о его воинах.
- Почему же не сегодня вечером?
- Потому что негры должны хорошо видеть, что я с вами, и кроме того, ночью могут пустить в вас несколько залпов, и мы не сможем отвечать на них с уверенностью. Положитесь на меня… ни один из этих жалких негров не захочет быть под прицелом моего карабине говоря уже о суеверном страхе, который я внушаю им… Если бы они подошли к нам в числе пятисот или шестисот и пешком, как я предполагал, ну, тогда было бы другое дело: и всюду количество есть сила, а у негров тем более.. , , Они поощряли бы друг друга, и, мертвых или живых, непременно возвратили бы нас в Матта-Замбу, если бы мы не решились на отчаянную попытку уйти подальше в лес.
После этого предостережения ничто не тревожило спокойствия беглецов.
Рано утром маленькая пирога бодро продолжала свое плавание, следуя по правому берегу реки, потому что надо было сохранять готовность на всякий случай и, при крайности, иметь возможность быстро сойти на берег.
Через час после их отплытия флотилия Гобби обозначилась; Барте и Гиллуа находились под влиянием сильного волнения все время до приближения неприятеля.
Не видя никаких следов, Гобби приказал остановиться в маленькой бухте и готов был отказаться уже от погони. По правде сказать, он совсем не собирался далеко преследовать, потому что бросился в погоню в первую минуту гнева и, по предположению Лаеннека, пьяный до одурения; за ним последовало не более тридцати человек. Поуспокоившись несколько, Гобби и сам рассудил, что с тридцатью солдатами не одолеть ему Момту-Самбу и не преодолеть суеверного страха, который он внушает его людям.
С быстрым соображением дикаря он принял на себя вид, приличный обстоятельствам и скорее с печалью, чем с яростью, заговорил со своим генералиссимусом, когда его пирога была в недалеком уже от него расстоянии. Прежде всего он окинул глазами свою свиту и понял, что нельзя ожидать от нее большой помощи в борьбе с неуязвимым человеком. И, действительно, со всех судов пронесся единодушный крик суеверного уважения при виде Лаеннека: "Момту-Самбу! Момту Самбу! " - . - Зачем ты покинул друга своего, не предупредив о том? - заговорил Гобби жалобным голосом, - не осыпалли я тебя почестями и богатствами?.. Достойно ли тебе бежать, как преступнику?..
Видя, какой оборот принимают обстоятельства, Лаеннек отвечал в том же тоне.
- Вероятно, тафия сильно омрачила твою голову, о, великодушный властелин Матта-Замбы, если ты решился покинуть тело твоего знаменитого племянника и сделаться посмешищем народа без всяких причин. Кто тебе сказал, что я бежал? Неужели свободный человек не имеет права идти, куда хочет и не двадцать ли раз прежде я уходил в далекие страны, а ты и не думал гнаться за мной, словно злобный Мевуя вселился в тебя?
- Правда, но ты всегда возвращался через несколько дней.
- А кто тебе сказал, что я и теперь не возвращусь?
- Один?
- Нет с Буаной, Кунье и Уале.
- А белые невольники тоже участвуют в твоем странствовании.
- Послушай, черная морда, - отвечал Лаеннек, понижая голос, чтобы не услышали его люди, сидевшие на задних пяти пирогах, - и воспользуйся тем, что я скажу тебе. Белые возвратятся на свою родину, потому что Момту-Самбу не хочет, чтобы люди его племени были невольниками у такого злобного негра, как ты… А теперь, если ты хочешь, чтобы мы расстались с тобой друзьями и чтобы я скорее вернулся к тебе, прикажи немедленно же солдатам отдать мне честь и не мешай нам продолжать дорогу, потому что отсюда далеко еще до Банкоры.
- Правду ли ты говоришь? Вернешься ли ты? - спросил Гобби на этот раз с непритворной печалью, - подумай, что мне делать без тебя? Ты один стоишь целой армии для меня. Ведь ты сам знаешь это…
- Даю тебе слово вернуться.
- Так поклянись же на том фетише, который у тебя на шее, и который ты так часто целуешь, как я заметил.
То был портрет матери Лаеннека.
Бретонец пережил тяжелую минуту: в одно мгновение все его прошлое пронеслось перед его глазами… но он недолго колебался.
"К чему? - прошептал он, - она умерла… преступник никогда не увидит земли, где она покоится… "
И он поклялся.
По приказанию Гобби, все негры отдали ему честь оружием и веслами с криками:
- Ме-Сава! Ме-Сава Мотму-Самбу! Да здравствует Мотму-Самбу еще десять раз десять лет!
Под дружными усилиями Буаны и негра, которые налегли на весла, маленькая пирога полетела по течению. - А теперь, господа, - сказал Лаеннек двум друзьям находившимся под его защитой, - посмотрим, труднее ли справиться с девственным лесом и дикими зверями, чем с людьми?..